Он осмелел и толкнул газ. Совсем чуть-чуть. Прелестно. Форсированное превращение в Шумахера по экспресс-методу Илоны какой-то там. Тормоз. Хряп ребрами о руль — по обыкновению всех водителей-чайников. Тв-вою мать. Он свернул в некий аппендикс и остановился в луже света перед дверью черного хода. Если сейчас отпустить педаль — машина поедет. Что делать? Поставить на Parking, урод. В слепом торце здания окон нет — не заметят. Из министерства — не разглядят. Но — камера. Забота Гимнюка. Только б он не забыл отрубить сигнализацию…
…Я слышу — звуки какие-то левые на черной лестнице, сразу допетрил, что лажа какая-то, осклабился мичман. Чисто, говорю Феде, схожу проверю. Ценю — так и есть, бля. Я, бля, никогда не ошибаюсь… Почему у подонков так часто замечательно развита интуиция? Оставив открытой левую и открыв правую дверцу машины, Вадим быстро отпер гимнюковым ключом черный ход. Сигнализация не возражала. Подхватил Очкастого как давеча — под мышки. В голливудских боевиках трупы принято класть в багажник. Но Вадим даже не знал, есть ли вообще у «понтиака» багажник, и поместится ли туда его владелец. Воронин лег на сиденье наискосок, боком — ботинки наружу. Вадим пропихнул труп дальше, схватившись за щиколотки, согнул, сложил начальника, как раскладушку, умял, захлопнул. Вернулся на кухню, кинул ключ на указанный стол, прикрыл выломанную внутреннюю дверь, наружную. Прыгнул на водительское. Там уже обосновался Очкастый, доверчиво прислонившийся к спинке мешком. Затолкав Владленовича на место, Вадим обнаружил, что снова в бурой херне. Несмотря на галстук, из пакета все-таки просочилось. Вот теперь — полдела. На улицу Вадим выбирался, в точности повторяя свои прежние действия — в обратном порядке. Дальше было намного хуже — требовалось выехать из набитого людьми, машинами и ментами Cтарого города — на набережную? — да, видимо, на набережную, по широченной, с напряженным движением набережной доехать до Вантового моста, по сложной развязке выехать на мост, перебраться в Задвинье, доехать до Иманты, до здорового леса Клейсту, где, насколько он помнил по детским эскападам, просто-таки до хренища канав и как минимум пара котлованчиков. Очкастый то и дело норовил сползти целлофановой головой на вадимово плечо — Вадим остервенело пихался локтем. За первым же углом, в узеньком протоке, «понтиак» встал нос в нос со встречным «мерсом». Тот просигналил раздраженно: отвали в сторонку! Вадим бы и отвалил — с радостью, но для этого надо было произвести слишком много размышлений и вычислений, слишком быстро конвертировать их в действия, желательно точные… Он подвис опять. Мордатый «мерсо»-водитель над тевтонским забралом радиатора энергично потыкал ладонью вбок, демонстрируя наглядно, чего ожидает от тупицы-визави. Поняв, что дело глухо, не менее энергично постучал себя по лбу, дал задний ход и втянулся в просвет меж запаркованными у тротуара авто. Вадим отвис и нажал газ. Прокатился мимо приземистых «фордов»-такси, совсем-совсем впритирочку миновал равнодушных дорожных полицейских, что стерегли оранжевый шлагбаум на въезде в заповедные территории исторического центра. Переводя дух, стараясь даже не приближаться к дозволенной вроде бы здесь законом отметке тридцать кэмэ/чэ, выполз к набережной. Замер на углу. Трое чугунно-черных красных стрелков мерзляво жались спина к спине возле бугристого пенала музея — бывшего своего, ныне Оккупации. По набережной машины перли сплошняком, на хорошей скорости — совершенно неясно было, как вклиниться между ними. В хвост моментально пристроилась пара-тройка нетерпеливых. Никакого просвета. Сзади понукающе бибикнули. Вадим углядел ничтожный разрыв в потоке и, стиснув зубы, круто крутанув руль, газанул. Андрей Владленович тут же с кожаным шуршанием завалился на него. Н-назад, м-мясо!… Вадим держался крайнего правого ряда, скрючившись, вцепившись в баранку скользящими ладонями, позволяя всем обгонять себя. Интересно, что они думают про пижонский яркий спорткар, робко, как институтка, плетущийся по кромке? Что водитель в стельку, например… Менты, кстати, подумают то же — а тачка крутая, с пьяного богатенького хозяина можно нехило содрать… Развяка. Светофор. Тормоз. Грудью об руль. Гражданин начальник со стуком бодает лобовое стекло. Н-назад… Обширная жопа грузового фургона с нашлепкой Isover мигает правым поворотником. Надо включить самому? Как?! По фигу. Справа — въезд на мост. Прилипнув к плещущей тентом заднице «изувера», стараясь не отстать и отчаянно боясь не среагировать, если тот затормозит, Вадим с грехом пополам продублировал все его эволюции и два поворота спустя оказался на мосту. Здесь было всего два ряда, и ползать с прежней скоростью стало нельзя. Зато никаких поворотов. Вадим, умирая, наддал, обреченно меняя риск привлечь внимание на почти гарантированный удар с размаху в столб или кувырок через бровку — и нырнул под воткнутую в реку двузубую вилку пилона. Через мост. По спине текло ручьями. Мимо Дома печати. Одежду хоть выжимай, даже на куртке впору появляться кляксам — даром, что водостойкая. Темное Задвинье разгонялось навстречу. Вдруг громко и как-то всеобъемлюще, повсюду сразу и нигде конкретно засвистало, затрещало, позади, на рекой возникло гигансткое мертвенное многоцветное зарево. Вадим чуть не заорал. Фейерверк. И сейчас же, будто спохватившись, в очередной раз заиграло, заплясало в Очкастом. Играло до перекрестка Слокас-Калнциема. Там «изувер» покинул его, отправившись прямо, Вадим же свернул на чудовищную, чреватую, полную алогичных извивов, внезапных перекрестков и агресссивных трамваев улицу Слокас.
Когда машина с надсадным треском куда-то вломилась, хрустко во что-то ударилась передом, привычно угостив его баранкой в грудину, и встала, Вадим решил, что, пожалуй, довольно. Он перевел рычаг и разогнулся. Нет — хотел разогнуться. Не вышло. Ни в какую. Он так и засох, застыл, словно цементный — скорчившись в водительском кресле, с руками на руле. Был момент, когда он на полном серьезе подумал, что больше уже НИКОГДА не разогнется. Ф-фух… Перекур, гражданин Очкастый, можете выйти ножки размять, оправиться. Не желаете? Чтой-то вас из пакета плохо слышно. Погоды, говорите, не задались? Ваша правда. А мне вот хошь не хошь лезь. Такова она, наша подчиненная карма. Ты начальник, я дурак. Снаружи были частые мокрые прутья. Валом, широкими сырыми лепехами лепил снег — тот самый, залепивший к черту всю лобовуху. В таких случаях полагается включать дворники — но Вадим снова не знал, как. Он пытался было ковырять приборную панель — и закономерно впилился в эту вот сосну. Не страшно в принципе, правой фаре только хана. В свете оставшейся ничего было не видать, кроме долбаных прутьев. Окруженный ими, воткнутый в северное дерево, испакощенный метеорологическими выделениями цитрусовый аксессуар вольных калифорнийских хайвеев смотрелся не хуже, чем зятек, пижон и глава банковской пресс-службы в амплуа расползшегося тюка сэконд-хэндовского тряпья с клеенюхательным целлофаном на башке. Вадим плюхнулся на сиденье. Зато теперь можно вдумчиво исследовать панель. Это что за хрень? А хрень ее разберет. На энном часу (на самом деле — на четвертом десятке минут) тряски по лесу его детства Вадима обуяла бесчувственная механистичность, род того же подвисания, разве что немного более действенного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
…Я слышу — звуки какие-то левые на черной лестнице, сразу допетрил, что лажа какая-то, осклабился мичман. Чисто, говорю Феде, схожу проверю. Ценю — так и есть, бля. Я, бля, никогда не ошибаюсь… Почему у подонков так часто замечательно развита интуиция? Оставив открытой левую и открыв правую дверцу машины, Вадим быстро отпер гимнюковым ключом черный ход. Сигнализация не возражала. Подхватил Очкастого как давеча — под мышки. В голливудских боевиках трупы принято класть в багажник. Но Вадим даже не знал, есть ли вообще у «понтиака» багажник, и поместится ли туда его владелец. Воронин лег на сиденье наискосок, боком — ботинки наружу. Вадим пропихнул труп дальше, схватившись за щиколотки, согнул, сложил начальника, как раскладушку, умял, захлопнул. Вернулся на кухню, кинул ключ на указанный стол, прикрыл выломанную внутреннюю дверь, наружную. Прыгнул на водительское. Там уже обосновался Очкастый, доверчиво прислонившийся к спинке мешком. Затолкав Владленовича на место, Вадим обнаружил, что снова в бурой херне. Несмотря на галстук, из пакета все-таки просочилось. Вот теперь — полдела. На улицу Вадим выбирался, в точности повторяя свои прежние действия — в обратном порядке. Дальше было намного хуже — требовалось выехать из набитого людьми, машинами и ментами Cтарого города — на набережную? — да, видимо, на набережную, по широченной, с напряженным движением набережной доехать до Вантового моста, по сложной развязке выехать на мост, перебраться в Задвинье, доехать до Иманты, до здорового леса Клейсту, где, насколько он помнил по детским эскападам, просто-таки до хренища канав и как минимум пара котлованчиков. Очкастый то и дело норовил сползти целлофановой головой на вадимово плечо — Вадим остервенело пихался локтем. За первым же углом, в узеньком протоке, «понтиак» встал нос в нос со встречным «мерсом». Тот просигналил раздраженно: отвали в сторонку! Вадим бы и отвалил — с радостью, но для этого надо было произвести слишком много размышлений и вычислений, слишком быстро конвертировать их в действия, желательно точные… Он подвис опять. Мордатый «мерсо»-водитель над тевтонским забралом радиатора энергично потыкал ладонью вбок, демонстрируя наглядно, чего ожидает от тупицы-визави. Поняв, что дело глухо, не менее энергично постучал себя по лбу, дал задний ход и втянулся в просвет меж запаркованными у тротуара авто. Вадим отвис и нажал газ. Прокатился мимо приземистых «фордов»-такси, совсем-совсем впритирочку миновал равнодушных дорожных полицейских, что стерегли оранжевый шлагбаум на въезде в заповедные территории исторического центра. Переводя дух, стараясь даже не приближаться к дозволенной вроде бы здесь законом отметке тридцать кэмэ/чэ, выполз к набережной. Замер на углу. Трое чугунно-черных красных стрелков мерзляво жались спина к спине возле бугристого пенала музея — бывшего своего, ныне Оккупации. По набережной машины перли сплошняком, на хорошей скорости — совершенно неясно было, как вклиниться между ними. В хвост моментально пристроилась пара-тройка нетерпеливых. Никакого просвета. Сзади понукающе бибикнули. Вадим углядел ничтожный разрыв в потоке и, стиснув зубы, круто крутанув руль, газанул. Андрей Владленович тут же с кожаным шуршанием завалился на него. Н-назад, м-мясо!… Вадим держался крайнего правого ряда, скрючившись, вцепившись в баранку скользящими ладонями, позволяя всем обгонять себя. Интересно, что они думают про пижонский яркий спорткар, робко, как институтка, плетущийся по кромке? Что водитель в стельку, например… Менты, кстати, подумают то же — а тачка крутая, с пьяного богатенького хозяина можно нехило содрать… Развяка. Светофор. Тормоз. Грудью об руль. Гражданин начальник со стуком бодает лобовое стекло. Н-назад… Обширная жопа грузового фургона с нашлепкой Isover мигает правым поворотником. Надо включить самому? Как?! По фигу. Справа — въезд на мост. Прилипнув к плещущей тентом заднице «изувера», стараясь не отстать и отчаянно боясь не среагировать, если тот затормозит, Вадим с грехом пополам продублировал все его эволюции и два поворота спустя оказался на мосту. Здесь было всего два ряда, и ползать с прежней скоростью стало нельзя. Зато никаких поворотов. Вадим, умирая, наддал, обреченно меняя риск привлечь внимание на почти гарантированный удар с размаху в столб или кувырок через бровку — и нырнул под воткнутую в реку двузубую вилку пилона. Через мост. По спине текло ручьями. Мимо Дома печати. Одежду хоть выжимай, даже на куртке впору появляться кляксам — даром, что водостойкая. Темное Задвинье разгонялось навстречу. Вдруг громко и как-то всеобъемлюще, повсюду сразу и нигде конкретно засвистало, затрещало, позади, на рекой возникло гигансткое мертвенное многоцветное зарево. Вадим чуть не заорал. Фейерверк. И сейчас же, будто спохватившись, в очередной раз заиграло, заплясало в Очкастом. Играло до перекрестка Слокас-Калнциема. Там «изувер» покинул его, отправившись прямо, Вадим же свернул на чудовищную, чреватую, полную алогичных извивов, внезапных перекрестков и агресссивных трамваев улицу Слокас.
Когда машина с надсадным треском куда-то вломилась, хрустко во что-то ударилась передом, привычно угостив его баранкой в грудину, и встала, Вадим решил, что, пожалуй, довольно. Он перевел рычаг и разогнулся. Нет — хотел разогнуться. Не вышло. Ни в какую. Он так и засох, застыл, словно цементный — скорчившись в водительском кресле, с руками на руле. Был момент, когда он на полном серьезе подумал, что больше уже НИКОГДА не разогнется. Ф-фух… Перекур, гражданин Очкастый, можете выйти ножки размять, оправиться. Не желаете? Чтой-то вас из пакета плохо слышно. Погоды, говорите, не задались? Ваша правда. А мне вот хошь не хошь лезь. Такова она, наша подчиненная карма. Ты начальник, я дурак. Снаружи были частые мокрые прутья. Валом, широкими сырыми лепехами лепил снег — тот самый, залепивший к черту всю лобовуху. В таких случаях полагается включать дворники — но Вадим снова не знал, как. Он пытался было ковырять приборную панель — и закономерно впилился в эту вот сосну. Не страшно в принципе, правой фаре только хана. В свете оставшейся ничего было не видать, кроме долбаных прутьев. Окруженный ими, воткнутый в северное дерево, испакощенный метеорологическими выделениями цитрусовый аксессуар вольных калифорнийских хайвеев смотрелся не хуже, чем зятек, пижон и глава банковской пресс-службы в амплуа расползшегося тюка сэконд-хэндовского тряпья с клеенюхательным целлофаном на башке. Вадим плюхнулся на сиденье. Зато теперь можно вдумчиво исследовать панель. Это что за хрень? А хрень ее разберет. На энном часу (на самом деле — на четвертом десятке минут) тряски по лесу его детства Вадима обуяла бесчувственная механистичность, род того же подвисания, разве что немного более действенного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62