…Одетые как положено, Тарасов и Коломиец осматривали зал, где собирались принимать миллионеров. Завезенные из Москвы яства были разложены по серебряным блюдам, в ендовах размещались фрукты и шампанское со льдом, в штофах потела водочка, в хрустальных графинах — коньячок. Тарасов снял крышку-«голову» с одного из кувшинов в виде журавля, понюхал:
— Заставь дурака Богу молиться… Кто же вино в такое наливает?! Ну, да ладно, — он поставил «журавля» на место и спросил Коломийца: — А не слишком ли всего много? Купеческий переборна, Иван Степанович?
— Того они от нас и ждут, Алексей Владимирович, — заверил тот.
— Может, ты и прав, — Тарасов переходами с «вы» на «ты» держал Коломийца в легком напряжении. Усевшись за стол, он жестом пригласил директора музея сесть рядом. — Нам, как устроителям, в порядке проверки следует слегка продегустировать как пищу, так и напитки.
Из штофа он плеснул водки в два высоких узких стопаря, ловко бросил по пластине драгоценной рыбы на две тарелки и поднял свой малый сосуд:
— За наше знакомство, Иван Степанович!
— Тогда уж на брудершафт, — предложил Коломиец.
— С удовольствием, — поддержал его Тарасов. — Только одно условие — без поцелуя. Идет?
— Идет! — согласился Коломиец.
Выпили. Коломиец пожевал рыбки и спросил без обиняков:
— И что же ты от меня хочешь, Леша?
— Я много хочу. Но не от тебя, от жизни. Как и ты, Ваня, — подмигнул делец.
Коломиец решил говорить без обиняков:
— В данном случае от жизни ты хочешь получить что-то через меня. Что?
— Для начала кое-какие сведения. Во-первых, откуда это? — Тарасов, сделав вилкой плавное движение, обозначил круг ендов, блюд, штофов, «журавлей».
— Из музея, как тебе известно, — напомнил Коломиец.
— А в музей как это попало? — спросил Алексей не без подвоха.
— Все очень просто, Леша, — усмехнулся Иван. — Был такой в начале века богатейший купец Кукушкин. Родом из наших мест. Держал он в Москве крупнейшую бакалейную торговлю, по сути дела, монополист был. Сам-то он не очень меценатствовал, а вот дети — сын Максим и дочка Евдокия — большие были знатоки и любители русского искусства. Максим целые экспедиции организовывал по Северу и Поволжью, чтобы ценности разорившихся помещиков не упустить. А Евдокия, в замужестве Бахметьева, современную живопись коллекционировала. В конце концов загорелся и сам Кукушкин: очень хотел Морозова, Мамонтова и Щукина переплюнуть. Переплюнул или не переплюнул — неизвестно, потому что он к своим сокровищам мало кого допускал. Осторожен был. И осторожен до того, что сразу после Февральской революции все свои коллекции сюда переправил и сам здесь поселился в собственном доме, в котором сейчас музей. Затем все произошло так, как и следовало ожидать: в восемнадцатом объявился в городе начальник уездной Чека Евсей Кудрин, который в порядке борьбы с контрреволюцией поставил Кукушкина к стенке, а сам весьма комфортно устроился в его доме, гуляя вовсю. На похороны отца приехала дочь Кукушкина Евдокия Петровна Бахметьева с двумя сыновьями-близнецами. Уже вдова — муж на фронте погиб. Узнав все и увидев кудринские безобразия, она отправилась в Москву прямо к Луначарскому, с которым была знакома и даже через него деньжатами большевикам помогала! А Луначарский с ходу Дзержинскому: так и так, разбой, мол, ваши чекисты творят — чистые бандиты.
Вернулась к нам Евдокия Петровна не одна, а с чекистами уже столичными. Недолго думая, столичные поставили к стенке веселого Евсейку и уехали. А Евдокия Петровна осталась у нас навсегда. Луначарский объявил коллекцию Кукушкина национальным достоянием, приказал на основе этой коллекции образовать уездный музей и назначил директором музея Евдокию Петровну.
Женщина она была знающая, любила свое дело и главное — умная. Перво-наперво она вот что сотворила: приказ Луначарского был вставлен в рамку и повешен при входе в музей, где его не раз зрели областные начальники, пытавшиеся перетянуть коллекцию в область. Прочитав же, уезжали ни с чем. Война пришла, когда у Бахметьевой гостили сыновья, военные: один — артиллерист, а другой — инженер. Понимая, что может произойти всякое, они втроем за три дня упаковали все самое ценное из коллекции в двадцать огромных ящиков, которые спрятали в доме, в хорошо известных им тайниках. Остальные тридцать ящиков оставили в залах, ожидая приказа об эвакуации. Приказ-то пришел, а транспорт — нет. Нагрянули немцы, отобрали из тридцати ящиков самое ценное, а остальное милостиво разрешили экспонировать в музее. Евдокия Петровна так и сделала. В сорок четвертом вернулись наши, но к этому времени Евдокии Петровны уже не было в живых, умерла от инфаркта. Назначили директором музея Вадима Афанасьевича Гуркина, бывшего бухгалтера райисполкома. Тот согласно документации привел музей в порядок. Он-то и нашел бумагу о пятидесяти ящиках, которую составила в сорок первом Евдокия Петровна. Искали оставшиеся двадцать, да так и не нашли.
— А может, старушка просто по забывчивости или по ошибке такое написала? — предположил Тарасов.
— Да так вроде все и считали, пока я на место директора не заступил… — беспечно вроде бы сказал Коломиец, а затем добавил тихо и серьезно: — Мы нашли два ящика, Леша.
— Кто это мы? — спросил Тарасов, задумчиво разливая по второй.
— Я и два моих помощника. Экскурсовод Валентин Поливанов и плотник Олег Долгов, — пояснил Коломиец.
— Знали об этом только вы трое? — Леша напрягся, но старался не выдавать себя.
— А зачем другим знать? — удивился Иван.
— Есть еще и сыновья Бахметьевой…
— Их нет. Погибли на войне, — утешил собеседника Коломиец.
— Что ты сделал с содержимым ящиков? — продолжал пытать директора музея Тарасов.
— Основное выставил в двусветном зале, где ты был, — ответил Иван. — А мелочевкой приторговываю. Жить-то надо.
— И шарите, шарите по дому в поисках других тайников, да, Ваня? — уверенно заявил Тарасов.
— Нетрудно догадаться. Шарим, Леша, шарим, — ничуть не смутился Коломиец.
Тарасов поднял стопку, Коломиец поднял стопку. Выпили.
— Тайниками займемся потом и всерьез, — сказал Тарасов, пожевав рыбки. — Сейчас о самом актуальном. Миллионеры положили глаз на твою сову. Сделаешь так, что все будет шито-крыто. Поимеешь хороший навар.
— И ты тоже, — жестко напомнил Коломиец.
— Что тоже? — удивился Тарасов.
— Тоже поимеешь навар. — Во взгляде Ивана мелькнуло что-то явно хищное. — Сколько же ты думаешь мне положить?
— Пятьдесят косых. Зелеными! — Тарасов явно хотел поразить собеседника.
— В тысяча девятьсот восьмом на аукционе в Амстердаме Петр Ефимович Кукушкин только за два изумруда сто тысяч фунтов стерлингов отстегнул — за уникальную схожесть двух этих камней, — Коломиец, выдерживая интригующую паузу, поискал что-то во всех карманах пиджака, из внутреннего наконец извлек бумагу и прочитал: — «Два изумруда (один — 46, 09 карата, второй — 45, 12 карата) — исключительное явление своей схожестью по размерам, форме и внешнему эффекту. Абсолютная чистота и прозрачность дает неповторимую игру и глубину цвета». После этого был сделан на условиях полной конфиденциальности заказ фирме Фаберже на изготовление из платины и золота совы с изумрудными глазами. Золото, платина и изготовление обошлись Кукушкину еще в 230 тысяч рублей золотом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77