Маркс называл Запорожскую Сечь, устройство которой было аналогично тому, что имело место и на Дону и Тереке, Яике и Волге). Все они, эти порядки, уходят корнями в глубокую древность и часто находили применение в годы народных восстаний со времен Киевской Руси, а в Новгороде Великом и Пскове лежали в основе вечевого республиканского строя в течение нескольких столетий, вплоть до его ликвидации в конце XV — начале XVI века. Применялись они и в ходе Пугачевского восстания, тем более что застрельщиками, организаторами его на первых порах стали яицкие казаки. А ведь они представляли собой внушительную военную силу, хотя и иррегулярную, имели прекрасные боевые навыки и традиции, вносили все это в ряды восставших. Но в сравнении с крепко организованными, хорошо обученными, дисциплинированными царскими полками даже эти казачьи сотни и полки, не говоря уже о нестройной и необученной, темной массе других людей, встававших под знамена восстания (а они по числу довольно быстро и намного опередят яицких и прочих казаков), одним словом, все они выглядели несравнимо хуже, хотя и воодушевлены были идеями борьбы за правое дело, с насилием и произволом.
Стихийность, плохая организованность и сознательность постоянно подводили повстанцев, мешали осуществлению их планов, не очень ясных, расплывчатых, смутных в том, что касалось стратегии и тактики восстания. Всего ясней были непосредственные задачи — уничтожение или устранение плохих начальников, командиров, чиновников, помещиков (дойдет дело и до них!), бояр (вельмож), выбор новых руководителей, устранение несправедливостей, устройство свободной и вольной жизни. Но что будет дальше? Этого четко себе никто, пожалуй, не представлял. Понятно, «император», то бишь Пугачев, сядет на престол, точнее, «вернет» его, затем яицких казаков во всем «удовольствует», другим даст всякие блага — в первую очередь землю крестьянам, освободит их от крепостной неволи, а дворян пожалует (так он пока считает) жалованьем. А они, в том числе и бояре, как и все прочие, будут служить ему как верноподданные, с верностью и «детскою радостию». Получается, что-то вроде большой, на всю страну, «казацкой христианской республики» во главе с «государем», но своим, близким, хорошим и добрым. Нет ничего проще и яснее! Так, вероятно, думали и Пугачев, который к тому же, несомненно, тешил свою честолюбивую и неспокойную натуру, принимая знаки почтения и поклонения, мечтая получать их еще больше в будущем, и все окружавшие его — ведь должно же все устроиться по божьей правде, по христианскому уставу, как в Евангелии написано, по справедливости и милостивому рассуждению. А пока можно порадоваться успехам, попировать на славу, что они и делали три дня в Татищевой крепости, торжествуя и отмечая очередную, да такую славную викторию!
Враг же, а главным и ближайшим для них был тот, кто сидел в Оренбурге, не дремал. Рейнсдорп 28 сентября, день спустя после падения Татищевой, созвал совет. Собрались обер-комендант генерал-майор Валленштерн, войсковой атаман оренбургских казаков Могутов, действительный статский советник Старов-Милюков, коллежские советники Мясоедов и Тимашев, директор пограничной таможни Обухов. Решили подальше удалить конфедератов — поляков, участников освободительного движения в Польше, разрушить мосты через Сакмару — северный приток Яика, привести в порядок артиллерию и укрепления, особенно в слабых, обветшавших местах, расставить людей, где нужно: кого для военного отпора, кого для тушения пожаров.
По приглашению каргалинских татар Пугачев 1 октября прибыл в их слободу. Богатые жители загодя бежали в Оренбург. Большинство же приняло его «с честию» — на большой площади расстелили ковер, на нем стояло кресло, которое сошло за императорский престол. Два татарина, как только он сошел с лошади, подхватили его под руки. Все лежали ниц, сняв шапки.
— Вставайте, детушки! — обратился он к ним ласково. — Где у вас люди хорошие?
— В Оренбург все забраны!
Пугачев протягивал руку, и все прикладывались к ней. Первой его заботой по-прежнему оставалось увеличение рядов восставших. Он и в Сеитовскую слободу затем приехал — почти все местные татары влились в его войско. Отсюда в тот же день поскакал его гонец, каргалинский же татарин, в Башкирию с указом, написанным стилем цветистым, восточным:
«Я во свете всему войску и народам учрежденный великий государь, явившийся из тайного места, прощающий народ и животных в винах, делатель благодеяний, сладоязычный, милостливый, мягкосердечный российский царь император Петр Федорович, во всем свете вольный, и усердии чист и разного звания народов содержатель и прочая, и прочая, и прочая».
Далее столь же пространно, витиевато жителям Башкирии манифест передавал «поздравления» от «императора», «как гостинец», повелевал им идти к нему «для похода»: «Мне, вольному вашему государю, служа, душ ваших не пожалейте, против моего неприятеля проливать кровь, когда прикажется быть готовым, то изготовьтесь». Указом все башкиры жаловались «даже до последка землями, водами, лесами, жительствами, травами, реками, рыбами, хлебом, пашнями, денежным жалованьем, свинцом и порохом, как вы желали, пожаловал по жизнь вашу. И пребывайте так, как степные звери в благодеяниях и продерзостях; всех вас, пребывающих на свете освобождаю и даю золю детям вашим и внучатам вечно».
Подобный манифест, пункты, в нем обозначенные, отвечали самым сокровенным желаниям и чаяниям башкирского и всех народов, обитавших в Приуралье, на Урале, в Поволжье. Он н другие подобные указы найдут немедленный и благодарный отклик у башкир, татар и других нерусских людей тех мест. Такие же указы получили татары, калмыки, казахи и др., которых Пугачев награждал «землею, водою, солью, верою и молитвою, пажитью и денежным жалованьем». Именной указ получили «рядовые и чиновные солдаты», «регулярная команда» — их призывали не подчиняться командирам, обещали «денежное и хлебное жалованье и чины», «первые чипы… в государстве». Эти манифесты были написаны на русском, татарском, арабском, турецком (тюрки) языках. Составляли их писцы, имевшиеся у Пугачева, а развозили и распространяли многие десятки, а потом и сотни людей по обширной территории. Как потом отмечали в правительственных документах, самозванец везде «рассеивает листы свои», «поколебал» большое количество людей. Все манифесты написаны простым народным языком, доходчиво, ярко; недаром А.С. Пушкин говорил о некоторых из них, что они «удивительный образец народного красноречия». А упоминавшийся уже историк В.И. Сеневский не менее верно отметил: «Пугачев и окружающие его люди умели в каждом из разнородных элементов населения… затронуть самую чувствительную струнку». Пугачев, пробыв один день в Сеитовской слободе, уже 2 октября вступил в Сакмарский городок, расположенный от нее к северо-востоку на той же реке Сакмаре. Сделал это все с той же целью — привлечь на свою сторону новых людей, на этот раз — местных казаков. Так и случилось, хотя в городке оставалось их немного — по приказу Рейнсдорпа большую часть перевели в Оренбург и Красногорскую крепость. Но оставшиеся все «к нему пристали» и, как сеитовские татары, были при нем «неотлучны» во время всего восстания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Стихийность, плохая организованность и сознательность постоянно подводили повстанцев, мешали осуществлению их планов, не очень ясных, расплывчатых, смутных в том, что касалось стратегии и тактики восстания. Всего ясней были непосредственные задачи — уничтожение или устранение плохих начальников, командиров, чиновников, помещиков (дойдет дело и до них!), бояр (вельмож), выбор новых руководителей, устранение несправедливостей, устройство свободной и вольной жизни. Но что будет дальше? Этого четко себе никто, пожалуй, не представлял. Понятно, «император», то бишь Пугачев, сядет на престол, точнее, «вернет» его, затем яицких казаков во всем «удовольствует», другим даст всякие блага — в первую очередь землю крестьянам, освободит их от крепостной неволи, а дворян пожалует (так он пока считает) жалованьем. А они, в том числе и бояре, как и все прочие, будут служить ему как верноподданные, с верностью и «детскою радостию». Получается, что-то вроде большой, на всю страну, «казацкой христианской республики» во главе с «государем», но своим, близким, хорошим и добрым. Нет ничего проще и яснее! Так, вероятно, думали и Пугачев, который к тому же, несомненно, тешил свою честолюбивую и неспокойную натуру, принимая знаки почтения и поклонения, мечтая получать их еще больше в будущем, и все окружавшие его — ведь должно же все устроиться по божьей правде, по христианскому уставу, как в Евангелии написано, по справедливости и милостивому рассуждению. А пока можно порадоваться успехам, попировать на славу, что они и делали три дня в Татищевой крепости, торжествуя и отмечая очередную, да такую славную викторию!
Враг же, а главным и ближайшим для них был тот, кто сидел в Оренбурге, не дремал. Рейнсдорп 28 сентября, день спустя после падения Татищевой, созвал совет. Собрались обер-комендант генерал-майор Валленштерн, войсковой атаман оренбургских казаков Могутов, действительный статский советник Старов-Милюков, коллежские советники Мясоедов и Тимашев, директор пограничной таможни Обухов. Решили подальше удалить конфедератов — поляков, участников освободительного движения в Польше, разрушить мосты через Сакмару — северный приток Яика, привести в порядок артиллерию и укрепления, особенно в слабых, обветшавших местах, расставить людей, где нужно: кого для военного отпора, кого для тушения пожаров.
По приглашению каргалинских татар Пугачев 1 октября прибыл в их слободу. Богатые жители загодя бежали в Оренбург. Большинство же приняло его «с честию» — на большой площади расстелили ковер, на нем стояло кресло, которое сошло за императорский престол. Два татарина, как только он сошел с лошади, подхватили его под руки. Все лежали ниц, сняв шапки.
— Вставайте, детушки! — обратился он к ним ласково. — Где у вас люди хорошие?
— В Оренбург все забраны!
Пугачев протягивал руку, и все прикладывались к ней. Первой его заботой по-прежнему оставалось увеличение рядов восставших. Он и в Сеитовскую слободу затем приехал — почти все местные татары влились в его войско. Отсюда в тот же день поскакал его гонец, каргалинский же татарин, в Башкирию с указом, написанным стилем цветистым, восточным:
«Я во свете всему войску и народам учрежденный великий государь, явившийся из тайного места, прощающий народ и животных в винах, делатель благодеяний, сладоязычный, милостливый, мягкосердечный российский царь император Петр Федорович, во всем свете вольный, и усердии чист и разного звания народов содержатель и прочая, и прочая, и прочая».
Далее столь же пространно, витиевато жителям Башкирии манифест передавал «поздравления» от «императора», «как гостинец», повелевал им идти к нему «для похода»: «Мне, вольному вашему государю, служа, душ ваших не пожалейте, против моего неприятеля проливать кровь, когда прикажется быть готовым, то изготовьтесь». Указом все башкиры жаловались «даже до последка землями, водами, лесами, жительствами, травами, реками, рыбами, хлебом, пашнями, денежным жалованьем, свинцом и порохом, как вы желали, пожаловал по жизнь вашу. И пребывайте так, как степные звери в благодеяниях и продерзостях; всех вас, пребывающих на свете освобождаю и даю золю детям вашим и внучатам вечно».
Подобный манифест, пункты, в нем обозначенные, отвечали самым сокровенным желаниям и чаяниям башкирского и всех народов, обитавших в Приуралье, на Урале, в Поволжье. Он н другие подобные указы найдут немедленный и благодарный отклик у башкир, татар и других нерусских людей тех мест. Такие же указы получили татары, калмыки, казахи и др., которых Пугачев награждал «землею, водою, солью, верою и молитвою, пажитью и денежным жалованьем». Именной указ получили «рядовые и чиновные солдаты», «регулярная команда» — их призывали не подчиняться командирам, обещали «денежное и хлебное жалованье и чины», «первые чипы… в государстве». Эти манифесты были написаны на русском, татарском, арабском, турецком (тюрки) языках. Составляли их писцы, имевшиеся у Пугачева, а развозили и распространяли многие десятки, а потом и сотни людей по обширной территории. Как потом отмечали в правительственных документах, самозванец везде «рассеивает листы свои», «поколебал» большое количество людей. Все манифесты написаны простым народным языком, доходчиво, ярко; недаром А.С. Пушкин говорил о некоторых из них, что они «удивительный образец народного красноречия». А упоминавшийся уже историк В.И. Сеневский не менее верно отметил: «Пугачев и окружающие его люди умели в каждом из разнородных элементов населения… затронуть самую чувствительную струнку». Пугачев, пробыв один день в Сеитовской слободе, уже 2 октября вступил в Сакмарский городок, расположенный от нее к северо-востоку на той же реке Сакмаре. Сделал это все с той же целью — привлечь на свою сторону новых людей, на этот раз — местных казаков. Так и случилось, хотя в городке оставалось их немного — по приказу Рейнсдорпа большую часть перевели в Оренбург и Красногорскую крепость. Но оставшиеся все «к нему пристали» и, как сеитовские татары, были при нем «неотлучны» во время всего восстания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109