Длинные каменные или металлические заборы возбуждали любопытство и заставляли Ринтына подниматься на цыпочки, чтобы краем глаза увидеть заводской двор, попытаться разглядеть хоть что-нибудь за подслеповатыми, отсвечивающими радугой стеклами цехов. Слово “завод” Ринтын прочитал еще в букваре. Оно стояло под рисунком, изображающим длинный ряд станков. А тут заводы были совсем рядом, за невысокими заборами.
Скитаясь по городу, Ринтын побывал возле знаменитых промышленных гигантов Ленинграда – завода “Электросила”, Кировского, Невского машиностроительного. Он знал их раньше: читал о них в книгах или в газетах.
Он видел рабочих, которые входили в проходную хозяйской походкой, и завидовал им, потому что чувствовал: нет большей гордости, чем гордость тем, что человек своими руками умеет делать полезные для людей вещи.
Возле завода “Севкабель” на Васильевском острове какой-то парень подошел к Ринтыну и осведомился:
– Что это вы тут разглядываете?
– Извините,– смутился Ринтын,– мне просто интересно. Я никогда не бывал на настоящем заводе.
– Откуда вы? – спросил парень.
Ринтын назвал себя, сказал, что учится в университете.
– А-а,– понимающе протянул парень, и вдруг в его глазах мелькнул озорной огонек.– Комсомолец? – быстро спросил он.
– Да,– ответил Ринтын.
– Билет с собой?
Ринтын полез в карман и вытащил комсомольский билет. Парень схватил его за руку и потащил за собой в проходную.
– В комитет комсомола идем! – крикнул он женщине в черной шинели, перепоясанной толстым армейским ремнем с кобурой.
Женщина глянула на Ринтына, на комсомольский билет и пропустила.
На заводском дворе высились штабеля слитков. Свинец, цинк, олово, бронза… Парень хозяйским жестом обвел заводской двор со всеми его богатствами и сказал:
– Все это материал для провода и оболочек кабелей. Вон там у нас хранится готовая продукция,– парень показал на огромные катушки с намотанным на них черным кабелем, похожим на толстую моржовую кишку.
– Послушайте! – Ринтын остановился и взволнованно, сбивчиво стал рассказывать о том, что много лет назад он видел точно такую же катушку в родном Улаке, когда в яранги проводили электрический свет.– Я даже очень хорошо помню эти большие буквы на деревянной катушке: “Севкабель”!
– Что вы говорите! – удивился парень.– Вот это здорово! Выходит, мы с тобой давние знакомцы. Меня зовут Иван, а по фамилии Яковлев. А тебя? Анатолий Ринтын? Отлично! Знаешь что, откровенно тебе скажу, ты меня просто тронул,– сказал парень.– К нам разный народ приезжает. Иностранные делегации. Мы ведь и за границу нашу продукцию отправляем. А вот в такую даль, на Чукотку, об этом я даже и не думал…
Яковлев провел Ринтына в один из цехов. Под высокими закопченными сводами стоял грохот. Яковлев подошел к старому рабочему, видно бригадиру, и что-то прокричал ему в ухо. Должно быть, о Ринтыне. Старик искоса посмотрел на гостя и кивнул.
Из прокатного стана, извиваясь, выползали огненные змеи. Рабочие подхватывали их длинными щипцами и отправляли обратно. Змеи становились все тоньше и тоньше, пока не превращались в длинные стержни цветного металла.
– Из таких заготовок потом получаем провод! – прокричал Яковлев в ухо Ринтыну.– Ну, а теперь извини, друг, мне самому пора на работу.
Ринтын и Яковлев вышли из цеха и направились через просторный заводской двор к проходной.
– Большое вам спасибо,– благодарил Ринтын парня.– Вы мне такое показали! Я давно мечтал побывать на настоящем заводе, познакомиться с настоящим рабочим.
– Да чего там! – смущенно бормотал Яковлев.– Вкалываем. По-нашему, значит, работаем. А вот то, что наш кабель есть в вашем селении,– вот это здорово! Подумать только, на самом краю нашей советской земли, где-то в Арктике. Здорово! Ну, будь!
Ринтын постоял немного и медленно пошел по Большому проспекту Васильевского острова в общежитие.
В прогулках по городу часто встречались дворники. В большинстве своем это были еще не старые женщины с печальными глазами. Они жили в подвальных квартирах, и вечерами их окна светили в ноги прохожим.
В метельные дни дворники выходили с большими лопатами сгребать сугробы. Снег в городе был серый, рассыпчатый, перемешанный с грязью ногами прохожих и колесами автомобилей. Обитые по краям жестью фанерные лопаты резко скрежетали по мерзлому асфальту. Гнулись спины женщин, гнулась фанера, а мимо торопливо шли прохожие, обходя кучи снега.
Более бесполезную работу, чем уборка снега, трудно выдумать. Так считал Ринтын. Потому и снег, что зима. Ведь никому не приходит в голову после летнего дождя сушить улицу, крыши домов, деревья, мокрую траву…
На Восьмой линии Васильевского острова Ринтын заприметил одну женщину. У нее были две маленькие девочки, которые каждое утро уходили в школу с кирзовыми сумочками вместо портфелей. Мать долго смотрела им вслед, опираясь на метлу либо на ручку лопаты, потом вздыхала и принималась долбить наросший на асфальт черный лед.
Как-то Ринтын предложил ей свою помощь. Из-под платка глянули испуганные глаза.
– Проходи, проходи, студент, не балуй,– тихо сказала она и посторонилась, давая дорогу.
Иногда думалось: почему бы не выйти всем жителям города и в один час не убрать снег? Зачем валить на хрупкие плечи женщин такую тяжелую работу? Женские руки созданы для ласки, а не для того, чтобы долбить ломом и держать черенок лопаты…
Ринтын здоровался с дворничихой, а она, отвечая ему, недоуменно смотрела вслед.
Однажды Ринтын шел по Восьмой линии вместе с Наташей. Он, как обычно, вежливо поздоровался с дворничихой.
– Она твоя знакомая? – удивленно спросила Наташа.
– Немножко,– ответил Ринтын.– Она убирает снег с улицы, по которой мы с тобой ходим.
Странная зима была в Ленинграде. В день новогоднего праздника шел мокрый снег, который к вечеру перешел в холодный дождь. У рынка в загоне, огороженном досками, продавали елки.
Блестели мокрые трамвайные рельсы, дуга срывала с проводов яркие голубые искры. Вагоны были полны нарядной веселой публики. На площадке парень в мохнатой кепке набекрень рвал мехи гармошки и две молоденькие девушки пели:
В целом мире нет, нет красивее
Ленинграда моего…
В общежитии гремела музыка. Она слышалась уже внизу, у будки вахтерши. Сверху сыпались мелкие цветные снежинки, через перила лестницы свешивались бумажные ленты.
– Где ты пропадал? – строго спросил Черуль.– Ты пропустил свой чукотский Новый год и даже нанайский.
Ринтын глянул на часы. Действительно, уже девять часов вечера. Значит, в Улаке семь часов утра нового, 1949 года.
Кайон выпил и сидел на кровати очень важный и прямой как палка. Его большой олений лоб блестел капельками пота, а глаза обозначились двумя черточками.
– Можешь немного попробовать вина,– снисходительно разрешил он Ринтыну.– Ничего, сегодня праздник. Тут тебя ждала Наташа.
– Она ушла? – огорчился Ринтын.
– Ушла танцевать с Ласло,– сообщил Кайон.
Ринтын поспешно переоделся и спустился на третий этаж. Посреди большой комнаты, где в обычные дни занимались студенты, готовясь к семинарам, стояла елка, украшенная гирляндами электрических лампочек. Высокая, пушистая – настоящая лесная красавица. Вокруг нее кружились танцующие. Ринтын отыскал глазами Наташу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143