«Ну чего ты кисляк смандячил, как у замполита?»
В кабинет вошли еще достаточно бодренькая пожилая женщина лет шестидесяти – шестидесяти пяти, и другая – высохшая, с поблекшей желтоватой кожей, поникшая и измотанная. Возраст ее определить было невозможно, он колебался от тридцати семи до семидесяти трех. Это была Любаня, младшая сестра Андрюхи Лопаты.
– Здравствуйте. Сочувствую, честное слово, искренне сочувствую. Ваш Андрей был одним из лучших работяг в колонии, мы его готовили к переводу на поселок. И вдруг – такое… Знаете, я сам только что узнал! Я-то всего два дня как из отпуска…
В дверь поскребли – тихо и робко. Затем в щель медленно протиснулась коротко стриженая головенка на тонкой сморщенной шейке. Головенка отдаленно смахивала на черепашью.
– Можно?
– Заходи, Мусин. Да побыстрее, а то сквозняком дверь захлопнет, и без башки останешься. Вы присядьте, пожалуйста, – обратился Ширко к посетительницам. – Ну, Мусин, рассказывай, как же случилось, что вы Кубышку не уберегли.
– Какую кубышку, гражданин начальник? Это не у нас! Это в седьмом, у блатных, кумовья общак хлопнули! Я сейчас сбегаю, отрядного позову…
– Дурочку не валяй. Я про Андрея Кубышко, сварщика вашего.
– А, Лопату… Так его опера выкупили, какие-то макли с Шайтаном. Короче, незаконная передача объемов работ. Ну, чурку старого и нарядчика закрыли в ПКТ35, а Андрюхе на первый раз дали пятнадцать суток ШИЗО36.
– Так что, у него из-за этой «пятнашки» разрыв сердца случился, что ли?!
– Почему? Сидит в шизняке, как миленький.
– Как – сидит? Он же умер!
У Мусина от неожиданности отвисла челюсть:
– Ни хуя себе…
– Ты что матюкаешься! Не видишь – здесь женщины!
– Я извиняюсь… Ну вы ж поймите, гражданин начальник: три дня назад видел человека живым, и вдруг – на ногу бирку…
В углу на стуле кто-то ойкнул. Замполит повернулся к мамаше. Та побледнела и готова была хлопнуться в обморок.
– Как же так? – растерянно вопросила дрожащим голосом сестрица Любаня. – Как же вы его видели три дня назад живым, когда он два месяца уж мертвый?
– Какие там два месяца? Я ж говорю: в среду еще был живее всех живых.
– Мусин, ты эти свои приколы брось! – вскипел майор. – У людей такое горе, а ты на юмор припал! Смотри, сейчас отсюда потопаешь прямо в БУР!
– Как же живой? – не унималась Любаня. – У нас и справка о смерти есть, и фотография с похорон.
Замполит насторожился.
– Что у вас есть? Фотография? Разрешите взглянуть.
За двадцать три года, отданные разным зонам в разных концах необъятной России, Игорь Тихонович Ширко ни разу пока не сталкивался со случаем, чтобы похороны зэка удостаивались чести быть запечатленными на фотопленку. Разве что в Перми, на лесоповале, когда через четыре месяца после побега особо опасного рецидивиста Жоры Крокодила в лесу нашли окоченевший труп, криминалисты щелкнули несколько раз место происшествия вместе с дубарем. Но родителям эти веселые снимочки отослать не додумались.
Сестра Андрюхи Лопаты, порывшись, протянула замполиту фотографию и аккуратно сложенный вчетверо листок. Они произвели на майора неизгладимое впечатление.
– Ни хуя себе… – тихо сказал майор.
За его спиной незаметно возник старшина Мусин. Взглянув на фотку, он весело хрюкнул:
– Ёханый бабай! Картина Репина…
В очередной раз глубоко вздохнув, Ширко отхлебнул дегтя, откинулся в кресло и произнес могильным голосом:
– Ну – будем воскрешать?
Дальше события развивались с калейдоскопической быстротой. Встреча обалдевшего Лопаты с маманей и сестрицей, вопли и горькие причитания, громовые речи майора Ширко, разоблачение интеллектуальной троицы, общее собрание зэков, где каждое слово со сцены (на которой понуро торчали «виновники торжества») тонуло в хохоте арестантской публики…
Но что же всё-таки произошло? И что это за таинственная фотография, ошеломившая бедного майора? Чтобы ответить на эти вопросы, перенесемся назад, в тот день, когда «заговорщики» принялись за осуществление своего плана.
Со справкой о смерти все получилось удачно. Бланк нарисовал один талантливый «чернушник»: что ему какая-то «справила», когда он «баксы» на тетрадном листке цветными карандашами так изображает – хоть в обменный пункт беги! Он же и печать поставил, и подпись начальника колонии. Мужик так разошелся, что хотел сварганить заодно справку из морга и свидетельство о кремации – за те же деньги… Но приятели решили, что это будет чересчур.
Текст сочинил Миша, долго припоминая документальные штрихи своей богатой криминальной биографии – «сим удостоверяем», «сообщаем вам», «спешим уведомить» и «доводим до вашего сведения». Получилось убедительно, особенно фраза о том, что «согласно Правилам внутреннего распорядка, тело не может быть выдано родственникам и будет захоронено безымянно».
– Добавь, что после Лопаты не осталось личных вещей, – посоветовал штукатур Арменчик. – А то за личными вещами они могут за сто верст припереться.
Про личные вещи Миша тут же добавил. Но самое главное фотограф приготовил напоследок.
– Маманю надо пожалеть, – сказал сердобольный Миша. – Мать для жулика – это святое. Оставим старушке память о беспутном шалопае. Как говорится, лучше один раз увидеть, чем сто раз прочитать…
Ашкенази решил послать за Уральский хребет фотографию с похорон Андрюхи. Для наглядности. Причем на фотке должны быть запечатлены не только какие-то голимые арестанты, но и высокое начальство.
– Ты что, «хозяина» позовешь или «кума»? – съязвил Леня Шуршавый. – А гроб на «столярке» закажешь?
– Леня, не дрочите на природу, – ласково посоветовал Миша. – Гробик симпатичный я присмотрел, когда позавчера щелкал на промзоне ударное возведение третьего цеха. Там есть шикарное корыто, в котором замешивают раствор. Ну, красный пролетарский кумач мы займем на время у «козлов» (у меня есть коны). А вот с офицерским составом сложнее. Нужна форма, а ее, конечно, у ментов не займешь…
– Почему не займешь? – хлопнул себя по лбу Арменчик. – У нас инженер, капитан, все время в своем кабинете на «промке» форму держит. Приходит в зону – переодевается, уходит – опять переодевается. «Хозяин» его за это уже несколько раз гонял, но тому все по фигу.
– Ты у нас домушник, тебе и фомка в руки, – удовлетворенно подытожил Миша.
И вскоре вся компания собралась в помещении строящегося цеха: зашуганный, дрожащий Арменчик с фуражкой и рубашкой раззявы-капитана, Миша с кумачом и фотоаппаратом, Лопата с видом умирающего лебедя и Леня Шуршавый – просто в качестве статиста. Корыто с засохшим раствором взгромоздили на козлы, сверху это сооружение покрыли красной скатертью – и в импровизированный гроб забрался Лопата.
– Скатерку как-нибудь подоткните! – режиссировал возбужденный фотограф. – Придайте контуры! А то получается черт-те что. Ну, не прочитывается гроб, не прочитывается!
– Хуль его читать?! – зарычал раздраженно Лопата. – Это ж гроб, а не «Мурзилка»! Щелкай скорее, а то козлы подо мной трещат!
– Куда щелкать? Арменчик еще форму не напялил! А где штаны, Арменчик?
– Какие штаны, слушай? Тут пока фуражку нес, чуть в свои штаны не наложил! Представляешь, что было бы, если б хлопнули с этим бутором! Ништяк, и так проканает. Мама пожилая, как-нибудь схавает.
– Да-а, видуха… Гусар, ебена мать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
В кабинет вошли еще достаточно бодренькая пожилая женщина лет шестидесяти – шестидесяти пяти, и другая – высохшая, с поблекшей желтоватой кожей, поникшая и измотанная. Возраст ее определить было невозможно, он колебался от тридцати семи до семидесяти трех. Это была Любаня, младшая сестра Андрюхи Лопаты.
– Здравствуйте. Сочувствую, честное слово, искренне сочувствую. Ваш Андрей был одним из лучших работяг в колонии, мы его готовили к переводу на поселок. И вдруг – такое… Знаете, я сам только что узнал! Я-то всего два дня как из отпуска…
В дверь поскребли – тихо и робко. Затем в щель медленно протиснулась коротко стриженая головенка на тонкой сморщенной шейке. Головенка отдаленно смахивала на черепашью.
– Можно?
– Заходи, Мусин. Да побыстрее, а то сквозняком дверь захлопнет, и без башки останешься. Вы присядьте, пожалуйста, – обратился Ширко к посетительницам. – Ну, Мусин, рассказывай, как же случилось, что вы Кубышку не уберегли.
– Какую кубышку, гражданин начальник? Это не у нас! Это в седьмом, у блатных, кумовья общак хлопнули! Я сейчас сбегаю, отрядного позову…
– Дурочку не валяй. Я про Андрея Кубышко, сварщика вашего.
– А, Лопату… Так его опера выкупили, какие-то макли с Шайтаном. Короче, незаконная передача объемов работ. Ну, чурку старого и нарядчика закрыли в ПКТ35, а Андрюхе на первый раз дали пятнадцать суток ШИЗО36.
– Так что, у него из-за этой «пятнашки» разрыв сердца случился, что ли?!
– Почему? Сидит в шизняке, как миленький.
– Как – сидит? Он же умер!
У Мусина от неожиданности отвисла челюсть:
– Ни хуя себе…
– Ты что матюкаешься! Не видишь – здесь женщины!
– Я извиняюсь… Ну вы ж поймите, гражданин начальник: три дня назад видел человека живым, и вдруг – на ногу бирку…
В углу на стуле кто-то ойкнул. Замполит повернулся к мамаше. Та побледнела и готова была хлопнуться в обморок.
– Как же так? – растерянно вопросила дрожащим голосом сестрица Любаня. – Как же вы его видели три дня назад живым, когда он два месяца уж мертвый?
– Какие там два месяца? Я ж говорю: в среду еще был живее всех живых.
– Мусин, ты эти свои приколы брось! – вскипел майор. – У людей такое горе, а ты на юмор припал! Смотри, сейчас отсюда потопаешь прямо в БУР!
– Как же живой? – не унималась Любаня. – У нас и справка о смерти есть, и фотография с похорон.
Замполит насторожился.
– Что у вас есть? Фотография? Разрешите взглянуть.
За двадцать три года, отданные разным зонам в разных концах необъятной России, Игорь Тихонович Ширко ни разу пока не сталкивался со случаем, чтобы похороны зэка удостаивались чести быть запечатленными на фотопленку. Разве что в Перми, на лесоповале, когда через четыре месяца после побега особо опасного рецидивиста Жоры Крокодила в лесу нашли окоченевший труп, криминалисты щелкнули несколько раз место происшествия вместе с дубарем. Но родителям эти веселые снимочки отослать не додумались.
Сестра Андрюхи Лопаты, порывшись, протянула замполиту фотографию и аккуратно сложенный вчетверо листок. Они произвели на майора неизгладимое впечатление.
– Ни хуя себе… – тихо сказал майор.
За его спиной незаметно возник старшина Мусин. Взглянув на фотку, он весело хрюкнул:
– Ёханый бабай! Картина Репина…
В очередной раз глубоко вздохнув, Ширко отхлебнул дегтя, откинулся в кресло и произнес могильным голосом:
– Ну – будем воскрешать?
Дальше события развивались с калейдоскопической быстротой. Встреча обалдевшего Лопаты с маманей и сестрицей, вопли и горькие причитания, громовые речи майора Ширко, разоблачение интеллектуальной троицы, общее собрание зэков, где каждое слово со сцены (на которой понуро торчали «виновники торжества») тонуло в хохоте арестантской публики…
Но что же всё-таки произошло? И что это за таинственная фотография, ошеломившая бедного майора? Чтобы ответить на эти вопросы, перенесемся назад, в тот день, когда «заговорщики» принялись за осуществление своего плана.
Со справкой о смерти все получилось удачно. Бланк нарисовал один талантливый «чернушник»: что ему какая-то «справила», когда он «баксы» на тетрадном листке цветными карандашами так изображает – хоть в обменный пункт беги! Он же и печать поставил, и подпись начальника колонии. Мужик так разошелся, что хотел сварганить заодно справку из морга и свидетельство о кремации – за те же деньги… Но приятели решили, что это будет чересчур.
Текст сочинил Миша, долго припоминая документальные штрихи своей богатой криминальной биографии – «сим удостоверяем», «сообщаем вам», «спешим уведомить» и «доводим до вашего сведения». Получилось убедительно, особенно фраза о том, что «согласно Правилам внутреннего распорядка, тело не может быть выдано родственникам и будет захоронено безымянно».
– Добавь, что после Лопаты не осталось личных вещей, – посоветовал штукатур Арменчик. – А то за личными вещами они могут за сто верст припереться.
Про личные вещи Миша тут же добавил. Но самое главное фотограф приготовил напоследок.
– Маманю надо пожалеть, – сказал сердобольный Миша. – Мать для жулика – это святое. Оставим старушке память о беспутном шалопае. Как говорится, лучше один раз увидеть, чем сто раз прочитать…
Ашкенази решил послать за Уральский хребет фотографию с похорон Андрюхи. Для наглядности. Причем на фотке должны быть запечатлены не только какие-то голимые арестанты, но и высокое начальство.
– Ты что, «хозяина» позовешь или «кума»? – съязвил Леня Шуршавый. – А гроб на «столярке» закажешь?
– Леня, не дрочите на природу, – ласково посоветовал Миша. – Гробик симпатичный я присмотрел, когда позавчера щелкал на промзоне ударное возведение третьего цеха. Там есть шикарное корыто, в котором замешивают раствор. Ну, красный пролетарский кумач мы займем на время у «козлов» (у меня есть коны). А вот с офицерским составом сложнее. Нужна форма, а ее, конечно, у ментов не займешь…
– Почему не займешь? – хлопнул себя по лбу Арменчик. – У нас инженер, капитан, все время в своем кабинете на «промке» форму держит. Приходит в зону – переодевается, уходит – опять переодевается. «Хозяин» его за это уже несколько раз гонял, но тому все по фигу.
– Ты у нас домушник, тебе и фомка в руки, – удовлетворенно подытожил Миша.
И вскоре вся компания собралась в помещении строящегося цеха: зашуганный, дрожащий Арменчик с фуражкой и рубашкой раззявы-капитана, Миша с кумачом и фотоаппаратом, Лопата с видом умирающего лебедя и Леня Шуршавый – просто в качестве статиста. Корыто с засохшим раствором взгромоздили на козлы, сверху это сооружение покрыли красной скатертью – и в импровизированный гроб забрался Лопата.
– Скатерку как-нибудь подоткните! – режиссировал возбужденный фотограф. – Придайте контуры! А то получается черт-те что. Ну, не прочитывается гроб, не прочитывается!
– Хуль его читать?! – зарычал раздраженно Лопата. – Это ж гроб, а не «Мурзилка»! Щелкай скорее, а то козлы подо мной трещат!
– Куда щелкать? Арменчик еще форму не напялил! А где штаны, Арменчик?
– Какие штаны, слушай? Тут пока фуражку нес, чуть в свои штаны не наложил! Представляешь, что было бы, если б хлопнули с этим бутором! Ништяк, и так проканает. Мама пожилая, как-нибудь схавает.
– Да-а, видуха… Гусар, ебена мать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13