Весенне-полевые заботы потребовали самого большого помещения в замке, занятого дивизионными штабами. В огромный зал была протянута связь чуть ли не со всеми советскими и польскими подразделениями. На столе громоздились телефоны, в углу сидел радист. С утра в зале постоянно толпился народ. Кто уезжал, кто приезжал, кто-то на кого-то жаловался, а кто-то кого-то и материл! Только, конечно, не при командирах дивизий. При полковнике Сергееве и генерале Голембовском даже самые отъявленные ругатели старались выражаться так благопристойно, красиво и кругло, как если бы вдруг средневековым лесным разбойникам захотелось сыграть пьесу из жизни благородных пэров и лордов.
Единственный, кто оставался самим собой в любой обстановке, был Юзеф Андрушкевич. Сейчас он как раз говорил по одному из телефонов с комендантом города Анджеем Станишевским – правой рукой замполита в этой сельхозакции.
Станишевский доложил о том, что не далее как пять минут тому назад комендатуру посетили освобожденные из плена старшие офицеры союзных войск с просьбой принять от них посильную помощь в этом «невиданном по гуманизму, замечательном деле», равнодушными к которому они оставаться не могут.
– Прекрасно! – сказал Андрушкевич. – Выдели союзникам несколько машин из тех, которые освободились от переброски боевого охранения. Не хватит – перевезем их на пахотные участки в два рейса. Очень трогательно с их стороны!
– Твоя ирония неуместна, – строго заметил ему генерал Голембовский и недобро фыркнул.
– Одну секунду, Анджей!.. – Юзеф Андрушкевич прикрыл ладонью трубку и сказал Голембовскому: – Я – политработник, товарищ генерал. А политработник должен быть ироничным, веселым человеком. Иначе все вокруг него будут подыхать от тоски и скуки... А потом у меня свой счет к нашим доблестным союзникам. – Он приоткрыл трубку и сказал в телефон: – Слушаю тебя, Станишевский! Докладывай дальше.
– Командир кавполка майор Нестеренко не дает лошадей. Устроил жуткую истерику! – сказал Анджей.
– То есть как не дает лошадей?! – возмутился Андрушкевич. – Минутку! Оставайся на связи... – Он повернулся к полковнику Сергееву и обескураженно произнес: – Петр Семенович! Этот ваш Нестеренко, командир кавполка, лошадей не дает... Он что, с ума сошел?
– Ох этот Нестеренко, – простонал полковник Сергеев и встал из-за стола. – Ему все кажется, что сейчас девятнадцатый год и он в Первой конной армии! Придется ехать. Ну я ему сейчас всыплю!
Андрушкевич представил себе, как полковник Сергеев будет тихим, интеллигентным голосом разносить Нестеренко в пух и прах. Он уже не раз видел, как Сергеев разговаривает с провинившимся подчиненным. Самое страшное обвинение в устах Сергеева выражалось одной фразой, после которой пощады не бывало. «Вы – несерьезный человек», – говорил Сергеев, и душа обвиняемого в этом страшном грехе уходила в пятки. На секунду Андрушкевичу даже стало жалко симпатичного, веселого Нестеренко. Но лошади были нужны позарез, и Андрушкевич без особого труда погасил в себе на мгновение вспыхнувший было огонек сентиментальности и даже позволил себе мстительно ухмыльнуться.
– Будут тебе лошади, – уверенно сказал он в трубку, глядя вслед полковнику Сергееву. – Будут! Вы там с Зайцевым с инвентарем разберитесь. Слышишь, Станишевский? Чтобы все эти сеялки-веялки работали как часы. Ты меня понял?
– Так точно, товарищ подполковник!
В городской военной комендатуре в кабинете коменданта было не продохнуть. Кабинет был вшестеро меньше замкового зала оперативного штаба посевной, где царствовал подполковник Андрушкевич, а народу в кабинете (пропорционально величине помещений) находилось вчетверо больше.
Комендантский стол был завален схемами окологородских сельскохозяйственных угодий и картами районов, прилегающих к городу. Все стояли вокруг стола и хлебали из солдатских котелков суп алюминиевыми ложками.
Никакого обеденного перерыва не было. Просто работа сопровождалась обедом. Станишевский сидел на краю собственного стола. Телефонную трубку он прижимал к уху плечом, разговаривал с Андрушкевичем и одновременно доедал из котелка суп.
– С инвентарем уже все закрутилось, товарищ подполковник. Его свозят сейчас на один хуторок. Там Зайцев нашел отличную кузницу с инструментами, со всем необходимым... Даже с углем! Мы сколотили такую ремонтную бригаду, дали туда и наших, и гражданских. Командует там один старшина. Русский. Настоящий специалист... Из автобата. И весь инвентарь, требующий ремонта, мы сейчас направляем туда. Чтобы централизованно... Я туда еще кого-нибудь из союзничков подкину. А сейчас мы разбрасываем участки пахоты по подразделениям... Ну а как же? Конечно, с учетом дислокации!
Большая кузница стояла на пересечении трех сельских дорог, в равном удалении от нескольких хуторов и богатых хозяйств, расположенных вокруг. При кузнице был отличный крепкий каменный дом, в котором еще недавно жил со своей семьей местный кузнец. Судя по оставленным инструментам, целому ряду хитроумных самодельных технических приспособлений, по запасам отожженного угля, бывший хозяин кузницы был мастером высокой квалификации.
Вокруг кузницы уже были выстроены свезенные сюда плуги, бороны, культиваторы, сеялки самых разных типов. И для конной тяги, и для тракторной. Словно ожидая их починки, стояли тут же и два трактора: один – гусеничный, второй – колесный. Могучий советский бронетранспортер подтаскивал к кузнице третий трактор. Тоже колесный.
Польский солдат – слесарь-ремонтник – вместе с двумя местными гражданскими трудились над пятилапным конным культиватором, натягивали тугую длинную пружину на рукоять сектора наклона рыхлящих лап. Пружина все время соскакивала с зацепа и грозила отбить пальцы одному из троих. Поляки тихо переругивались, менялись местами и снова пытались натянуть и зацепить упрямую пружину.
Пыхтя двумя спаренными моторами, подполз бронетранспортер. Сдал назад, ослабил натяжение троса и выключил двигатели. Из бронетранспортера выскочили двое – отцепили трактор, трос свернули в бухту, забросили на задок транспортера. Один из них, механик-водитель, сержант с продувной физиономией, подскочил к культиватору, сразу же зашептался с польским солдатом. Поляк с трудом понимал его, а когда наконец сообразил, что этому жуликоватому сержанту требуется, кивнул в сторону кузницы, откуда доносились тупые ухающие звуки большого молота и звонкая трель маленького молотка – «ручника».
Сержант поманил своего напарника и юркнул в открытые двери кузницы. Помещение кузницы было просторным, широким. В углу стоял горн. От огромного меха тянулась длинная труба, уходящая вниз, под горн, и оттуда вместе с воздухом к вытяжному навесу летели искры. Сильно пьяный поляк в крестьянской одежде качал мех горна. Он сосредоточенно повисал на рукояти меха, стараясь не рухнуть.
Небольшого роста, худенький старшина Красной Армии, лет сорока, в очках, кожаном кузнечном переднике, стоял посредине кузницы, держал длинными клещами раскаленный лемех плуга на наковальне и давал «ручником» темп голому по пояс, скульптурно сложенному молодому польскому солдату в брезентовом фартуке и старой замызганной конфедератке. Молотобоец тяжелым молотом «оттягивал» лемех.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63