— Сейчас поймете. С первой минуты как я вас увидел, при первых произнесенных вами словах, я помимо воли почувствовал влечение к вам. Вы стали моим другом за те несколько дней, которые мы прожили вместе, разделяя постель под открытым небом, подвергаясь одним и тем же опасностям, испытывая одни и те же радости и печали. Мне казалось, что я оценил вас по достоинству, и мое расположение к вам возросло. А потому, когда мне понадобился верный и преданный друг, я тотчас же вспомнил о вас, и, не долго думая, немедленно отправился в дорогу, чтобы увидеться с вами.
— Вы отлично сделали.
— Я это знаю, — ответил Транкиль с увлечением. — Но когда я переступил порог этого скромного домика, мысли мои приняли совершенно иное направление. У меня появилось сомнение, — не в вас (это было бы невозможно), но относящееся к вашему положению. Словом, оно касалось вашего таинственного образа жизни. Я задал себе вопрос: какие обстоятельства могли заставить такого человека, как вы, поселиться в поселке краснокожих и принять их обычаи, жестокие и резко отличающиеся от наших. При взгляде на вашу мать, такую красивую и добрую, на вашего слугу, относящегося к вам с такой преданностью, на то, как вы живете у себя дома, я подумал, что, наверное, какое-нибудь несчастье неожиданно обрушилось на вас и заставило вас некоторое время жить в изгнании. Но я в то же время понял, что мы с вами не ровня, что существует черта, разделяющая нас, и тут-то я почувствовал себя стесненным в вашем обществе. Вы не вольный охотник, не имеющий иного дома, кроме непроницаемого свода девственных лесов, и иного достояния, кроме ружья. Словом, вы не тот товарищ, не тот друг, с которым я с радостью делился в пустыне всем, что имел. Я не вправе держаться как равный с тем, кого случайное несчастье приблизило ко мне и кто впоследствии, без сомнения, пожалеет об этой дружбе, зародившейся случайно. Поэтому, продолжая по-прежнему любить и уважать вас, я стану на ту ступень, на которой мне надлежит находиться по отношению к вам.
— И это должно означать? — спросил резко Чистое Сердце.
— Что при невозможности быть вашим товарищем и не желая сделаться вашим слугой, я удалюсь.
— Вы с ума сошли, Транкиль! — с горестью воскликнул молодой человек. — То, что вы говорите мне, не имеет смысла, и ваши доводы несостоятельны!
— Тем не менее… — отважился сказать канадец.
— О! — продолжал тот возбужденно. — Я ведь дал вам высказаться, не так ли? Я выслушал вас, не перебивая. Теперь — моя очередь. Вы, сами того не зная, причинили мне самое большое огорчение, какое могли — вы дотронулись до незажившей и все еще кровоточащей раны, заставили меня вспомнить то, что я напрасно стараюсь забыть и что составляет несчастье всей моей жизни.
— Я?! — воскликнул охотник с ужасом.
— Да, вы! Но не беда! Кроме того, вы действовали слепо, сами не зная, куда заведет вас путь, по которому шли, а потому я не ставлю вам это в вину и впредь не поставлю. Но есть вещь, которая для меня выше всего, которой я дорожу больше жизни, это — ваша дружба! Я не могу согласиться потерять ее. Откровенность за откровенность: вы узнаете, кто я и какова та причина, которая привела меня в прерии, где мне суждено жить и умереть.
— Нет! — ответил Транкиль коротко. — Я не имею ни малейшего права на вашу откровенность. Вы говорите, что я без умысла причинил вам большое огорчение. Эта сердечная боль только увеличится при вашем призвании. Клянусь вам, Чистое Сердце, я не стану вас слушать.
— Это необходимо для вас и для меня, мой друг — таким образом мы лучше поймем друг друга. Тайна, которую я скрываю в своем сердце, — добавил он с грустной улыбкой, — тяготит меня, и было бы большим утешением поверить ее истинному другу. А кроме того, мне пенять не на кого. Обрушившееся на меня несчастье, или, вернее, наказание (это слово мне нравится больше) выпало на мою долю вполне заслуженно, хотя, возможно, оно слишком жестоко, и упрекать за это я могу только себя самого. Жизнь моя — долгое искупление прошлого; к несчастью, меня приводит в ужас мысль, что настоящего и даже будущего будет недостаточно, чтобы искупить его.
— Вы забыли о Боге, сын мой! — сказал торжественный голос. — Непогрешимый Бог будет вашим судьей. Когда Он сочтет ваше искупление достаточным, Он сумеет его прекратить.
И Хесусита, уже несколько минут прислушивающаяся к разговору двух собеседников, положила свою нежную белую руку на плечо сына, взглянув на него с великой любовью, присущей только матерям.
— О, я неблагодарный! — воскликнул молодой человек с горечью. — В своем бесконечном эгоизме я на минуту забыл о вас, которая покинула все ради меня.
— Рафаэль, ты — мой первенец. То, что я сделала девять лет тому назад, я сделала бы и теперь. Но пусть сказанное мной послужит тебе утешением. Я горжусь тобой, сын мой, и, хотя ты причинил мне много горя в прошлом, сейчас ты принес столько же радости. Разве все индейские племена, населяющие бескрайние прерии, не питают к тебе уважения, граничащего с благоговением? Разве имя, которое дали тебе эти первобытные люди, не служит синонимом чести? Разве ты, наконец, не Чистое Сердце — человек, слово которого имеет силу закона, человек, которого уважают и любят друг и недруг. Чего же большего ты хочешь?
Молодой человек покачал головой.
— Увы, мать моя, — сказал он глухо, — разве я смогу забыть когда-нибудь, что был игроком, убийцей, поджигателем!
Транкиль вздрогнул.
— О! Это невозможно! — пробормотал он.
Молодой человек услышав это, обернулся в его сторону.
— Да, мой друг, — сказал он, — я был игроком, убийцей и поджигателем! Ну что? — добавил он с печальной и едкой усмешкой. — Вы и теперь все так же считаете себя недостойным моей дружбы? Вы все еще думаете, что вы мне не ровня?
Молодой человек вопросительно взглянул на канадца. Тот встал, подошел к Хесусите, и, поклонившись ей почтительно, с оттенком восхищения, проговорил:
— Сеньора, каково бы ни было преступление, совершенное человеком в минуту неудержимого возбуждения, невзирая на свою вину, он должен быть оправдан, если сумел внушить к себе такую прекрасную, великую и благородную преданность, как ваша. Вы — святая женщина, сударыня! Надейтесь! Бог, который все может, сумеет, когда настанет время, осушить ваши слезы и заставит вас забыть горести, послав им на смену великие радости. Я только бедный человек без разума и образования, но чувства мои никогда не обманывали меня. Я убежден, что как бы ни был некогда преступен ваш сын, в настоящее время его простило даже то лицо, которое, вынуждено было осудить его, и что впоследствии оно даже пожалело об этом.
— Спасибо, мой друг, — сказал Чистое Сердце. — Я уверен, что ваши слова сказаны от души! За себя и за свою мать благодарю вас. Вы прямой и честный человек. Вы возвратили мне веру в себя, которая подчас покидает меня, и подняли меня в моих собственных глазах. Но искупление, на которое я сам себя осудил, не будет полным, если я не расскажу вам обо всех событиях моей жизни. Не откажите мне в этом! — воскликнул он, увидев отрицательный жест охотника. — Так нужно! Поверьте мне, Транкиль, рассказ мой содержит много поучительного. Как путник, который в конце долгого и трудного путешествия с чувством удовлетворения бросает взгляд на пройденный путь, так и я буду испытывать мучительное, но вместе с тем отрадное ощущение, возвращаясь к первым ужасным событиям моей жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72