Должна же быть какая-то логика в заранее созданной им же ситуации. Уже в конце склона конвою встретился дозорный, приветствовавший идущих условным сигналом. Особой маскировки лагерь японцев не имел. Судя по развьюченным и расседланным лошадям, численность противника составляла человек пятьдесят. У поваленной пихты мешковина прикрывала пулемет, оружие каждый носил при себе. Большинство солдат оказалось на площадке – они выполняли что-то вроде гимнастических упражнений, иногда придавая лицам свирепые выражения и имитируя удары.
Буткевича подвели к старшему офицеру. При нем суетился лекарь экспедиции Любавский. Лекарь обернулся и с ухмылкой спросил:
– Что, поручик, не чаяли, поди, свидеться?
–Да, вот как-то еще не успел заскучать по вам…
– Молтять! – вмешался переводчик. – Ответить только на вопросы. Офицер снял фуражку и бросил ее на раскладной столик. Он что-то сказал переводчику, и тот суетливо забегал глазками:
– Цель экспедиции?
– Видите ли… В Петрограде существует Императорское географическое общество. Научные исследования, которые проводят географы, позволяют, так сказать, приоткрыть завесу таинства явлений, уникальных в своем роде.
– Не валяйте дурака, они вас расстреляют, – вмешался Любавский.
– Неужели вы не понимаете, что цели экспедиции держатся в секрете?
– И от вас?
– Представьте себе.
– Марструт? – снова спросил переводчик. Буткевич вздохнул. Наклонился к карте:
– На словах не объяснишь, а руки связаны.
Переводчик быстро передал офицеру пожелание пленного. Офицер с недоверием посмотрел на Буткевича. Пауза должна была оборваться отказом.
– Ваши солдаты прекрасно владеют джиу-джитсу! – обращаясь к офицеру, сказал Буткевич.
– О, дзю-дзюцу! – ублажено кивнул офицер, подумал и приказал развязать поручика.
– Указыте марструт. – Снова повторил переводчик. Буткевич взял карандаш, склонился над картой. Мгновение спустя карандаш вошел в горло японского офицера чуть ниже кадыка. Тихо взвизгнул переводчик, но руки Буткевича уже проворачивали коротко остриженную голову, словно снимая ее с резьбы позвоночника.
– Спокойно, Любавский, не паникуйте. Если меня снова возьмут, то расстреляют и вас. Ведь это вы мне сейчас помогли, не так ли?
Любавский онемел. Буткевич осторожно обернулся. Солдат-конвоир стоял шагах в десяти и, не слышал предсмертного хрипа своего офицера.
– По-японски говорите?
– Чуть-чуть.
– Позовите солдата.
– Дзюхэй! – крикнул не очень уверенно Любавский. Солдат обернулся, скинул с плеча винтовку, стал приближаться. Любавский заскулил.
– Не делайте резких движений, не привлекайте к себе внимания, – не обращаясь ни к кому, сказал Буткевич и встал, закрывая собой столик, как можно сильнее стараясь показать полное отсутствие агрессии. Когда солдат оказался в досягаемости, Буткевич тихо задушил его.
– Не берите револьвер убиенного, недобрый вы человек! – бросил Буткевич заерзавшему было лекарю. – Не поможет, я стреляю быстрее.
Буткевич шел к пулемету спокойно и уверенно. Видевшие его японцы стали выражать растерянность. Тогда Буткевич развернулся к ним спиной и демонстративно помочился. Сзади хмыкнули. Чуть помедлив, он решительно шагнул к мешковине. Лента была заправлена. Поручик поднял тяжелый ствол и залег с ним под обломанную пихту. Японцы уже носились вдоль склона, передергивая затворы винтовок, однако поведение их было странным. Как это не удивительно, причина замешательства исходила вовсе не от Буткевича. Началась беспорядочная стрельба. Стреляли не в сторону пулемета. Поручик все еще не мог обнаружить причину столь странного поведения противника, хотя уже и начинал кое-что смекать. Да, так оно и есть – на японцев насели его унтера. Наконец кто-то из самураев вспомнил о пулемете. Захрустели поломанные ветки. Очередь отбросила тело шагов на пять. Буткевич дышал едкой пороховой гарью. В радиусе обстрела противника не было, все происходило где-то ниже, у самого подножия сопки. Неожиданно совсем рядом застучали подошвы башмаков. Японцы бежали прямо на него, то есть в тайгу. Поднимаясь из своего укрытия, Ьуткевич увидел впереди высоко на склоне идущих цепью казаков. Все. Навалившись на дымящийся ствол, поручик высадил ленту до конца. Едва пулемет замолчал, из-под самых ног кто-то выполз. Буткевич, уже теряя силу, перевернул на нападавшего неподъемную тяжесть горячего ствола. Вот теперь все. Почему он ничего не видит? Что это, гарь? Оттуда, с той стороны, где перемешались топот, стрельба, крики и уже узнаваемая ругань, прорвалось:
– Ваше благородие, это вы?
Через полчаса, в самый разгар пересудов, к Буткевичу подошел начальник. Стал виноватиться:
– Вы уж не серчайте, голубчик, так нужно было. Унтера ваши за вами по пятам шли с самого начала. А в общем все очень хорошо, мы ведь ни одного человека не потеряли… Сами-то как?
– Я-то? А что я? Старый конь борозды не портит!
Стихия света
Среди выдающихся откровений, способных ублажить сознание любого мудреца, не последнее место займет и это:
– Не нужно отнимать у человечества его заблуждения. Это так же безрассудно и нелепо, как отбирать игрушки у играющего ребенка.
Человечеству нужно то, во что оно верит. Зачем потрясать мир постижением великих истин? Ну докажите вы что-то новое, ну убедите даже тех, кто не захочет убеждаться, а дальше что? Благодарное человечество одарит вас ликованием и восторгом? Ничего подобного! Оно мрачно убедиться в собственной тупости, в необходимости тяжелых перемен, ничего не обещающих, но отнимающих нажитой скарб и т.д. Истина нужна людям только тогда, когда из нее можно сварить похлебку или залатать штаны. Все остальное – истина отчужденных мудрецов, которым общество затаенно не доверяет.
Впрочем, нет, еще существуют мудрецы от душеспасения, которым верят повсеместно. Им так уже обрыдли их телеса, что они пускаются на всевозможные духовные ухищрения, лишь бы не дать плоти побунтовать в любовных страстях, воспалиться горячим порывом телесного самосовершенства, заботясь о генетическом наследстве своим потомкам, или просто поддержать в достойном порядке физический храм человеческого бытия.
Однако люди ищут душеспасения. Кто-то удовлетворяется программами популярных вероучений и новоиспеченных сект, по большей мере под действием гипноза единомыслия, единослияния и всяких способов специального примагничивания, кто-то идет дальше. Пусть удовлетворяются и пусть идут дальше… Для кого-то показатель истины – численный перевес верующих. Но ведь сама истина не зависит от церковного прихода.
Кто-то опрометчиво сказал, что духовно не удовлетворенные народы древности отказались от язычества, избрав путь душевного спасения. Как легко, однако, все списать на выбор народа. Впрочем, разве он выбирал? Может быть, мы что-то забыли, например, то, что «Добрыня крестил огнем, а Путята мечом»? Впрочем, разве это важно? Ну не народ выбирал, а его радетели, все равно ведь язычество не просуществовало в Европе дольше XV века. Значит, была все-таки какая-то мирская целесообразность перемен?
Что ж, ответить на этот вопрос можно, изучив предварительно язычество как явление. И уж конечно, изучать его следует не с подачи умствующих христиан, как это происходило до сих пор. Никому ведь не приходит в голову двигать в лоно «матери-церкви» через атеистический трибунал общества «Знание».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39