«Набрался барон социально чуждых идей!»
Упрощенный подход. Никогда Бартини ничего не «набирался», все по мере сил подвергал своему анализу. Максимально доброжелательно, с тем вниманием, каким его самого позднее подкупил Д.П.Григорович, он выслушивал и обдумывал любые мнения, не торопился сказать «да» или «нет». Не всегда его позиция была правильна, но легко он ее не занимал и не оставлял потом.
Не под влиянием одних только лозунгов, тем более не по воле случая он принял в лагере социалистические идеи. И в Италии потом, при множестве тогдашних политических течений, он сознательно примкнул не к реформистскому крылу социалистической партии, а к революционному. Когда один из лидеров левых сил, Амадео Бордига, с которым сблизился Роберто, стал вести себя как сектант, Бартини оказался не с ним, а с Грамши. Сумел, значит, отличить истинную идейность от ложной. Может быть, в то время, на новом этапе его жизни, он различал их только интуитивно. И позже, вернувшись в Россию, он хорошо разбирался в событиях, в людях. Ну например, у большинства людей читал в глазах: «У меня ничего нет, но это неважно. Зато у нас есть все!» А у некоторых, бывало, читал: «У вас ничего нет – ну и черт с вами, живите как хотите. Зато у меня должно быть все!»
Что имел сам Бартини? Из ценных вещей, повторю, почти ничего. Состояние, завещанное ему бароном Лодовико, – несколько миллионов в пересчете на доллары – он передал в МОПР. Незадолго до войны правительство премировало его легковым автомобилем; в тот же день Бартини подарил автомобиль одной из пограничных застав…
В 1920 году началась репатриация пленных из дальневосточных лагерей. Роберто и Ласло представились в Хабаровске начальнику итальянской миссии майору Манейре, назвались братьями по отцу-итальянцу. В миссии имелся список «совверсиво» – большевиков, составленный в лагерях верноподданными офицерами, теперь уже королевскими. Но и майор оказался «совверсиво». Показав Бартини и Кеменю этот список, майор выдал «братьям» документы, по которым они поспешили взять билеты на японский пароход, зафрахтованный Италией для репатриантов. И зря поспешили: верноподданные на пароходе сговорились сбросить их за борт, как только судно выйдет из Шанхая. Кто-то сообщил об этом капитану. Тот вызвал Роберто и Ласло, передал им привет от высокочтимого майора Манейры, вручил рекомендательное письмо к итальянскому консулу в Шанхае и ночью, за несколько минут до отхода, сам проводил их на берег.
Энергичный, молодой, быстро идущий в гору инженер-администратор сказал как-то, что Бартини ему насквозь ясен, как тонкий железный лист под лучами рентгена. И вывод инженера был суров:
– Видите ли, главный конструктор – это не только технический талант. Поясню: главный должен входить в чужие кабинеты без стука. А он? Встретил его у нас – мыкается по коридорам, к техническим секретарям стучится: «Разрешите…»
Да, многих на первых порах обманывала бартиниевская мягкость в обращении, а потом удивляла и огорчала его неожиданная несговорчивость. Никогда сразу, а только обстоятельно и не торопясь подумав, он скажет вам: "Это гениаллно", – и значит, ваше предложение он будет отстаивать всеми доступными ему средствами. Или: "Это завираллно", – и значит, так сему и быть, – впрочем, если его не переубедят новыми и основательными доводами. А страстей на поверхности он не признавал и не замечал, на него они совсем не действовали…
У каждого из нас своя жизнь, целиком никем не повторимая. Она связана с нашей внутренней сущностью и в то же время складывается под множеством влияний. Отгородиться от них нельзя. И Бартини, ничуть не стесняясь, признавал, какое значение имели для него родные, и в первую очередь отец (отцу он прямо подражал, например в отношении к праздникам: барон Лодовико считал, что праздник может быть только в душе, а не в календаре, и Роберт Людовигович даже Новый год, насколько я знаю, никогда не встречал. Праздниками для него были встречи с Грамши, Тольятти, Террачини, Лонго, Орджоникидзе, дружба с архитектором Иофаном, работа с Юмашевым, Стефановским, Шебановым, Бухгольцем, Шав-ровым, с рядом других летчиков и конструкторов, с Тухачевским и Алкснисом). А были еще и черные дни и черные силы, влияния которых тоже со счетов не сбросишь: Савинков, Юсупов, Бордига – люди чуждые нам, но далеко не последнего десятка в смысле одаренности и способности воздействовать на окружающих. Были сословные предрассудки, соблазн открытых к любой карьере дорог…
Тоже всего лишь штрих в биографии, но повлиявший на Бартини. В Шанхае Роберто и Ласло месяц или два пережидали волны репатриантов, опасаясь новых неприятных встреч. Работали шоферами у мистера Ву-у, коммерсанта с европейским образованием и европейскими привычками. Однажды вежливый мистер Ву-у угостил их экзотикой: пригласил в старый китайский театр на удивительный спектакль, тянувшийся с перерывами весь день, с утра до вечера. В общем спектакль был понятен, кроме одного действия, а также перерывов, во время которых оркестр исполнял такое, от чего болели уши и даже слезы выступали.
Началось это действие еще понятно. Перед героем спектакля, юношей, оклеветали его невесту, сказали, что она ему неверна. И юноша вдруг замер, причем не на минуту, а часа на три: совершенно окаменел, сложив на груди руки, сплетя пальцы, – а за его спиной завихрились черные фигуры. Когда этот однообразный вихрь стал уже надоедать, в нем возникла одна фиолетовая фигура. Потом фиолетовых стало больше, а черных поубавилось. Потом появились желтые, но юноша все еще был неподвижен. Но вот кордебалет за его спиной стал почти сплошь желтым – и юноша ушел. Действие кончилось, вновь раздались оглушающие визги и скрипы.
Мистер Ву-у объяснил: черные фигуры – это горе, гнев, жажда мщения – словом, низкие страсти и мысли. Фиолетовые – сомнения. Желтые – надежды. А умолк герой и замер, чтобы никому не показать свою душевную муку. Обнаружить ее и вообще какие-либо свои чувства перед посторонними считалось в старом Китае равносильным потере чести.
Визги в перерывах, оказалось, тоже были исполнены смысла. Искусство облагораживает человека, проникает в него, однако в доверчиво раскрывшуюся для светлых влияний душу зрителя норовит жульнически влезть и недремлющая нечистая сила. Вместе с искусством – не может, оно святое, но может в перерывах. Вот тут-то ее и отпугивает какофония!
В старинном спектакле нечисть побеждали просто, в жизни оборониться от нее было сложнее.
…Сингапур, Коломбо, Суэц. На узкой улочке Суэца оборванные, голодные, черные от загара и грязи Роберто и Ласло, медленно идя за толпой сирийских паломников, от которых внешне ничем не отличались, увидели вывеску пароходной компании; одним из ее владельцев был дядя Роберто, тоже Бартини.
Это была удача! А то друзья уже решили было присоединиться на время к паломникам: те делились, друг с другом едой. В конторе Роберто дали денег, две пары белья, но на всякий случай под расписку. Несмотря на документы, подозрительным показался там обносившийся племянник богатого дяди.
Из Суэца – в Триест, оттуда – в родной город Фиуме, к тете Елене…
5
Коммунистом Бартини стал 21 января 1921 года, в день образования Компартии Италии. Работал с венграми, покинувшими родину после падения там советской власти (фотографию «лаццароне Роберто» ему прислал потом в Москву бывший венгерский политэмигрант в Италии Имре Герле), вошел, как знающий военное дело, в боевую группу компартии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Упрощенный подход. Никогда Бартини ничего не «набирался», все по мере сил подвергал своему анализу. Максимально доброжелательно, с тем вниманием, каким его самого позднее подкупил Д.П.Григорович, он выслушивал и обдумывал любые мнения, не торопился сказать «да» или «нет». Не всегда его позиция была правильна, но легко он ее не занимал и не оставлял потом.
Не под влиянием одних только лозунгов, тем более не по воле случая он принял в лагере социалистические идеи. И в Италии потом, при множестве тогдашних политических течений, он сознательно примкнул не к реформистскому крылу социалистической партии, а к революционному. Когда один из лидеров левых сил, Амадео Бордига, с которым сблизился Роберто, стал вести себя как сектант, Бартини оказался не с ним, а с Грамши. Сумел, значит, отличить истинную идейность от ложной. Может быть, в то время, на новом этапе его жизни, он различал их только интуитивно. И позже, вернувшись в Россию, он хорошо разбирался в событиях, в людях. Ну например, у большинства людей читал в глазах: «У меня ничего нет, но это неважно. Зато у нас есть все!» А у некоторых, бывало, читал: «У вас ничего нет – ну и черт с вами, живите как хотите. Зато у меня должно быть все!»
Что имел сам Бартини? Из ценных вещей, повторю, почти ничего. Состояние, завещанное ему бароном Лодовико, – несколько миллионов в пересчете на доллары – он передал в МОПР. Незадолго до войны правительство премировало его легковым автомобилем; в тот же день Бартини подарил автомобиль одной из пограничных застав…
В 1920 году началась репатриация пленных из дальневосточных лагерей. Роберто и Ласло представились в Хабаровске начальнику итальянской миссии майору Манейре, назвались братьями по отцу-итальянцу. В миссии имелся список «совверсиво» – большевиков, составленный в лагерях верноподданными офицерами, теперь уже королевскими. Но и майор оказался «совверсиво». Показав Бартини и Кеменю этот список, майор выдал «братьям» документы, по которым они поспешили взять билеты на японский пароход, зафрахтованный Италией для репатриантов. И зря поспешили: верноподданные на пароходе сговорились сбросить их за борт, как только судно выйдет из Шанхая. Кто-то сообщил об этом капитану. Тот вызвал Роберто и Ласло, передал им привет от высокочтимого майора Манейры, вручил рекомендательное письмо к итальянскому консулу в Шанхае и ночью, за несколько минут до отхода, сам проводил их на берег.
Энергичный, молодой, быстро идущий в гору инженер-администратор сказал как-то, что Бартини ему насквозь ясен, как тонкий железный лист под лучами рентгена. И вывод инженера был суров:
– Видите ли, главный конструктор – это не только технический талант. Поясню: главный должен входить в чужие кабинеты без стука. А он? Встретил его у нас – мыкается по коридорам, к техническим секретарям стучится: «Разрешите…»
Да, многих на первых порах обманывала бартиниевская мягкость в обращении, а потом удивляла и огорчала его неожиданная несговорчивость. Никогда сразу, а только обстоятельно и не торопясь подумав, он скажет вам: "Это гениаллно", – и значит, ваше предложение он будет отстаивать всеми доступными ему средствами. Или: "Это завираллно", – и значит, так сему и быть, – впрочем, если его не переубедят новыми и основательными доводами. А страстей на поверхности он не признавал и не замечал, на него они совсем не действовали…
У каждого из нас своя жизнь, целиком никем не повторимая. Она связана с нашей внутренней сущностью и в то же время складывается под множеством влияний. Отгородиться от них нельзя. И Бартини, ничуть не стесняясь, признавал, какое значение имели для него родные, и в первую очередь отец (отцу он прямо подражал, например в отношении к праздникам: барон Лодовико считал, что праздник может быть только в душе, а не в календаре, и Роберт Людовигович даже Новый год, насколько я знаю, никогда не встречал. Праздниками для него были встречи с Грамши, Тольятти, Террачини, Лонго, Орджоникидзе, дружба с архитектором Иофаном, работа с Юмашевым, Стефановским, Шебановым, Бухгольцем, Шав-ровым, с рядом других летчиков и конструкторов, с Тухачевским и Алкснисом). А были еще и черные дни и черные силы, влияния которых тоже со счетов не сбросишь: Савинков, Юсупов, Бордига – люди чуждые нам, но далеко не последнего десятка в смысле одаренности и способности воздействовать на окружающих. Были сословные предрассудки, соблазн открытых к любой карьере дорог…
Тоже всего лишь штрих в биографии, но повлиявший на Бартини. В Шанхае Роберто и Ласло месяц или два пережидали волны репатриантов, опасаясь новых неприятных встреч. Работали шоферами у мистера Ву-у, коммерсанта с европейским образованием и европейскими привычками. Однажды вежливый мистер Ву-у угостил их экзотикой: пригласил в старый китайский театр на удивительный спектакль, тянувшийся с перерывами весь день, с утра до вечера. В общем спектакль был понятен, кроме одного действия, а также перерывов, во время которых оркестр исполнял такое, от чего болели уши и даже слезы выступали.
Началось это действие еще понятно. Перед героем спектакля, юношей, оклеветали его невесту, сказали, что она ему неверна. И юноша вдруг замер, причем не на минуту, а часа на три: совершенно окаменел, сложив на груди руки, сплетя пальцы, – а за его спиной завихрились черные фигуры. Когда этот однообразный вихрь стал уже надоедать, в нем возникла одна фиолетовая фигура. Потом фиолетовых стало больше, а черных поубавилось. Потом появились желтые, но юноша все еще был неподвижен. Но вот кордебалет за его спиной стал почти сплошь желтым – и юноша ушел. Действие кончилось, вновь раздались оглушающие визги и скрипы.
Мистер Ву-у объяснил: черные фигуры – это горе, гнев, жажда мщения – словом, низкие страсти и мысли. Фиолетовые – сомнения. Желтые – надежды. А умолк герой и замер, чтобы никому не показать свою душевную муку. Обнаружить ее и вообще какие-либо свои чувства перед посторонними считалось в старом Китае равносильным потере чести.
Визги в перерывах, оказалось, тоже были исполнены смысла. Искусство облагораживает человека, проникает в него, однако в доверчиво раскрывшуюся для светлых влияний душу зрителя норовит жульнически влезть и недремлющая нечистая сила. Вместе с искусством – не может, оно святое, но может в перерывах. Вот тут-то ее и отпугивает какофония!
В старинном спектакле нечисть побеждали просто, в жизни оборониться от нее было сложнее.
…Сингапур, Коломбо, Суэц. На узкой улочке Суэца оборванные, голодные, черные от загара и грязи Роберто и Ласло, медленно идя за толпой сирийских паломников, от которых внешне ничем не отличались, увидели вывеску пароходной компании; одним из ее владельцев был дядя Роберто, тоже Бартини.
Это была удача! А то друзья уже решили было присоединиться на время к паломникам: те делились, друг с другом едой. В конторе Роберто дали денег, две пары белья, но на всякий случай под расписку. Несмотря на документы, подозрительным показался там обносившийся племянник богатого дяди.
Из Суэца – в Триест, оттуда – в родной город Фиуме, к тете Елене…
5
Коммунистом Бартини стал 21 января 1921 года, в день образования Компартии Италии. Работал с венграми, покинувшими родину после падения там советской власти (фотографию «лаццароне Роберто» ему прислал потом в Москву бывший венгерский политэмигрант в Италии Имре Герле), вошел, как знающий военное дело, в боевую группу компартии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27