Предполагается, что я доеду до нее на лошади, которую позаимствую в полковом штабе. После обеда я поднимаюсь в воздух на новой машине. Среди воронок внизу вижу Фоккер, в котором я чуть не разбился в это утро. Обгоревший, голый каркас похож на скелет птицы.
С каждым днем воевать все тяжелее. Когда взлетает один наш самолет, с той стороны поднимается в воздух пять. И когда один из них падает рядом с нами, мы набрасываемся на него и снимаем все что можно, потому что нам никогда не хватает таких замечательных инструментов, сияющих никелем и медью. Этому изобилию мы не можем противопоставить ничего кроме нашего чувства долга и четырехлетнего опыта. Каждый взлет означает непременный воздушный бой, а мы взлетаем часто. С третьего по двадцать пятое августа я сбиваю двадцать самолетов противника. На одном из мертвых найден мой портрет, вырезанный из газеты с надписью:«Ас из асов». Капитан мертв и у меня теперь – самый большой счет. Вечером восьмого числа приходит приказ всем исправным машинам переместиться выше по течению Соммы. Здесь англичане уже несколько дней накапливаются для прорыва. Ситуация становится для нас критической. Четырьмя четверками, как хищные птицы мы летим на север.
Чем дальше на север, тем явственнее приметы битвы. Неподалеку от Фонтан-лез-Каппи я обнаруживаю вражеский самолет, летающий над самыми траншеями. Я отделяюсь от звена и атакую его, стреляя с ходу. После очереди из двадцати выстрелов он взрывается в воздухе и рассыпается на куски рядом с траншеями. 5:30 вечера. К шести часам у нас кончается горючее. У нас было его не так уже много, когда мы взлетели. Запасы за последние дни были сведены к минимуму и никто не думал, что нам придется лететь так далеко. Нам нужно приземлиться, чтобы заправиться. Мы спускаемся вниз как скворцы на пшеничное поле. Машины выстраиваются в ряд. Все поле забито. Командиры звеньев беседуют с комендантом аэродрома, дружелюбным парнем. Он хотел бы нам помочь, но ему самому нужно горючее. Мы предлагаем, чтобы он поделился с нами. Он колеблется. Пока мы ведем переговоры, воздух наполняется гудением британских моторов. Они приближаются и мы уже можем ощущать запах раскаленного масла. То здесь то там самолеты показываются в просветах между облаками. Холодный летний вечер. Тяжелые облака плывут к востоку, голубое небо видно только изредка. «Хорошая погода для атак на аэростаты», говорю я себе. Неожиданно английская машина появляется из серой дымки у нас над головой, стреляя из обоих пулеметов. Печальное зрелище! Самолеты группы Рихтгофена скучились здесь как стайка цыплят, беспомощные без топлива, и над ними – англичанин, как ястреб. Я охвачен яростным гневом. Я бегу к моему самолету и взлетаю в воздух даже не пристегнув ремни. Он начинает новую атаку, а я захожу на него сзади. Он до такой степени захвачен врасплох, что забывает о необходимости защищаться. Короткая очередь, всего десять выстрелов, он раскачивается из стороны в сторону и падает неподалеку от летного поля. Мертв. Это британский S.E. 5, с полосками командира. Я приземляюсь без капли горючего и заклинившей ручкой управления. Время 6.30 вечера. Наконец мы получили от коменданта топливо, которого хватит для десятиминутного полета. Этого хватит только в обрез чтобы добраться до нашего нового места назначения. Мы приземляемся на открытом поле. Все предшествующие дни английские самолеты огневой поддержки ежедневно штурмовали наши позиции. Каждый вечер с восьми до девяти часов два Сопвич Кемела появляются чтобы сбросить листовки. Кто-то показывает мне одну из них. У листовки черно-красно-желтая кайма. Дезертиры призывают солдат в окопах последовать их примеру. «С восьми до девяти, говорите?» Я сливаю немного горючего с самолетов моих товарищей и взлетаю. Солнце совсем низко на западе, оно окаймляет облака бледно-золотым. К югу от Фукокура я встречаю двоих. Один тут же летит на запад, другой остается и продолжает сбрасывать листовки. Мы маневрируем. На своем маленьком и более легком самолете он может делать более крутые виражи, чем я на тяжелом Фоккере D VII. Но я держусь за ним. Он пытается сбросить меня с хвоста и начинает петлю на высоте всего ста метров. Я следую за ним по пятам и в верхней точке петли чувствую легкий удар, а когда снова смотрю вниз, то вижу как он с трудом выбирается из-под обломков своего самолета. Немецкие солдаты берут его в плен. Я не знаю, что произошло. Наверное, я протаранил его, когда пролетал над ним. Сегодня это уже мой третий полет. На часах 8:40.
Через три дня я навещаю его в госпитале в Фукокуре. В обмен на листовки я приношу ему коробку сигар скрученных из листьев бука. Мои предположения оказались справедливыми. В верхней точке петли шасси моего самолета протаранили его верхнее крыло, которое отломилось сразу за стойками. «Я не был готов к бою на столь близкой дистанции», говорит он со смехом. Обаятельный парень, студент из Онтарио.
Через пятнадцать лет, на авиационном фестивале в Лос-Анджелесе я услышу о нем снова. Роско Тернер приносит мне листовку по случаю своего успешного беспосадочного полета через весь континент. У нее черно-красно-желтая кайма, написана от имени предполагаемых дезертиров и адресована солдатам в окопах. Это последняя из его запаса, он забыл сбросить ее на меня в 1918 году.
В сумерках я приземляюсь на нашем аэродроме. Мы проводим ночь на земле, спим под нашими самолетами. Нас поднимают на рассвете. Танки идут! Ночью привезли горючее и боеприпасы. Мы договариваемся о секторах патрулирования и взлетаем. Я вижу их между Бапаумом и Аррасом. Перед ними поднимается дымовая завеса и под ее прикрытием они ползут по плоской травянистой равнине. Их пятнадцать, могучие стальные черепахи. Они ползут, ползут, ползут. Они уже миновали передовые немецкие позиции… вторую линию… они продолжают катиться к нам в тыл. Мы пикируем, стреляем из всех пулеметов, карабкаемся вверх и снова пикируем. Никакого результата. Как будто дятел стучит в железную дверь. Немецкая пехота отошла за железнодорожную насыпь на линии Бапаум-Аррас. Она поднимается над заболоченными лугами как крепостная стена из балластного камня высотой метра четыре. Оттуда их пулеметы стреляют куда -то в дымовую завесу, похожую на пар в прачечной. Без остановки и без всякой пользы. Черепахи продолжают ползти. Одна из них только что достигла насыпи, она неуклюже влезает на склон и катится вдоль путей. Я вижу как наши солдаты бегут, оставляют позиции, волокут за собой пулеметы. Они исчезают за неровностями земли и в канавах, наполненных водой. Танк медленно карабкается вдоль железнодорожной насыпи, стреляя им вслед. Сейчас я смогу зайти на него сбоку. Я лечу на высоте всего нескольких метров, захожу справа, проношусь над ним, поворачиваю, захожу еще раз. Я так близко, что могу сосчитать заклепки на его стальных плитах. Вижу даже размытый клеверный лист у него на боку, то ли символ удачи, то ли полковую эмблему. Я вновь проношусь над ним, так низко, что мои колеса почти касаются верхушки орудийной башни. Я разворачиваюсь и захожу на него снова. Пользуясь этой тактикой я нейтрализую другие танки. Если они будут стрелять в меня, то попадут в него. После пятой атаки я замечаю первые результаты. Танк неуклюже ползет к краю насыпи. Он хочет отойти и спрятаться за дымовой завесой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
С каждым днем воевать все тяжелее. Когда взлетает один наш самолет, с той стороны поднимается в воздух пять. И когда один из них падает рядом с нами, мы набрасываемся на него и снимаем все что можно, потому что нам никогда не хватает таких замечательных инструментов, сияющих никелем и медью. Этому изобилию мы не можем противопоставить ничего кроме нашего чувства долга и четырехлетнего опыта. Каждый взлет означает непременный воздушный бой, а мы взлетаем часто. С третьего по двадцать пятое августа я сбиваю двадцать самолетов противника. На одном из мертвых найден мой портрет, вырезанный из газеты с надписью:«Ас из асов». Капитан мертв и у меня теперь – самый большой счет. Вечером восьмого числа приходит приказ всем исправным машинам переместиться выше по течению Соммы. Здесь англичане уже несколько дней накапливаются для прорыва. Ситуация становится для нас критической. Четырьмя четверками, как хищные птицы мы летим на север.
Чем дальше на север, тем явственнее приметы битвы. Неподалеку от Фонтан-лез-Каппи я обнаруживаю вражеский самолет, летающий над самыми траншеями. Я отделяюсь от звена и атакую его, стреляя с ходу. После очереди из двадцати выстрелов он взрывается в воздухе и рассыпается на куски рядом с траншеями. 5:30 вечера. К шести часам у нас кончается горючее. У нас было его не так уже много, когда мы взлетели. Запасы за последние дни были сведены к минимуму и никто не думал, что нам придется лететь так далеко. Нам нужно приземлиться, чтобы заправиться. Мы спускаемся вниз как скворцы на пшеничное поле. Машины выстраиваются в ряд. Все поле забито. Командиры звеньев беседуют с комендантом аэродрома, дружелюбным парнем. Он хотел бы нам помочь, но ему самому нужно горючее. Мы предлагаем, чтобы он поделился с нами. Он колеблется. Пока мы ведем переговоры, воздух наполняется гудением британских моторов. Они приближаются и мы уже можем ощущать запах раскаленного масла. То здесь то там самолеты показываются в просветах между облаками. Холодный летний вечер. Тяжелые облака плывут к востоку, голубое небо видно только изредка. «Хорошая погода для атак на аэростаты», говорю я себе. Неожиданно английская машина появляется из серой дымки у нас над головой, стреляя из обоих пулеметов. Печальное зрелище! Самолеты группы Рихтгофена скучились здесь как стайка цыплят, беспомощные без топлива, и над ними – англичанин, как ястреб. Я охвачен яростным гневом. Я бегу к моему самолету и взлетаю в воздух даже не пристегнув ремни. Он начинает новую атаку, а я захожу на него сзади. Он до такой степени захвачен врасплох, что забывает о необходимости защищаться. Короткая очередь, всего десять выстрелов, он раскачивается из стороны в сторону и падает неподалеку от летного поля. Мертв. Это британский S.E. 5, с полосками командира. Я приземляюсь без капли горючего и заклинившей ручкой управления. Время 6.30 вечера. Наконец мы получили от коменданта топливо, которого хватит для десятиминутного полета. Этого хватит только в обрез чтобы добраться до нашего нового места назначения. Мы приземляемся на открытом поле. Все предшествующие дни английские самолеты огневой поддержки ежедневно штурмовали наши позиции. Каждый вечер с восьми до девяти часов два Сопвич Кемела появляются чтобы сбросить листовки. Кто-то показывает мне одну из них. У листовки черно-красно-желтая кайма. Дезертиры призывают солдат в окопах последовать их примеру. «С восьми до девяти, говорите?» Я сливаю немного горючего с самолетов моих товарищей и взлетаю. Солнце совсем низко на западе, оно окаймляет облака бледно-золотым. К югу от Фукокура я встречаю двоих. Один тут же летит на запад, другой остается и продолжает сбрасывать листовки. Мы маневрируем. На своем маленьком и более легком самолете он может делать более крутые виражи, чем я на тяжелом Фоккере D VII. Но я держусь за ним. Он пытается сбросить меня с хвоста и начинает петлю на высоте всего ста метров. Я следую за ним по пятам и в верхней точке петли чувствую легкий удар, а когда снова смотрю вниз, то вижу как он с трудом выбирается из-под обломков своего самолета. Немецкие солдаты берут его в плен. Я не знаю, что произошло. Наверное, я протаранил его, когда пролетал над ним. Сегодня это уже мой третий полет. На часах 8:40.
Через три дня я навещаю его в госпитале в Фукокуре. В обмен на листовки я приношу ему коробку сигар скрученных из листьев бука. Мои предположения оказались справедливыми. В верхней точке петли шасси моего самолета протаранили его верхнее крыло, которое отломилось сразу за стойками. «Я не был готов к бою на столь близкой дистанции», говорит он со смехом. Обаятельный парень, студент из Онтарио.
Через пятнадцать лет, на авиационном фестивале в Лос-Анджелесе я услышу о нем снова. Роско Тернер приносит мне листовку по случаю своего успешного беспосадочного полета через весь континент. У нее черно-красно-желтая кайма, написана от имени предполагаемых дезертиров и адресована солдатам в окопах. Это последняя из его запаса, он забыл сбросить ее на меня в 1918 году.
В сумерках я приземляюсь на нашем аэродроме. Мы проводим ночь на земле, спим под нашими самолетами. Нас поднимают на рассвете. Танки идут! Ночью привезли горючее и боеприпасы. Мы договариваемся о секторах патрулирования и взлетаем. Я вижу их между Бапаумом и Аррасом. Перед ними поднимается дымовая завеса и под ее прикрытием они ползут по плоской травянистой равнине. Их пятнадцать, могучие стальные черепахи. Они ползут, ползут, ползут. Они уже миновали передовые немецкие позиции… вторую линию… они продолжают катиться к нам в тыл. Мы пикируем, стреляем из всех пулеметов, карабкаемся вверх и снова пикируем. Никакого результата. Как будто дятел стучит в железную дверь. Немецкая пехота отошла за железнодорожную насыпь на линии Бапаум-Аррас. Она поднимается над заболоченными лугами как крепостная стена из балластного камня высотой метра четыре. Оттуда их пулеметы стреляют куда -то в дымовую завесу, похожую на пар в прачечной. Без остановки и без всякой пользы. Черепахи продолжают ползти. Одна из них только что достигла насыпи, она неуклюже влезает на склон и катится вдоль путей. Я вижу как наши солдаты бегут, оставляют позиции, волокут за собой пулеметы. Они исчезают за неровностями земли и в канавах, наполненных водой. Танк медленно карабкается вдоль железнодорожной насыпи, стреляя им вслед. Сейчас я смогу зайти на него сбоку. Я лечу на высоте всего нескольких метров, захожу справа, проношусь над ним, поворачиваю, захожу еще раз. Я так близко, что могу сосчитать заклепки на его стальных плитах. Вижу даже размытый клеверный лист у него на боку, то ли символ удачи, то ли полковую эмблему. Я вновь проношусь над ним, так низко, что мои колеса почти касаются верхушки орудийной башни. Я разворачиваюсь и захожу на него снова. Пользуясь этой тактикой я нейтрализую другие танки. Если они будут стрелять в меня, то попадут в него. После пятой атаки я замечаю первые результаты. Танк неуклюже ползет к краю насыпи. Он хочет отойти и спрятаться за дымовой завесой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21