Итак, начало моего пути прошло при счастливых предзнаменованиях. Ответственность за путешествие была возложена на шерифа Абд эль-Керима, вождя племени джухейна в районе Янбу. Шерифа сопровождало трое или четверо его людей, все верхом. Наше передвижение совершалось очень быстро, так как Абд эль-Керим славился как великолепный ездок, гордящийся тем, что он ездит втрое быстрее среднего верхового. Верблюд был не мой; погода была холодная и облачная, поэтому я не возражал. Мы ехали легкой рысью, без перерыва, в течение трех часов.
После отдыха мы снова тронулись в путь и, после часовой бешеной скачки, в темноте достигли подножия невысокой цепи гор. Мы пересекли ее по узкой песчаной долине, в которой дул сильный ветер. Так как за несколько дней перед тем здесь несся поток, к счастью для наших выбившихся из сил верблюдов, почва стала твердой, но подъем был крут, и нам пришлось брать его шагом. Мне это было приятно, но Абд эль-Керим так разгневался на это, что, когда мы по прошествии часа достигли вершины, он пустил своего верблюда вскачь, проделав спуск со стремительной быстротой за каких-нибудь полчаса. Затем равнина снова развернулась перед нами, и мы достигли расположенных за нею плантаций Нахль-Мобарека с обширными финиковыми садами.
Приблизившись, мы увидели меж стволами пальм дым и пламя многих костров, услышали рев тысяч возбужденных верблюдов, выстрелы из винтовок и крики отставших во мраке людей, разыскивавших в толпе своих друзей. Так как в Янбу мы слышали, что Нахль покинут, подобная сумятица обозначала нечто странное, быть может даже враждебное.
Мы тихо подкрались к краю рощи, пробираясь вдоль узкой улицы между глиняными стенами высотой в человеческий рост к группе молчаливых домов. Абд эль-Керим силой открыл ворота одного из дворов, ввел туда верблюдов и стреножил их у стены так, что они оставались невидимыми. Затем он зарядил винтовку и пополз по улице по направлению к шуму, чтобы выяснить, что случилось. Мы ждали его в холодном мраке. Наша пропотевшая одежда медленно просыхала.
Он вернулся через полчаса и рассказал, что это уже прибыл Фейсал со своими отрядами и мы должны присоединиться к нему. Мы вывели верблюдов, сели на них и поехали по другому переулку. В конце его стояла плотная толпа громко кричавших арабов и верблюдов, перемешанных в диком беспорядке. Мы пробились сквозь них и, спустившись по склону, внезапно оказались в ложбине – вади Янбу, которая представляла собой широкое, открытое пространство.
Мы успели лишь заметить массу солдат Фейсала, заполнявших всю долину. Горели сотни костров, и вокруг них расположились арабы, которые ели, готовили кофе или спали, закутанные, как мертвецы, в свои плащи и лежа вповалку между верблюдами. Вокруг расхаживали патрули.
Мы с трудом проложили себе путь через это столпотворение и на островке спокойствия, в самом центре ложбины, нашли шерифа Фейсала. Мы остановили верблюдов. Фейсал сидел на ковре, разложенном на голых камнях, между своим двоюродным братом шерифом Шарафом, губернатором Имарета и Тайфа, и Мавлюдом – этим суровым, покрытым шрамами, старым месопотамским патриотом, сейчас выполнявшим обязанности его адъютанта. Перед ним на коленях стоял секретарь, составляя приказ, а позади – второй, читающий вслух донесения при свете посеребренной лампы, которую держал раб.
Фейсал, спокойный, как всегда, приветствовал меня улыбкой. Затем он извинился, что принимает меня в подобной сумятице, и сделал знак рабам, чтобы они оставили нас вдвоем. Когда они удалились, он объяснил мне, какие неожиданные события случились на фронте за последние двадцать четыре часа.
Турки незаметно обошли по боковой дороге в горах передовые заставы арабских отрядов в вади Сафра и отрезали им отступление. Люди племени гарб в панике разбежались по оврагам и едва спаслись, разбившись на группы по двое и по трое. Турецкая конница устремилась в опустевшую долину и через ущелье Дифран пробралась к бир Сайду, где эмир Зейд, юный сводный брат Фейсала, расположился лагерем со своими войсками из племени гарб. Турки застигли Зейда врасплох и привели его в замешательство. Его отряд превратился в беспорядочное скопище беглецов, дико кинувшихся во мраке ночи к Янбу.
Вследствие этого дорога на Янбу оказалась открытой для турок, и Фейсал лишь за час до нашего приезда примчался сюда с пятью тысячами людей, чтобы защитить свою базу, пока не удастся наладить надлежащую оборону. Положение было серьезным, но присутствие Фейсала здесь могло привлечь неприятелей и заставить их потерять несколько дней на попытки захватить его, а мы тем временем укрепили бы Янбу.
До половины пятого утра Фейсал выслушивал свежие известия, просьбы и жалобы. Мы очень продрогли, так как сырость просочилась через ковер и пропитала одежду. Лагерь постепенно затих, усталые люди один за другим укладывались спать. Над лагерем мягко спустился белый туман, посреди которого от костров подымались колонны ленивого дыма.
Фейсал наконец закончил всю неотложную работу. Мы съели полдюжины фиников и свернулись в клубок на влажном ковре.
Через час, при начинающемся рассвете, мы поднялись окоченелыми, и рабы развели огонь из пальмовых поленьев, чтобы обогреть нас. Гонцы все еще прибывали со всех сторон, передавая зловещие слухи об атаке, и в лагере почти царила паника. Поэтому Фейсал решил передвинуться на другую позицию, отчасти потому, что, если бы где-нибудь в горах прошел дождь, нас могло бы затопить, а отчасти – чтобы занять чем-нибудь людей.
Когда забили барабаны, верблюдов стали поспешно нагружать. После второго сигнала все вскочили в седла и тронулись за Фейсалом, ехавшим на своей кобыле. На шаг позади него ехал Шараф, а дальше как попало все сборище шерифов, шейхов и рабов и я между ними. В это утро личная охрана Фейсала состояла из восьмисот человек.
Следующие два дня я провел в обществе Фейсала и ближе узнал методы его командования, что было особенно интересно, потому что его люди оказались морально подавлены поражением племени северных гарб. Фейсал, желая поддержать их энтузиазм, достигал этого, ободряя и выслушивая каждого, кого мог. Он был доступен всем, кто толпился возле его палатки, ожидая внимания. Он никогда резко не обрывал просителей и неизменно выслушивал каждого, а если сам не мог разобрать дела, то звал Шарафа или Фаиза эль-Гуссейна. Его бесконечная терпеливость показала мне воочию, что значит в Аравии верховная власть.
Его самообладание казалось огромным. Когда Мирзук эль-Тихейми, его доверенное лицо по приему гостей, приехал от имени Зейда, чтобы разъяснить постыдную историю их поражения, Фейсал лишь посмеялся над ним при всех и отослал его в сторону, чтобы тот обождал, пока он переговорит с шейхами племен гарб и аджейль, чья беззаботность была главной причиной несчастья. Он мягко подшучивал над ними, насмехаясь над теми или иными их поступками, вызвавшими такие тяжелые потери. Затем он позвал обратно Мирзука и опустил занавес у входа в палатку, подчеркивая, что их разговор являлся частным делом. Я вспомнил смысл имени Фейсала («меч, сверкнувший при взмахе») и боялся тяжелой сцены, но он освободил на своем ковре место для Мирзука и сказал:
– Садись! Расскажи нам еще о том, как вы проводили ночи, и о чудесах битвы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85