машина Щурова к 12. 00 будет готова: срок - к утру, но сдадут раньше. Разбит элерон в бою, перебиты тросы, перебиты тяги, пробито колесо. Чтобы исправить, надо поднять машину на козлы, выпустить шасси, поработать ручной помпой, потом электрической помпой (гидропомпой), испытать мотор, проверить все вооружение и специальные установки (проводка проходит около элеронов), все приборы.
Любая установка самолета на полевой ремонт требует абсолютно детальной проверки машины…
Столовая. Из столовой иду в штаб полка. Передаю по телефону информацию в редакцию «Ленинского пути». В ТАСС, расширенную, дам завтра.
Ночь у связистов
Ночь на 29 мая. Деревня Шум
Из штаба 159-го истребительного полка я вернулся в избу к летчикам связи. Белая ночь. Несколько пластинок - джазов и вальсов. Света не зажигают. Погуторили, стали укладываться спать. Только что прилетевший из Ленинграда Георгий Дмитриевич Померанцев решил слетать в Ленинград еще раз - надо отвезти военинженера второго ранга, прибывшего из деревни Лужи. Собирает ракеты, красные, зеленые, белые Дает их инженеру:
- Стрелять будете вы!.. Стреляли когда-нибудь? Надо направлять назад, от себя!
Запрашивает по телефону метеосводку. Все смеются:
- Вот, боги (метеорологи) обещали туман!
И разговор, что сегодня тумана как раз нигде нет. Запрашивают по телефону:
- Говорит «Регулятор - два». У нас срочный рейс. Как погода от двух до трех?.. Что?.. У вас только от четырех до пяти? Ну, давайте от четырех до пяти! Куда? В «Большую деревню» (то есть в Ленинград!). А над озером? Чисто? Видимость шесть километров? Хорошо!
Кто-то советует:
- Бери правей маяка… Знаешь… Вернее будет!
Немцы обстреливают Бугровский маяк, уже снесли его верхнюю часть. Инженер сдержанно интересуется немцами. Но ему:
- Ничего!.. Правее взять - хорошо будет!..
Уходит.
29 мая. Утро. Шум
Ночью просыпался от звуков патефона. Прилетели Померанцев и штурман Александр Семенович Борисовец (который был ранен и находился в госпитале, теперь - вернулся). Борисовец ругается: его вещи куда-то исчезли, их, по-видимому, завезли в Малую Вишеру, нужно возвращать их оттуда.
Перед рассветом я просыпался еще раз, от грохота зениток: налетели и ушли гансы. Потом на втором У-2 из Ленинграда вернулся капитан Белкин, привез какого-то старшего лейтенанта Медведкина, направляющегося в Тихвин. Белкин сразу же улетел назад. Медведкин рассказал мне: вчера утром, часа в четыре, немцы обстреливали Ленинград. Один из снарядов попал в переполненный трамвай, у площади Восстания, другой - в дом рядом. Что там было! Бомбежка была в ночь на 28-е, но немцев не допустили и сбросили они бомбы на окраине, где-то около Охты. Других налетов за последнее время не было.
Утро - ясное, летнее, теплое. День будет жарким.
Под свирепой бомбежкой
29 мая. 10.30 утра
После завтрака я пошел на аэродром. Внезапно налетело двадцать два бомбардировщика. Бомбят и аэродром и станцию, эшелон с боеприпасами. Рвутся снаряды.
Лежу в кустах, под ожесточенной бомбежкой, станционная деревня горит, я нахожусь между аэродромом и деревней, - шел туда. Записываю в момент бомбежки. Немецкие самолеты делают заходы и бросают бомбы. Пикируют на аэродром. Летают над головой и, делая круги, заходят опять. Вокруг меня - никого. Поднимается дым над деревней, черными клубами. Яркое солнце. Летят, приближаясь опять. Тройка прошла над головой. Наша. Сели.
11 часов 15 минут
Встал было, пошел к аэродрому, но - они зашли опять и бомбят: огромные взрывы взвиваются над деревней - тучами дыма, пламенем. Вверх летят куски дерева, и видно - подорванные ракеты. Я лежу опять в кустах, пишу это. Наших самолетов нет, - из поднявшихся было четырех сели три, один исчез. А эти три сейчас стоят на поле. Немцы гудят над ними. До деревни от меня метров сто пятьдесят - двести, до аэродрома метров сто - сто пятьдесят. Заходят опять… Вот еще два взрыва. Очевидно, рвутся боеприпасы. Каждые несколько секунд - взрыв. А солнце - ярко, трава зелена.
Ревет сирена на аэродроме, сигнал тревоги, - значит, идут сюда еще новые.
Доносится треск горящих вагонов за деревней.
Думаю о милых, родных моих.
Тень летит! Тяжелое гудение приближающихся бомбовозов, идет их много. На аэродроме тарахтит трактор… Приближаются, свистят. Зенитки наши молчат. Загудел мотор нашего самолета - завели. Идет в воздух. Над деревней - новые взрывы.
Пикирует… Свист. Взрыв… И - ряд взрывов. Свист и новые взрывы - беспрестанны… Это рвутся снаряды. Затарахтел пулемет на аэродроме.,,
11. 30
Я встал и пошел по полю. Наши три взлетели. И опять гул, опять зенитки, где-то высоко немцы. Строчит пулемет. Я лег опять на лужайку в кустах, потому что близко взрывы. Я спокоен и наблюдаю за всем с интересом. Жарко печет солнце.
Иду опять к деревне. Три наших идут на четырех немцев - над станцией. Три наших возвращаются, кружат, патрулируют. Над станцией облако дыма и все новые взрывы. Появился четвертый самолет впереди. И один - сзади. Два исчезли. Задний и два из трех соединились, идут к аэродрому. Делают круг, уходят.
Никого вокруг меня нет, людей не видно нигде.
11. 45
Опять идет бой, передо мною. Наши заходят, атакуют немцев, что в черных клубах зенитных разрывов. Немцев много, они кружат, а три наших делают круги низко над моей головой - метров сто пятьдесят высоты. Вот второй круг, вот - третий. Надо мной проходят на крутых виражах: немцы ушли, а наши патрулируют, не смея садиться. Ведь у нас и вообще-то сегодня есть только четыре исправных самолета - все, чем располагает полк!
Заходят на посадку три, за ними - четвертый. Я иду к аэродрому. Сели… И опять высоко гул: немцы прячутся где-то в перистых.
Взрывы на станции продолжаются. Стою в кустах, наблюдаю… Пламя, дым, пыль после каждого взрыва, а они по нескольку в секунду, как частая перестрелка.
Вот я на аэродроме. Опять налет - сюда. Зенитки бьют. Я стою среди деревьев аллейки, окаймляющей аэродром. Отсюда хорошо видна станция. На ней ярким пламенем пылает состав с боеприпасами, взрывы все так же часты, дым идет густо, относится ветром.
Пришел. Сижу с летчиками - Щуровым, Лихолетовым, Рощупкиным, Кудряшевым, - только что севшими. Подошли к нам и Булаев и Лукин с Зотовым. Лукин играет на гармони, другие разлеглись на траве, весело рассказывают свои впечатления; а сверху, с холма КП, майор Сокол прокричал мне только что:
- Вот вам материал! Сначала с двадцатью двумя, потом - с девятью, потом - с тремя.
Капитан Булаев:
- Их легче всего бить, у них брони нет!
- Если б по одному, - отвечает Лихолетов, - а то их десять, не успеваешь оглядываться!
Смеется, разглядывая протертый шелковый белый шарф:
- Шеей протер, головой вертел!
Булаев объясняет, как и куда пойдут пули врага на таком-то развороте, - показывает пилоткой и ладонью.
- Эти какие-то новые, крашеные, - «мессершмитты», конечно, но новые!
- Сколько их ни пикирует, в момент вывода щитки какие-то убирают.
- Нет, как только выведут, так и вверх!
- Четверо шли, один за одним, две пары!
- Но не взять им нас! - Щуров смеется. - Мы втроем против всего фашизма!
Лихолетов серьезно:
- Ну, я видел: тебе прямо в хвост крупнокалиберными. Мог попасть!
Щуров:
- Только я начал стрелять!..
- Когда ты успел?
- Когда ты начал стрелять!..
Все расселись на травке. Курят. Александр Дмитриевич Булаев обращается к Рощупкину, который вынужденно сел на пятнадцать минут раньше, из-за потери давления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166
Любая установка самолета на полевой ремонт требует абсолютно детальной проверки машины…
Столовая. Из столовой иду в штаб полка. Передаю по телефону информацию в редакцию «Ленинского пути». В ТАСС, расширенную, дам завтра.
Ночь у связистов
Ночь на 29 мая. Деревня Шум
Из штаба 159-го истребительного полка я вернулся в избу к летчикам связи. Белая ночь. Несколько пластинок - джазов и вальсов. Света не зажигают. Погуторили, стали укладываться спать. Только что прилетевший из Ленинграда Георгий Дмитриевич Померанцев решил слетать в Ленинград еще раз - надо отвезти военинженера второго ранга, прибывшего из деревни Лужи. Собирает ракеты, красные, зеленые, белые Дает их инженеру:
- Стрелять будете вы!.. Стреляли когда-нибудь? Надо направлять назад, от себя!
Запрашивает по телефону метеосводку. Все смеются:
- Вот, боги (метеорологи) обещали туман!
И разговор, что сегодня тумана как раз нигде нет. Запрашивают по телефону:
- Говорит «Регулятор - два». У нас срочный рейс. Как погода от двух до трех?.. Что?.. У вас только от четырех до пяти? Ну, давайте от четырех до пяти! Куда? В «Большую деревню» (то есть в Ленинград!). А над озером? Чисто? Видимость шесть километров? Хорошо!
Кто-то советует:
- Бери правей маяка… Знаешь… Вернее будет!
Немцы обстреливают Бугровский маяк, уже снесли его верхнюю часть. Инженер сдержанно интересуется немцами. Но ему:
- Ничего!.. Правее взять - хорошо будет!..
Уходит.
29 мая. Утро. Шум
Ночью просыпался от звуков патефона. Прилетели Померанцев и штурман Александр Семенович Борисовец (который был ранен и находился в госпитале, теперь - вернулся). Борисовец ругается: его вещи куда-то исчезли, их, по-видимому, завезли в Малую Вишеру, нужно возвращать их оттуда.
Перед рассветом я просыпался еще раз, от грохота зениток: налетели и ушли гансы. Потом на втором У-2 из Ленинграда вернулся капитан Белкин, привез какого-то старшего лейтенанта Медведкина, направляющегося в Тихвин. Белкин сразу же улетел назад. Медведкин рассказал мне: вчера утром, часа в четыре, немцы обстреливали Ленинград. Один из снарядов попал в переполненный трамвай, у площади Восстания, другой - в дом рядом. Что там было! Бомбежка была в ночь на 28-е, но немцев не допустили и сбросили они бомбы на окраине, где-то около Охты. Других налетов за последнее время не было.
Утро - ясное, летнее, теплое. День будет жарким.
Под свирепой бомбежкой
29 мая. 10.30 утра
После завтрака я пошел на аэродром. Внезапно налетело двадцать два бомбардировщика. Бомбят и аэродром и станцию, эшелон с боеприпасами. Рвутся снаряды.
Лежу в кустах, под ожесточенной бомбежкой, станционная деревня горит, я нахожусь между аэродромом и деревней, - шел туда. Записываю в момент бомбежки. Немецкие самолеты делают заходы и бросают бомбы. Пикируют на аэродром. Летают над головой и, делая круги, заходят опять. Вокруг меня - никого. Поднимается дым над деревней, черными клубами. Яркое солнце. Летят, приближаясь опять. Тройка прошла над головой. Наша. Сели.
11 часов 15 минут
Встал было, пошел к аэродрому, но - они зашли опять и бомбят: огромные взрывы взвиваются над деревней - тучами дыма, пламенем. Вверх летят куски дерева, и видно - подорванные ракеты. Я лежу опять в кустах, пишу это. Наших самолетов нет, - из поднявшихся было четырех сели три, один исчез. А эти три сейчас стоят на поле. Немцы гудят над ними. До деревни от меня метров сто пятьдесят - двести, до аэродрома метров сто - сто пятьдесят. Заходят опять… Вот еще два взрыва. Очевидно, рвутся боеприпасы. Каждые несколько секунд - взрыв. А солнце - ярко, трава зелена.
Ревет сирена на аэродроме, сигнал тревоги, - значит, идут сюда еще новые.
Доносится треск горящих вагонов за деревней.
Думаю о милых, родных моих.
Тень летит! Тяжелое гудение приближающихся бомбовозов, идет их много. На аэродроме тарахтит трактор… Приближаются, свистят. Зенитки наши молчат. Загудел мотор нашего самолета - завели. Идет в воздух. Над деревней - новые взрывы.
Пикирует… Свист. Взрыв… И - ряд взрывов. Свист и новые взрывы - беспрестанны… Это рвутся снаряды. Затарахтел пулемет на аэродроме.,,
11. 30
Я встал и пошел по полю. Наши три взлетели. И опять гул, опять зенитки, где-то высоко немцы. Строчит пулемет. Я лег опять на лужайку в кустах, потому что близко взрывы. Я спокоен и наблюдаю за всем с интересом. Жарко печет солнце.
Иду опять к деревне. Три наших идут на четырех немцев - над станцией. Три наших возвращаются, кружат, патрулируют. Над станцией облако дыма и все новые взрывы. Появился четвертый самолет впереди. И один - сзади. Два исчезли. Задний и два из трех соединились, идут к аэродрому. Делают круг, уходят.
Никого вокруг меня нет, людей не видно нигде.
11. 45
Опять идет бой, передо мною. Наши заходят, атакуют немцев, что в черных клубах зенитных разрывов. Немцев много, они кружат, а три наших делают круги низко над моей головой - метров сто пятьдесят высоты. Вот второй круг, вот - третий. Надо мной проходят на крутых виражах: немцы ушли, а наши патрулируют, не смея садиться. Ведь у нас и вообще-то сегодня есть только четыре исправных самолета - все, чем располагает полк!
Заходят на посадку три, за ними - четвертый. Я иду к аэродрому. Сели… И опять высоко гул: немцы прячутся где-то в перистых.
Взрывы на станции продолжаются. Стою в кустах, наблюдаю… Пламя, дым, пыль после каждого взрыва, а они по нескольку в секунду, как частая перестрелка.
Вот я на аэродроме. Опять налет - сюда. Зенитки бьют. Я стою среди деревьев аллейки, окаймляющей аэродром. Отсюда хорошо видна станция. На ней ярким пламенем пылает состав с боеприпасами, взрывы все так же часты, дым идет густо, относится ветром.
Пришел. Сижу с летчиками - Щуровым, Лихолетовым, Рощупкиным, Кудряшевым, - только что севшими. Подошли к нам и Булаев и Лукин с Зотовым. Лукин играет на гармони, другие разлеглись на траве, весело рассказывают свои впечатления; а сверху, с холма КП, майор Сокол прокричал мне только что:
- Вот вам материал! Сначала с двадцатью двумя, потом - с девятью, потом - с тремя.
Капитан Булаев:
- Их легче всего бить, у них брони нет!
- Если б по одному, - отвечает Лихолетов, - а то их десять, не успеваешь оглядываться!
Смеется, разглядывая протертый шелковый белый шарф:
- Шеей протер, головой вертел!
Булаев объясняет, как и куда пойдут пули врага на таком-то развороте, - показывает пилоткой и ладонью.
- Эти какие-то новые, крашеные, - «мессершмитты», конечно, но новые!
- Сколько их ни пикирует, в момент вывода щитки какие-то убирают.
- Нет, как только выведут, так и вверх!
- Четверо шли, один за одним, две пары!
- Но не взять им нас! - Щуров смеется. - Мы втроем против всего фашизма!
Лихолетов серьезно:
- Ну, я видел: тебе прямо в хвост крупнокалиберными. Мог попасть!
Щуров:
- Только я начал стрелять!..
- Когда ты успел?
- Когда ты начал стрелять!..
Все расселись на травке. Курят. Александр Дмитриевич Булаев обращается к Рощупкину, который вынужденно сел на пятнадцать минут раньше, из-за потери давления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166