Мы ехали по ближней к нему, большой дороге. А Ибрагимов то и дело оборачивался к нам, он сидел с шофером - и мелкие черты, маленькие глаза его живого, умного лица, некрасивого, но честного и смелого, говорили о татарском происхождении этого, не знающего никаких языков, кроме русского, человека.
Шофер Алексашин гнал машину порой таким бешеным ходом, что через несколько минут мы влетели в развалины огромного села Путилово - несчастного Путилова, на которое осенью совершили налет сразу семьдесят фашистских бомбардировщиков. Они бомбили его и жгли в тот день, когда в нем был К. Е. Ворошилов, но Ворошилов не пострадал, потому что находился не в самом селе, а в лесочке неподалеку. Немногие дома уцелели в Путилове. Улицы с каменными панелями, то голые, то обрамленные высокими березами, теперь сопровождаются слева и справа уже не домами, а только бесформенными грудами кирпича - обгорелыми квадратами фундаментов, почернелыми, как гнилые корешки зубов, бессмысленно торчащими печными трубами да кое-где - каменными ступенями лестниц, по которым можно подняться только на воздух.
Мы остановились на перекрестке двух улиц, против парка, в глубине которого было единственное более или менее сохранившееся крупное здание (в прошлом, вероятно, помещичий дом). На самом перекрестке три угла были грудами мусора и кирпича, а на четвертом высилось трехэтажное, разъятое сверху донизу бомбой кирпичное здание. Мы вышли из машины, л решил сделать несколько фотографий. Откуда-то из развалин выползли маленькие ребятишки, они рылись там, играя, что-то искали, я позвал их, они легко и доверчиво подбежали, охотно фотографировались вместе с нами. Я спросил, откуда они, и они отвечали: «Отсюда!», и один из них показал рукой на груду кирпичей, из которых только что вылез. Здесь был их дом. Дальше, ковыряя лопатой черную золу, сгибался, углубившись в яму, ограниченную развалинами фундамента, мужчина - в синем пиджачишке. Около кирпичной русской печи, высящейся неким зияющим склепом, ковырялся другой - старик. «Мой дом», - сказал он и продолжал ковыряться. Солнце сияло светло и радостно, зелень пробивалась кое-где между остатками обгорелых балок, день был хорош; война, превратившая все здесь в развалины, пронесшаяся над селом ужасами и смертью, казалась нелепицей и бессмыслицей. Мы сели в машину, поехали дальше, свернули налево, к зеленеющему вдали леску. И когда подъехали к нему, издали казавшемуся таинственным и безлюдным, он оказался до предела насыщенным автомобилями, шалашами, табором военных становищ.
Здесь где-то должен был быть медсанбат, номер, кажется, 345, - и нас дважды останавливали регулировщики, и сегодняшнего общеармейского пропуска «Палуба» они не знали, у них был свой пропуск, они требовали от нас документы, и мы предъявляли их, они вежливо козыряли нам, и второй из них поднял перед нами шлагбаум; мы проехали вдоль опушки леса почти до его конца, и здесь оказался искомый медсанбат. Часовой долго высвистывал караульного начальника, и тот проводил нас к большой палатке, - из нее вышел сухощавый, седоватый врач.
- Старшего лейтенанта и политрука? Да, здесь… Можно ли повидать? Старший лейтенант умер.
- Как умер? - воскликнул с изменившимся лицом Ибрагимов.
- Умер… Тяжелое ранение в живот. Перитонит… Он был доставлен к нам только в семь часов утра.
Круглолицый, здоровощекий политрук Миронов, парень добродушный и мягкий, при этом известии передернулся, рубанул воздух кулаком.
- Вот!.. - не выдержав, ругнулся он, ни к кому не обращаясь и отвернувшись от нас…
Известие о смерти Черепивского ошеломило всех. Врач рассказал, что в ПМП раненые попали через пять часов после ранения, и все заговорили о той ужасной болотной, кочковатой дороге, там, в месте, где были ранены Черепивский и Бурцев, - вязкой, почти непроходимой для упряжки, и о том, что при такой тряске содержимое разорванных кишок разливается, просачивается, заражает организм и делает излечение невозможным; надо бы вывозить раненых на специальных носилках, сооружаемых на двух жердях, прикрепленных к двум лошадям, идущим одна за другой…
Мы накормили и обласкали этих детей, уцелевших при бомбежке села Путилова.
Мы стояли маленькой группой минут пятнадцать… Ибрагимов и Миронов хотели навестить Бурцева, дежурный ходил узнать о нем, пришел дежурный врач, сказал, что Бурцеву только что сделана операция и он не проснулся еще от наркоза, и поэтому пока навестить его нельзя. И Бурцев ранен не легко, потому что осколок, пробивший ягодицу, снизу проник в живот, но что Бурцев, вероятно, все-таки будет жить. А Черепивский уже, за полчаса до нашего приезда, «захоронен» - рядом, на кладбище. И что делать с его часами? Надо бы отослать их его жене.
Всем нам казалось невероятным, что такой богатырь, такой жизнерадостный, здоровый, всегда веривший в победу человек, так же как вот мы сейчас, разговаривавший с нами вчера, - уже лежит в земле…
«Война! - сказал врач. - Разве не может сию минуту упасть снаряд и сюда, где мы стоим, между нами?»
Никто не говорил никаких слов утешения, никаких сентиментов не было, все было просто и строго, день был теплый и солнечный, жизнь дышала в каждой травинке. Мы стояли кружком, душу каждого переполняли горечь, и злоба, и боль, и все были суровы, и все хорошо понимали друг друга, и всем все-таки, все-таки не верилось, что Черепивского - живого, вот такого, каким я видел его вчера: загорелого, крепкого, крутоголового, - нет…
Но стоять дольше было тут бессмысленно: он исчез навсегда. Ибрагимов сказал, что на обратном пути заедет сюда, - можно ли будет повидать Бурцева? «Конечно, можно, - сказал врач, - только лучше недолго и поменьше с ним разговаривайте, для его, понимаете, пользы!» И Миронов живо откликнулся: «Да мы только на две минуты…» И Ибрагимов добавил: «Да, посмотреть на него, и - пойдем». Ибрагимов попросил врачей ничего не говорить Бурцеву о смерти Черепивского: «Знаете - такие были друзья! Всегда вместе, ругались сколько, и не могли друг без друга дня обойтись!»
Мы пожали руки врачам и вышли из леска на дорогу. Дверка машины хлопнула, стекла полетели в кабину. Мы поехали обратно - к Путилову, чтобы оттуда продолжать путь к Городищу. Мы ехали… Ибрагимов и Миронов, как бы жалуясь на свое горе мне, отрывочными фразами, между которыми были долгие паузы, заполненные раздумьем, делились воспоминаниями о Черепивском.
Я запомнил один резкий, неожиданный поворот головы Ибрагимова:
- Если б вы знали, сколько друзей я потерял за эту войну, сколько хороших друзей! И почему-то смерть Черепивского больше всех на меня подействовала!..
После другой паузы и после многих разговоров, в которых не было сказано ни одной казенной или искусственной фразы, Ибрагимов так же резко вдруг повернулся и сказал:
- Конечно, за Черепивского мы отомстим!..
Из разговоров на этом полном ходу прыгающей по сухой дороге машины я узнал о Черепивском больше, чем узнал бы из бесед с ним самим. Каким-то особенно нелепым обстоятельством представлялась мне следующая случайность: жена Черепивского осталась где-то на Украине. Он искал ее в продолжение всей войны - разыскивал ее письмами, через родственников. Только позавчера вечером, вернувшись из рейда, он получил письмо от нее: она сообщала, что находится в семи километрах от линии фронта, что гитлеровцы, на ее счастье, немножечко не дошли до нее, и вот она благополучна и здорова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166
Шофер Алексашин гнал машину порой таким бешеным ходом, что через несколько минут мы влетели в развалины огромного села Путилово - несчастного Путилова, на которое осенью совершили налет сразу семьдесят фашистских бомбардировщиков. Они бомбили его и жгли в тот день, когда в нем был К. Е. Ворошилов, но Ворошилов не пострадал, потому что находился не в самом селе, а в лесочке неподалеку. Немногие дома уцелели в Путилове. Улицы с каменными панелями, то голые, то обрамленные высокими березами, теперь сопровождаются слева и справа уже не домами, а только бесформенными грудами кирпича - обгорелыми квадратами фундаментов, почернелыми, как гнилые корешки зубов, бессмысленно торчащими печными трубами да кое-где - каменными ступенями лестниц, по которым можно подняться только на воздух.
Мы остановились на перекрестке двух улиц, против парка, в глубине которого было единственное более или менее сохранившееся крупное здание (в прошлом, вероятно, помещичий дом). На самом перекрестке три угла были грудами мусора и кирпича, а на четвертом высилось трехэтажное, разъятое сверху донизу бомбой кирпичное здание. Мы вышли из машины, л решил сделать несколько фотографий. Откуда-то из развалин выползли маленькие ребятишки, они рылись там, играя, что-то искали, я позвал их, они легко и доверчиво подбежали, охотно фотографировались вместе с нами. Я спросил, откуда они, и они отвечали: «Отсюда!», и один из них показал рукой на груду кирпичей, из которых только что вылез. Здесь был их дом. Дальше, ковыряя лопатой черную золу, сгибался, углубившись в яму, ограниченную развалинами фундамента, мужчина - в синем пиджачишке. Около кирпичной русской печи, высящейся неким зияющим склепом, ковырялся другой - старик. «Мой дом», - сказал он и продолжал ковыряться. Солнце сияло светло и радостно, зелень пробивалась кое-где между остатками обгорелых балок, день был хорош; война, превратившая все здесь в развалины, пронесшаяся над селом ужасами и смертью, казалась нелепицей и бессмыслицей. Мы сели в машину, поехали дальше, свернули налево, к зеленеющему вдали леску. И когда подъехали к нему, издали казавшемуся таинственным и безлюдным, он оказался до предела насыщенным автомобилями, шалашами, табором военных становищ.
Здесь где-то должен был быть медсанбат, номер, кажется, 345, - и нас дважды останавливали регулировщики, и сегодняшнего общеармейского пропуска «Палуба» они не знали, у них был свой пропуск, они требовали от нас документы, и мы предъявляли их, они вежливо козыряли нам, и второй из них поднял перед нами шлагбаум; мы проехали вдоль опушки леса почти до его конца, и здесь оказался искомый медсанбат. Часовой долго высвистывал караульного начальника, и тот проводил нас к большой палатке, - из нее вышел сухощавый, седоватый врач.
- Старшего лейтенанта и политрука? Да, здесь… Можно ли повидать? Старший лейтенант умер.
- Как умер? - воскликнул с изменившимся лицом Ибрагимов.
- Умер… Тяжелое ранение в живот. Перитонит… Он был доставлен к нам только в семь часов утра.
Круглолицый, здоровощекий политрук Миронов, парень добродушный и мягкий, при этом известии передернулся, рубанул воздух кулаком.
- Вот!.. - не выдержав, ругнулся он, ни к кому не обращаясь и отвернувшись от нас…
Известие о смерти Черепивского ошеломило всех. Врач рассказал, что в ПМП раненые попали через пять часов после ранения, и все заговорили о той ужасной болотной, кочковатой дороге, там, в месте, где были ранены Черепивский и Бурцев, - вязкой, почти непроходимой для упряжки, и о том, что при такой тряске содержимое разорванных кишок разливается, просачивается, заражает организм и делает излечение невозможным; надо бы вывозить раненых на специальных носилках, сооружаемых на двух жердях, прикрепленных к двум лошадям, идущим одна за другой…
Мы накормили и обласкали этих детей, уцелевших при бомбежке села Путилова.
Мы стояли маленькой группой минут пятнадцать… Ибрагимов и Миронов хотели навестить Бурцева, дежурный ходил узнать о нем, пришел дежурный врач, сказал, что Бурцеву только что сделана операция и он не проснулся еще от наркоза, и поэтому пока навестить его нельзя. И Бурцев ранен не легко, потому что осколок, пробивший ягодицу, снизу проник в живот, но что Бурцев, вероятно, все-таки будет жить. А Черепивский уже, за полчаса до нашего приезда, «захоронен» - рядом, на кладбище. И что делать с его часами? Надо бы отослать их его жене.
Всем нам казалось невероятным, что такой богатырь, такой жизнерадостный, здоровый, всегда веривший в победу человек, так же как вот мы сейчас, разговаривавший с нами вчера, - уже лежит в земле…
«Война! - сказал врач. - Разве не может сию минуту упасть снаряд и сюда, где мы стоим, между нами?»
Никто не говорил никаких слов утешения, никаких сентиментов не было, все было просто и строго, день был теплый и солнечный, жизнь дышала в каждой травинке. Мы стояли кружком, душу каждого переполняли горечь, и злоба, и боль, и все были суровы, и все хорошо понимали друг друга, и всем все-таки, все-таки не верилось, что Черепивского - живого, вот такого, каким я видел его вчера: загорелого, крепкого, крутоголового, - нет…
Но стоять дольше было тут бессмысленно: он исчез навсегда. Ибрагимов сказал, что на обратном пути заедет сюда, - можно ли будет повидать Бурцева? «Конечно, можно, - сказал врач, - только лучше недолго и поменьше с ним разговаривайте, для его, понимаете, пользы!» И Миронов живо откликнулся: «Да мы только на две минуты…» И Ибрагимов добавил: «Да, посмотреть на него, и - пойдем». Ибрагимов попросил врачей ничего не говорить Бурцеву о смерти Черепивского: «Знаете - такие были друзья! Всегда вместе, ругались сколько, и не могли друг без друга дня обойтись!»
Мы пожали руки врачам и вышли из леска на дорогу. Дверка машины хлопнула, стекла полетели в кабину. Мы поехали обратно - к Путилову, чтобы оттуда продолжать путь к Городищу. Мы ехали… Ибрагимов и Миронов, как бы жалуясь на свое горе мне, отрывочными фразами, между которыми были долгие паузы, заполненные раздумьем, делились воспоминаниями о Черепивском.
Я запомнил один резкий, неожиданный поворот головы Ибрагимова:
- Если б вы знали, сколько друзей я потерял за эту войну, сколько хороших друзей! И почему-то смерть Черепивского больше всех на меня подействовала!..
После другой паузы и после многих разговоров, в которых не было сказано ни одной казенной или искусственной фразы, Ибрагимов так же резко вдруг повернулся и сказал:
- Конечно, за Черепивского мы отомстим!..
Из разговоров на этом полном ходу прыгающей по сухой дороге машины я узнал о Черепивском больше, чем узнал бы из бесед с ним самим. Каким-то особенно нелепым обстоятельством представлялась мне следующая случайность: жена Черепивского осталась где-то на Украине. Он искал ее в продолжение всей войны - разыскивал ее письмами, через родственников. Только позавчера вечером, вернувшись из рейда, он получил письмо от нее: она сообщала, что находится в семи километрах от линии фронта, что гитлеровцы, на ее счастье, немножечко не дошли до нее, и вот она благополучна и здорова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166