Ольга Берггольц хорошо и подробно охарактеризовала звучание симфонии, рассказала, как вся публика в зале стоя восторженно рукоплескала замечательному композитору…
Ольга Берггольц прекрасно работает в Ленинграде с самого начала блокады, ее мужественные выступления и стихи всегда волнуют всех ленинградцев.
… 3 мая в Ленинграде приступают к работе школы. Ленинградские дети - школьники и школьницы - сядут за парты! Это - тоже наша победа. Но лучше бы этих измученных, бледных, уцелевших детей совсем не было в Ленинграде. Скорей бы открылась навигация - их будут эвакуировать!
Подвиг Веры Лебедевой
Описывая мельчайшие подробности подвига, совершенного Верой Лебедевой, все оттенки ее переживаний в минуты смертельной опасности и вообще все ее впечатления, я не позволил себе ни одного слова писательского домысла. Умная, интеллигентная девушка Вера, рассказывая мне обо всем, что с нею произошло, сумела так точно, так «надобно мне» все восстановить в памяти, проанализировать свое состояние, что мне осталось только записать ее слова, ничего «от себя» не додумывая. Таким образом, эта запись - строго документальна.
Первого мая Вера Лебедева шла по улицам Ленинграда. На душе был праздник. Первое мая и всегда было праздником для Веры, но в этот раз он ощущался особенно. Проверяя быстрым шагом, жестами, дыханием свой организм, Вера Лебедева чувствовала, что совершенно здорова. Раны зажили, нигде ничто не болело. Особенно приятно было размахивать на ходу левой рукой - она действовала, как всегда прежде…
По улицам Ленинграда шла девушка с защитными петлицами на вороте хорошо проутюженной гимнастерки. Даже высокие русские сапоги не отяжеляли походку Веры. Русые волнистые волосы, падая из-под пилотки, завивались кудрями. Несколько легких локонов отводил от высокого лба свежий еще ветерок. Было очень спокойно бледное лицо Веры, но, хмуря тонкие светлые брови, она испытующе поглядывала на встречных людей, - как идут они после этой страшной зимы? Что выражают их лица? Можно ли угадать по их лицам пережитое каждым из них?
Да, видно было: город набирается новых сил. Его дыхание становится ровным. Чувствуется, что он будет крепнуть с каждым днем! Это ощущение совпадает с собственным самочувствием девушки, она идет по городу, уверенная в своих крепнущих силах, гордая тем, что жива и что сегодня, после тяжелого ранения, возвращается из госпиталя в свою часть, снова становится сегодня защитницей Ленинграда, защитницей вот этих, встречных, слабых физически, но сильных духом людей, вновь способных улыбаться, смеяться, даже петь песни. Там и здесь на улицах Ленинграда, в солнечный теплый первомайский день слышатся песни, - вот в подворотне стоит, напевая хором, группа девушек, вот моряки, перегнувшись через гранит парапета, глядят в рыжеватую воду Невы и подпевают тому, кто во весь голос поет на палубе замаскированного тральщика… Да, сегодня Вера вновь становится защитницей этих вот домов и этих девушек, улиц, боевых кораблей…
К вечеру Первого мая, вернувшись в свой батальон под Колпином, окруженная обступившими ее товарищами, простодушно приветствующими ее, Вера наконец чувствует себя дома… И смеется вместе со всеми, и глаза ее становятся озорными, и, равная среди равных, она весело рассказывает обо всем, что сегодня видела в городе, о том, что в городе всюду - жизнь!
Вокруг траншей, зеленея, поднимается молодая трава. И, оставшись одна, Вера срывает травинки нюхает их, прикусывает и бережно, любовно разглаживает на ладони. И втихомолку сплетя из травинок маленькое кольцо, надевает его на свой тонкий безымянный палец - словно обручаясь с жизнью самой природы…
… Может быть, месяц в этом госпитале No 1000, месяц возвращения к жизни и восстановления сил был единственным за всю войну временем, когда спокойно и бестревожно Вера вспоминала и передумывала всю прежнюю, довоенную жизнь… Вера была почти счастливою в госпитале, потому что впервые ощутила, как нежна и заботлива может быть та большая семья, какая там, на передовой линии, в суровом своем быту, не раскрывала Вере своих подлинных чувств и своего истинного к ней отношения.
Веру навещали бойцы и командиры - даже те, каких она прежде вовсе не замечала, с какими будто и знакома-то не была. Не умеют русские люди распинаться в своих дружеских чувствах, но душевная их теплота проявляется совсем не в словах. Говорит о чем-нибудь постороннем, и даже насмешливо или порой грубовато, а вот взглянет ненароком так, что сразу понятно: душу готов отдать за тебя человек и жалеет и любит тебя, и ценит и восхищается силой твоей. Но только уловишь это, и опять он, словно застыдившись показать тебе глубины своего отношения, сидит возле тебя, суховатый, будто посторонний, боящийся своим присутствием надоесть тебе. И скажет: «Ну, мне пора, извините, товарищ Лебедева, что утомил вас… Если что понадобится, скажите, - начальник госпиталя сообщит нам в часть… Сделаем!»
И уйдет. И оставит занесенное им в твою душу тепло. И будешь думать с нежностью: «Какие хорошие у нас люди! Ну что ему я? А вот полдня шел пешком по болотам, по разбитым апрельским дорогам, просился на попутные грузовики, вскакивал на ходу, трясся, мерз, не ел весь день, наверное, и все для того, чтобы пять минут, разрешенных врачом, просидеть у меня, ничего толком не сказать и уйти… И притом даже не догадывается, сколько радости принесло мне его посещение. И видел-то он меня в траншеях, кажется, только раз или два…»
Каждый день приходили к Вере все новые и новые люди в шинелях - придут и уйдут, какой-нибудь пустячок оставят, а чувство большой семьи растет, разрастаясь в благодарную любовь ко всему народу. И хорошо думается, и раны не так болят, и хочется поскорее туда, где в свисте пуль, во взметах разрывающихся мин перемешаны жизнь и смерть, где русский человек всем, что есть у него, отдаривает Родину за то, что она дала ему, и радуется, что Родине именно он надобен в этот час…
Разве можно хоть один лишний день пробыть в госпитале, когда вся родная семья - серые шинели, загрубелые, не расстающиеся с оружием руки - там?..
«Как хорошо, что я осталась жива! Как еще пригожусь я там!» В окна госпиталя светит теплое солнце. Уже зеленеют ветви деревьев. Подсыхает земля. Скоро Первое мая - весна!..
В сводках фронта каждый день сообщается: «… за истекшие сутки на фронте ничего существенного не произошло». Самое большее, что бывает в сводках по поводу действий Ленинградского фронта, это сообщение о «боях местного значения». Затишье? Активная оборона? Изредка под рубрикой «В последний час» сообщается: «Трофеи войск Ленинградского фронта за период…»
Вот, например: с первого по десятое апреля захвачено восемь танков, двадцать три орудия и много другого. Да сколько, кроме того, уничтожено? Одних самолетов - семьдесят шесть! И еще: только за эти десять дней: «… немцы потеряли в районе Ленинградского фронта убитыми свыше девяти тысяч солдат и офицеров…» Сухие цифры! Но помнишь их наизусть!
Значит, - не совсем «затишье» и не совсем «оборона»? Конечно! На разных участках мы то и дело ведем (наступательные бои, пусть они неизменно захлебываются, но каждый раз мы хоть немножечко улучшаем наши позиции, срежем какой-нибудь немецкий выдающийся вперед «клинышек», отвоюем у них один-два окопа, отберем маскирующий их овраг или маленькую, но «господствующую» высотку с наблюдательным пунктом… И уж конечно повсюду бьем, бьем врага снайперской, беспощадной пулей!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166
Ольга Берггольц прекрасно работает в Ленинграде с самого начала блокады, ее мужественные выступления и стихи всегда волнуют всех ленинградцев.
… 3 мая в Ленинграде приступают к работе школы. Ленинградские дети - школьники и школьницы - сядут за парты! Это - тоже наша победа. Но лучше бы этих измученных, бледных, уцелевших детей совсем не было в Ленинграде. Скорей бы открылась навигация - их будут эвакуировать!
Подвиг Веры Лебедевой
Описывая мельчайшие подробности подвига, совершенного Верой Лебедевой, все оттенки ее переживаний в минуты смертельной опасности и вообще все ее впечатления, я не позволил себе ни одного слова писательского домысла. Умная, интеллигентная девушка Вера, рассказывая мне обо всем, что с нею произошло, сумела так точно, так «надобно мне» все восстановить в памяти, проанализировать свое состояние, что мне осталось только записать ее слова, ничего «от себя» не додумывая. Таким образом, эта запись - строго документальна.
Первого мая Вера Лебедева шла по улицам Ленинграда. На душе был праздник. Первое мая и всегда было праздником для Веры, но в этот раз он ощущался особенно. Проверяя быстрым шагом, жестами, дыханием свой организм, Вера Лебедева чувствовала, что совершенно здорова. Раны зажили, нигде ничто не болело. Особенно приятно было размахивать на ходу левой рукой - она действовала, как всегда прежде…
По улицам Ленинграда шла девушка с защитными петлицами на вороте хорошо проутюженной гимнастерки. Даже высокие русские сапоги не отяжеляли походку Веры. Русые волнистые волосы, падая из-под пилотки, завивались кудрями. Несколько легких локонов отводил от высокого лба свежий еще ветерок. Было очень спокойно бледное лицо Веры, но, хмуря тонкие светлые брови, она испытующе поглядывала на встречных людей, - как идут они после этой страшной зимы? Что выражают их лица? Можно ли угадать по их лицам пережитое каждым из них?
Да, видно было: город набирается новых сил. Его дыхание становится ровным. Чувствуется, что он будет крепнуть с каждым днем! Это ощущение совпадает с собственным самочувствием девушки, она идет по городу, уверенная в своих крепнущих силах, гордая тем, что жива и что сегодня, после тяжелого ранения, возвращается из госпиталя в свою часть, снова становится сегодня защитницей Ленинграда, защитницей вот этих, встречных, слабых физически, но сильных духом людей, вновь способных улыбаться, смеяться, даже петь песни. Там и здесь на улицах Ленинграда, в солнечный теплый первомайский день слышатся песни, - вот в подворотне стоит, напевая хором, группа девушек, вот моряки, перегнувшись через гранит парапета, глядят в рыжеватую воду Невы и подпевают тому, кто во весь голос поет на палубе замаскированного тральщика… Да, сегодня Вера вновь становится защитницей этих вот домов и этих девушек, улиц, боевых кораблей…
К вечеру Первого мая, вернувшись в свой батальон под Колпином, окруженная обступившими ее товарищами, простодушно приветствующими ее, Вера наконец чувствует себя дома… И смеется вместе со всеми, и глаза ее становятся озорными, и, равная среди равных, она весело рассказывает обо всем, что сегодня видела в городе, о том, что в городе всюду - жизнь!
Вокруг траншей, зеленея, поднимается молодая трава. И, оставшись одна, Вера срывает травинки нюхает их, прикусывает и бережно, любовно разглаживает на ладони. И втихомолку сплетя из травинок маленькое кольцо, надевает его на свой тонкий безымянный палец - словно обручаясь с жизнью самой природы…
… Может быть, месяц в этом госпитале No 1000, месяц возвращения к жизни и восстановления сил был единственным за всю войну временем, когда спокойно и бестревожно Вера вспоминала и передумывала всю прежнюю, довоенную жизнь… Вера была почти счастливою в госпитале, потому что впервые ощутила, как нежна и заботлива может быть та большая семья, какая там, на передовой линии, в суровом своем быту, не раскрывала Вере своих подлинных чувств и своего истинного к ней отношения.
Веру навещали бойцы и командиры - даже те, каких она прежде вовсе не замечала, с какими будто и знакома-то не была. Не умеют русские люди распинаться в своих дружеских чувствах, но душевная их теплота проявляется совсем не в словах. Говорит о чем-нибудь постороннем, и даже насмешливо или порой грубовато, а вот взглянет ненароком так, что сразу понятно: душу готов отдать за тебя человек и жалеет и любит тебя, и ценит и восхищается силой твоей. Но только уловишь это, и опять он, словно застыдившись показать тебе глубины своего отношения, сидит возле тебя, суховатый, будто посторонний, боящийся своим присутствием надоесть тебе. И скажет: «Ну, мне пора, извините, товарищ Лебедева, что утомил вас… Если что понадобится, скажите, - начальник госпиталя сообщит нам в часть… Сделаем!»
И уйдет. И оставит занесенное им в твою душу тепло. И будешь думать с нежностью: «Какие хорошие у нас люди! Ну что ему я? А вот полдня шел пешком по болотам, по разбитым апрельским дорогам, просился на попутные грузовики, вскакивал на ходу, трясся, мерз, не ел весь день, наверное, и все для того, чтобы пять минут, разрешенных врачом, просидеть у меня, ничего толком не сказать и уйти… И притом даже не догадывается, сколько радости принесло мне его посещение. И видел-то он меня в траншеях, кажется, только раз или два…»
Каждый день приходили к Вере все новые и новые люди в шинелях - придут и уйдут, какой-нибудь пустячок оставят, а чувство большой семьи растет, разрастаясь в благодарную любовь ко всему народу. И хорошо думается, и раны не так болят, и хочется поскорее туда, где в свисте пуль, во взметах разрывающихся мин перемешаны жизнь и смерть, где русский человек всем, что есть у него, отдаривает Родину за то, что она дала ему, и радуется, что Родине именно он надобен в этот час…
Разве можно хоть один лишний день пробыть в госпитале, когда вся родная семья - серые шинели, загрубелые, не расстающиеся с оружием руки - там?..
«Как хорошо, что я осталась жива! Как еще пригожусь я там!» В окна госпиталя светит теплое солнце. Уже зеленеют ветви деревьев. Подсыхает земля. Скоро Первое мая - весна!..
В сводках фронта каждый день сообщается: «… за истекшие сутки на фронте ничего существенного не произошло». Самое большее, что бывает в сводках по поводу действий Ленинградского фронта, это сообщение о «боях местного значения». Затишье? Активная оборона? Изредка под рубрикой «В последний час» сообщается: «Трофеи войск Ленинградского фронта за период…»
Вот, например: с первого по десятое апреля захвачено восемь танков, двадцать три орудия и много другого. Да сколько, кроме того, уничтожено? Одних самолетов - семьдесят шесть! И еще: только за эти десять дней: «… немцы потеряли в районе Ленинградского фронта убитыми свыше девяти тысяч солдат и офицеров…» Сухие цифры! Но помнишь их наизусть!
Значит, - не совсем «затишье» и не совсем «оборона»? Конечно! На разных участках мы то и дело ведем (наступательные бои, пусть они неизменно захлебываются, но каждый раз мы хоть немножечко улучшаем наши позиции, срежем какой-нибудь немецкий выдающийся вперед «клинышек», отвоюем у них один-два окопа, отберем маскирующий их овраг или маленькую, но «господствующую» высотку с наблюдательным пунктом… И уж конечно повсюду бьем, бьем врага снайперской, беспощадной пулей!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166