мойки для кухни из нержавейки врезные под столешницу 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Я тебе чего-нибудь куплю
В магазине изотопов
На улице по выходе из ворот меня встретил все тот же ноябрьский, с ранним мокрым снегом под ногами, с сырым хмурым небом, с пронзающим ветерком промозглый день, но еще более противный, чем утром.
«…Ах, Борис Александрович! – говорил я тогда в машине в день знаменательного знакомства. – Еду с таким хирургом и – нечего вырезать! А ведь когда понадобится, до такого светила и не доберешься». Так и вышло. Профессор Петров лежит в земле, а я брожу, безымянный и рядовой, по чистилищу, по предварительным пока что кругам, и хорошо, если на этом все и кончится.
Вспомнив о Борисе Александровиче, я вспомнил о Татьяне Сергеевне и тотчас позвонил ей, не имея в виду конкретной пользы, а просто так, ради доброго и опытного совета.
– Владимир Алексеевич, дорогой! Как вы?
– Да ведь как? Говорил я тогда Борису Александровичу, когда ехал из Загорска…
– А что такое?
– Ничего очень страшного. Но все же – надо провериться. Возможна и операция.
– Подождите… Вы говорите, это на коже? Так ведь Агнесса Петровна заведует как раз таким отделением в Институте имени Герцена.
– Кто она, Агнесса Петровна?
– Профессор. Моя подруга. Борис Александрович не считал хирургию женской профессией и к женщинам-хирургам относился, ну, скажем так… снисходительно. Только для Агнессы Петровны он делал исключение и находил ее на своем месте. Это очень энергичная женщина. Иногда в шутку мы ее зовем Агрессор Петровна. Кстати, она ваша читательница. И буквально на днях спрашивала, нельзя ли достать вашу последнюю книгу. Хотите ее телефон? А я позвоню со своей стороны. Все будет сделано на самом высоком уровне. По высшему классу.
– Что это за институт и почему – Герцена?
– Герцен, между прочим, внук того, вашего Герцена. Основоположник русской онкологической школы. Институт онкологический, как сами понимаете. Расположен на Беговой.
– Но это же рядом с домом! Не надо ездить на исследования через всю Москву! И потом интересно, что Герцена.
– Почему?
– В Доме Герцена, в Литературном институте, началась фактически моя литературная жизнь. Мы, поэты, любим такую вот законченность в композиции, такую вот окольцованность.
– Ну, это вы бросьте! Звоните Агнессе, и все будет о'кей.
7

Сыплет небо порошею
На цветы, на зарю.
Помни только хорошее,
Я тебе говорю.
Сыплет небо порошею,
Все пути хороня.
Помни только хорошее
Про себя и меня.
Сыплет небо порошею,
Допиваем вино.
Помни только хорошее
Все равно, все равно.
Время мчится непрошенно,
Мы уходим, скорбя.
Помни только хорошее, –
Заклинаю тебя.
Помни только хорошее.
Скрежеща и круша,
Жизни мелкое крошево
Перемелет душа.
Нелегко и невесело,
Но, веленью верна,
Жизни вязкое месиво
Пересилит она.
И омоется молодо,
И останется в ней
Только чистое золото
Отсветившихся дней.
Сыплет небо порошею,
Затемняясь, рябя.
Помню только хорошее
Про себя и тебя.
Сыплет небо порошею,
Обнажается дно.
Помню только хорошее
Дорогое одно.
Сыплет небо порошею,
Не дотянешь руки.
Помню только хорошее
Я всему вопреки.
В снежной ветреной замяти
Темнота, темнота.
Остаешься ты в памяти
И светла и чиста.
Оглянусь на хорошую
На последнем краю –
Светишь в зарослях прошлого,
Словно Ева в раю!

8
Все по-другому оказалось для меня в Институте имени Герцена. И Агнесса Петровна с раскрытыми объятиями вместо не поднявшей на меня глаз заведующей поликлиникой, и моментальное, даже поспешное заполнение медицинских документов, и громкий энергичный голос Агнессы Петровны, лично осмотревшей мое больное место. Вот только последняя фраза Агнессы Петровны удивительно совпала по смыслу (даже и буквально) с пусть тихой и вялой фразой докторши из 206 кабинета.
– Я думаю, ничего очень страшного. Придется вам пройти изотопное исследование. После этого мы окончательно решим, что с ней делать. Сейчас я позвоню в нашу лабораторию.
Шел по двору и спрашивал: «Где у вас тут корпус под названием «башня»?» Миновал двухэтажное здание, из которого даже через стены пахло животными, живущими в тесноте. Виварий. Тут им (кроликам и мышам) прививают болезни, а потом облучают, пичкают химией. А потом в конце концов разрезают, разглядывают в микроскоп. Вонь из вивария – чтобы не забывал, по какому двору идешь и куда идешь.
Однако лаборатория на третьем этаже башни встретила меня не просто гостеприимно, а даже как-то далеко от больничного. Научный сотрудник Жанна Павловна первым делом заговорила о литературе, а не о болезни. Тут я заметил, что у работников лаборатории к белым халатам на груди прикреплены небольшие черные плоские аппаратики – информаторы радиации. А когда я восторженно отозвался о пышном «варварином цвете» и удивился, что он цветет раньше времени, а не в декабре, на великомученицу Варвару, и вообще подивился пышности цветов на окнах и стенах лаборатории, то Жанна Павловна пояснила:
– Да. У нас люди хиреют, а цветы жиреют. Повышенная радиация благотворно влияет на растения. Но, конечно, в таких незначительных дозах, как у нас.
Лаборантка Рита повела меня в подвальный бункер, где за тяжелой свинцовой дверью, на большом столе, стояла одна-единственная коническая чарочка из толстого зеленого стекла. В чарочке граммов пятьдесят прозрачной жидкости. Мне велели, и я выпил ее, стараясь уловить оттенки вкуса (впервые в жизни приходится пить радиоактивный фосфор!), но никаких оттенков вкуса не обнаружил. Нейтральная чистая вода.
– Ну вот. Завтра приходите на целый день. Запаситесь чтением или работой. Дело в том, что мы будем считать ваши изотопы через каждые два часа, с девяти утра до пяти вечера. Девять, одиннадцать, час и так далее. Возьмите работу. Мы отведем вам стол, и будете чувствовать себя, как в Доме творчества.
– Разве к завтраму из меня не улетучатся все изотопы?
– Полураспад фосфора – четырнадцать дней. То есть четырнадцать дней вы будете радиоактивны, будете излучать.
– Опасно для окружающих?
– Нет. Ничтожная доза. Ничтожное излучение. Но наши счетчики все уловят.
На другой день в девять часов я был опять около Жанны Павловны. Надо сказать, что это была женщина между тридцатью и сорока, с добрым лицом, но с какой-то постоянной напряженностью не то в лице, не то в интонации голоса. Я сначала не мог понять, в чем тут дело, но, пока мы готовились около аппарата, в лабораторию вошла молодая девушка с перевязанной ногой и с одним костылем.
– Ба, кто к нам пришел! – обрадованно всполошились вес лаборантки. – Наденька к нам пришла!
Надя передала Жанне Павловне коробку конфет.
– Это всем девочкам к чаю.
– Что вы, что вы! Возьмите назад. Ну как прошла операция? Как самочувствие?
– Ничего. Но вот нога отекает. Я ведь пришла узнать… Да вы все равно не скажете…
Как я понял, Надя исследовалась в лаборатории (как буду сегодня исследоваться я), потом ей сделали операцию, и вот теперь она из хирургического отделения приковыляла навестить лаборанток и заодно узнать результаты анализа вырезанной опухоли, то есть свою гистологию. Придется привыкать к этому чуждому для слуха словцу.
– Ну… У вас что же… У вас… все в порядке.
– А я слышала, что не очень в порядке.
– Откуда вы слышали? Есть небольшое отклонение, но очень поверхностное… Так что не беспокойтесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
 тумбы с раковиной для ванной комнаты 

 керамическая плитка под паркетную доску