Пассажир этот был дон Ижино.
Что нужно было ему внутри судна? Почему португалец один не повиновался приказаниям португальских властей? Может быть, он просто отправился искать своих братьев, которых редко видели после их прибытия на пароход?
– Пассажиры ваши все налицо? – спросил коррежидор, когда все собрались. – Впрочем, благоволите сделать перекличку.
Томпсон исполнил это желание. Но дойдя до последних строк списка, тщетно вызывал он дона Ижино, дона Жакопо и дона Кристофо де Вейга.
Коррежидор насупился.
– Пригласите этих господ, – приказал он.
Слуга послан был за ними и вскоре привел троих братьев. Они явно были не в своей тарелке. Покрасневшие, они точно только что ссорились.
– Почему это, господа, вы не вместе с остальными пассажирами? – спросил коррежидор строго.
Дон Ижино, по обыкновению своему, отвечал от имени братьев и от своего имени.
– Мои братья и я, сударь, – проговорил он кротко, – не знали о вашем присутствии на пароходе.
– Гм!.. – произнес коррежидор.
Робер ничего не сказал. Он, однако, мог бы поклясться, что только что видел благородного португальца среди других пассажиров, но благоразумно оставил при себе это наблюдение.
Впрочем, коррежидор не окончил допрос братьев де Вейга.
– Вы, кажется, португальцы, господа? – спросил он.
– Действительно, – отвечал дон Ижино.
– Вы сели на этот пароход в Лондоне?
– Нет, только в Терсере, – отвечал дон Ижино.
– Гм!.. – во второй раз произнес коррежидор, бросив пронизывающий взгляд на дона Ижино. – И, само собой разумеется, вы не имеете на этом пароходе никаких личных связей?
Хамильтон кипел гневом, слушая этот невероятный допрос. Разве так говорят с джентльменами? Он не мог выдержать…
– Извините, – сказал он, – у господ де Вейга нет недостатка в связях, и им нетрудно будет найти здесь поручителей.
– С кем имею честь? – спросил хитрый коррежидор.
– Хамильтон, сэр Джордж Хамильтон, – сообщил он спесивым тоном.
Коррежидор, казалось, не был особенно ошарашен.
– Очень хорошо, сударь! – сказал он развязно.
Потом, еще раз приказав всем пассажирам не оставлять спардека ни под каким предлогом, он исчез в одном из проходов, между тем как дон Ижино обменивался с Хамильтоном горячим рукопожатием.
Обыск начался. Полицейские ищейки последовательно обходили складочные каюты, трюм, машинное отделение, помещение экипажа, чтобы закончить пассажирскими каютами. Во время этого тщательного осмотра, руководимого чиновником, вид которого говорил о проницательности, ни один уголок, наверное, не остался неисследованным.
Пассажиры должны были долго ждать. Два часа прошло, пока коррежидор вернулся на палубу. Хмурое выражение его лица выдавало, что он ничего не нашел.
– Поскорей, поскорей, господа, – сказал он, взойдя на спардек. – Теперь мы приступим к осмотру палубы и снастей. Тем временем мужчины и женщины благоволят подвергнуться личному обыску.
Движение возмущения пробежало в группе пассажиров. Полицейский наряд сжал кольцо.
– Очень хорошо! Прекрасно! – сказал коррежидор. – Вы свободны. Я удовольствуюсь тем, что уведу сопротивляющихся и заключу их в тюрьму, пока губернатор не решит. Городовые, начинайте перекличку.
Всякое сопротивление становилось невозможным. Один за другим пассажиры сходили в свои каюты в сопровождении полицейского. Тогда-то выяснилось назначение двух женщин, привезенных коррежидором.
Коррежидор обошел весь пароход. Канаты были переворочены, люди взбирались на марсы до самых клотиков. Ни один уголок не был забыт во время обыска, произведенного с удивительной тщательностью.
– Разрешается свободное сообщение с землей, – едко заметил он наконец Томпсону, направляясь к трапу.
– Мы, значит, можем съехать на берег?
– Да.
– И покинуть остров? – допытывался Томпсон.
– Для этого, – сухо отвечал коррежидор, – вам придется подождать, пока мы не получим ответа на доклад, который немедленно пошлем на остров Терсер.
И пока Томпсон стоял на месте как вкопанный, коррежидор исчез, уводя с собой полицейский наряд, досмотрщиков и досмотрщиц. Только десять городовых с надзирателем остались с поручением стеречь арестованный пароход.
За обедом разговор был оживленный. Все единодушно и строго осуждали поведение португальского правительства. Задерживать «Симью» до обыска еще куда не шло! Но после!..
Однако все приедается, и злоба тоже. Скоро Алиса смогла среди относительного успокоения рискнуть передать попутчикам приглашение хорошенькой Таржелы. Встречено оно было лучше, чем можно было бы рассчитывать со стороны раздраженных туристов. Вынужденные оставаться на пароходе весь день, они с удовольствием приняли перспективу ночной прогулки и оригинального зрелища.
Таким образом, около девяти часов почти в полном составе вошли они в зал, где Таржела праздновала союз с милым своим Жоакимо и где около сотни мужчин и женщин плясали под звуки веселой музыки.
Англичан встретили радостными кликами. Не они ли были истинными виновниками счастья молодых людей? Без их присутствия свадьба не была бы полной.
На минуту прерванные танцы возобновились. Кадрили следовали за польками, вальсы за мазурками. К одиннадцати часам поднялся общий крик:
– Ландун! Ландун!
По этому сигналу все образовали круг, и Таржела с Жоакимо сочли долгом удовлетворить своих друзей, исполнив национальный танец, к которому азорцы всех классов питают истинную страсть.
Ландун – родной брат испанского болеро. Те же топанья на месте, те же гибкие откидыванья тела, те же мятежные, вызывающие лица. Надо полагать, Таржела искусно исполнила этот характерный танец, потому что долгие рукоплескания приветствовали молодую чету, когда кастаньеты замолкли.
К полуночи торжество было в разгаре. Файальское вино привело танцующих в крайне веселое настроение. Пассажиры «Симью» собирались уходить.
Однако прежде Алиса, посоветовавшись с товарищами, решила привести в исполнение пришедшую ей в голову мысль. Так как случай впутал их в судьбу этих молодых людей, то почему бы в добром, сердечном порыве не закончить то, что они начали? Таржела, так невинно просившая их покровительства, получила его. Конечно, с таким бойким парнем, как Жоакимо, молодая чета имела все шансы преуспевать. Но во всяком случае денежная сумма, которую туристам нетрудно было собрать между собой, облегчила бы ее будущее. Это было бы приданым Таржелы, и Жоакимо, став ее счастливым супругом, в то же время сделал бы хорошее дельце. Выдать замуж Таржелу – хорошо; обеспечить ее – еще лучше.
Блокхед первый разорился на два фунта стерлингов, что составляет порядочную сумму для бакалейщика, а Сондерс, Томпсон и Тигг не сочли возможным дать меньше.
Рожер галантно передал милой пассажирке пять французских луидоров, или сто франков.
Хамильтон, который, несмотря на свой неприятный характер, в сущности, имел доброе сердце, сократил по этому случаю свой капитал на четыре фунта стерлингов.
Алиса горячо поблагодарила щедрого баронета, потом, продолжая благотворительный сбор, она почувствовала себя неловко, очутившись перед Робером.
Не сказав ни слова, ничуть не устыдившись скромности своего приношения, Робер с жестом, полным гордого изящества, передал хорошенькой собирательнице пожертвований португальский мильрейс (шесть франков), и Алиса вдруг почувствовала, что помимо своей воли покраснела до корней волос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
Что нужно было ему внутри судна? Почему португалец один не повиновался приказаниям португальских властей? Может быть, он просто отправился искать своих братьев, которых редко видели после их прибытия на пароход?
– Пассажиры ваши все налицо? – спросил коррежидор, когда все собрались. – Впрочем, благоволите сделать перекличку.
Томпсон исполнил это желание. Но дойдя до последних строк списка, тщетно вызывал он дона Ижино, дона Жакопо и дона Кристофо де Вейга.
Коррежидор насупился.
– Пригласите этих господ, – приказал он.
Слуга послан был за ними и вскоре привел троих братьев. Они явно были не в своей тарелке. Покрасневшие, они точно только что ссорились.
– Почему это, господа, вы не вместе с остальными пассажирами? – спросил коррежидор строго.
Дон Ижино, по обыкновению своему, отвечал от имени братьев и от своего имени.
– Мои братья и я, сударь, – проговорил он кротко, – не знали о вашем присутствии на пароходе.
– Гм!.. – произнес коррежидор.
Робер ничего не сказал. Он, однако, мог бы поклясться, что только что видел благородного португальца среди других пассажиров, но благоразумно оставил при себе это наблюдение.
Впрочем, коррежидор не окончил допрос братьев де Вейга.
– Вы, кажется, португальцы, господа? – спросил он.
– Действительно, – отвечал дон Ижино.
– Вы сели на этот пароход в Лондоне?
– Нет, только в Терсере, – отвечал дон Ижино.
– Гм!.. – во второй раз произнес коррежидор, бросив пронизывающий взгляд на дона Ижино. – И, само собой разумеется, вы не имеете на этом пароходе никаких личных связей?
Хамильтон кипел гневом, слушая этот невероятный допрос. Разве так говорят с джентльменами? Он не мог выдержать…
– Извините, – сказал он, – у господ де Вейга нет недостатка в связях, и им нетрудно будет найти здесь поручителей.
– С кем имею честь? – спросил хитрый коррежидор.
– Хамильтон, сэр Джордж Хамильтон, – сообщил он спесивым тоном.
Коррежидор, казалось, не был особенно ошарашен.
– Очень хорошо, сударь! – сказал он развязно.
Потом, еще раз приказав всем пассажирам не оставлять спардека ни под каким предлогом, он исчез в одном из проходов, между тем как дон Ижино обменивался с Хамильтоном горячим рукопожатием.
Обыск начался. Полицейские ищейки последовательно обходили складочные каюты, трюм, машинное отделение, помещение экипажа, чтобы закончить пассажирскими каютами. Во время этого тщательного осмотра, руководимого чиновником, вид которого говорил о проницательности, ни один уголок, наверное, не остался неисследованным.
Пассажиры должны были долго ждать. Два часа прошло, пока коррежидор вернулся на палубу. Хмурое выражение его лица выдавало, что он ничего не нашел.
– Поскорей, поскорей, господа, – сказал он, взойдя на спардек. – Теперь мы приступим к осмотру палубы и снастей. Тем временем мужчины и женщины благоволят подвергнуться личному обыску.
Движение возмущения пробежало в группе пассажиров. Полицейский наряд сжал кольцо.
– Очень хорошо! Прекрасно! – сказал коррежидор. – Вы свободны. Я удовольствуюсь тем, что уведу сопротивляющихся и заключу их в тюрьму, пока губернатор не решит. Городовые, начинайте перекличку.
Всякое сопротивление становилось невозможным. Один за другим пассажиры сходили в свои каюты в сопровождении полицейского. Тогда-то выяснилось назначение двух женщин, привезенных коррежидором.
Коррежидор обошел весь пароход. Канаты были переворочены, люди взбирались на марсы до самых клотиков. Ни один уголок не был забыт во время обыска, произведенного с удивительной тщательностью.
– Разрешается свободное сообщение с землей, – едко заметил он наконец Томпсону, направляясь к трапу.
– Мы, значит, можем съехать на берег?
– Да.
– И покинуть остров? – допытывался Томпсон.
– Для этого, – сухо отвечал коррежидор, – вам придется подождать, пока мы не получим ответа на доклад, который немедленно пошлем на остров Терсер.
И пока Томпсон стоял на месте как вкопанный, коррежидор исчез, уводя с собой полицейский наряд, досмотрщиков и досмотрщиц. Только десять городовых с надзирателем остались с поручением стеречь арестованный пароход.
За обедом разговор был оживленный. Все единодушно и строго осуждали поведение португальского правительства. Задерживать «Симью» до обыска еще куда не шло! Но после!..
Однако все приедается, и злоба тоже. Скоро Алиса смогла среди относительного успокоения рискнуть передать попутчикам приглашение хорошенькой Таржелы. Встречено оно было лучше, чем можно было бы рассчитывать со стороны раздраженных туристов. Вынужденные оставаться на пароходе весь день, они с удовольствием приняли перспективу ночной прогулки и оригинального зрелища.
Таким образом, около девяти часов почти в полном составе вошли они в зал, где Таржела праздновала союз с милым своим Жоакимо и где около сотни мужчин и женщин плясали под звуки веселой музыки.
Англичан встретили радостными кликами. Не они ли были истинными виновниками счастья молодых людей? Без их присутствия свадьба не была бы полной.
На минуту прерванные танцы возобновились. Кадрили следовали за польками, вальсы за мазурками. К одиннадцати часам поднялся общий крик:
– Ландун! Ландун!
По этому сигналу все образовали круг, и Таржела с Жоакимо сочли долгом удовлетворить своих друзей, исполнив национальный танец, к которому азорцы всех классов питают истинную страсть.
Ландун – родной брат испанского болеро. Те же топанья на месте, те же гибкие откидыванья тела, те же мятежные, вызывающие лица. Надо полагать, Таржела искусно исполнила этот характерный танец, потому что долгие рукоплескания приветствовали молодую чету, когда кастаньеты замолкли.
К полуночи торжество было в разгаре. Файальское вино привело танцующих в крайне веселое настроение. Пассажиры «Симью» собирались уходить.
Однако прежде Алиса, посоветовавшись с товарищами, решила привести в исполнение пришедшую ей в голову мысль. Так как случай впутал их в судьбу этих молодых людей, то почему бы в добром, сердечном порыве не закончить то, что они начали? Таржела, так невинно просившая их покровительства, получила его. Конечно, с таким бойким парнем, как Жоакимо, молодая чета имела все шансы преуспевать. Но во всяком случае денежная сумма, которую туристам нетрудно было собрать между собой, облегчила бы ее будущее. Это было бы приданым Таржелы, и Жоакимо, став ее счастливым супругом, в то же время сделал бы хорошее дельце. Выдать замуж Таржелу – хорошо; обеспечить ее – еще лучше.
Блокхед первый разорился на два фунта стерлингов, что составляет порядочную сумму для бакалейщика, а Сондерс, Томпсон и Тигг не сочли возможным дать меньше.
Рожер галантно передал милой пассажирке пять французских луидоров, или сто франков.
Хамильтон, который, несмотря на свой неприятный характер, в сущности, имел доброе сердце, сократил по этому случаю свой капитал на четыре фунта стерлингов.
Алиса горячо поблагодарила щедрого баронета, потом, продолжая благотворительный сбор, она почувствовала себя неловко, очутившись перед Робером.
Не сказав ни слова, ничуть не устыдившись скромности своего приношения, Робер с жестом, полным гордого изящества, передал хорошенькой собирательнице пожертвований португальский мильрейс (шесть франков), и Алиса вдруг почувствовала, что помимо своей воли покраснела до корней волос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97