Не предупредив об этом меня. Оставшись с ней с глазу на глаз, я стал расспрашивать, как все это происходило. Она объяснила, не задумываясь, что остается в юбке, а рубашку опускает так, что спина обнажается.
– И тебе не стыдно?
– А с чего это мне должно быть стыдно?
– Но ведь даже при мне ты стесняешься раздеться!…
Два дня спустя врач пришел к нам, потому что заболела дочка. Сидя в своей комнате, я услышал их более чем странный разговор, смех и какие-то шуточки. Вслед за тем моя дверь распахнулась, и они оба вошли, глядя на меня с насмешливыми улыбками.
Весь во власти мрачных мыслей, я с трудом включился в разговор, который вертится вокруг больных женщин.
– Ты в этом знаешь толк, старина! – воскликнул, обращаясь ко мне, врач. – Женские болезни… все понятно, не правда ли?
Тут я поймал на себе злобный взгляд Марии, в нем было столько ненависти, что у меня мурашки пошли по спине. Как только врач ушел, она обрушилась на меня с руганью.
– Проститутка! – бросил я ей в лицо, не сумев совладать с собою.
Слово это вырвалось у меня помимо воли, как выражение бессознательного недоверия. Но рикошетом это оскорбление пронзило и мое сердце, а когда я увидел своих детей, то со слезами на глазах упал на колени и принялся умолять Марию о прощении.
Она же разыграла оскорбленную невинность, и я успокаивал ее не менее двух часов.
Чтобы хоть чем-то искупить свой безобразный выпад и чувствуя, что ее ненависть ко мне все возрастает, я решил отправить ее на несколько недель в Финляндию, в театр, чтобы она поиграла на сцене, получила удовольствие и немного передохнула.
С этой целью я вступил в переговоры с директором театра и, получив его согласие, собрал необходимые деньги.
Наконец она уезжает, публика встречает ее с воодушевлением, как соотечественницу, она играет в спектаклях, ей дарят венки.
Оставшись один с детьми в деревне, я вдруг тяжело заболел и, думая, что нахожусь при смерти, вызвал ее телеграммой, не срывая этим, однако, ее гастролей, поскольку они к тому времени уже закончились.
К моменту ее возвращения я уже поправился, был на ногах, и тогда она обвинила меня в том, что я нарочно вырвал ее из объятий родных ложной телеграммой, лишив вполне невинных развлечений.
После поездки в Финляндию в ее непостижимой натуре произошел какой-то новый сдвиг, и у меня начинают возникать новые тревоги.
При первых же объятиях она, резко изменив своим привычкам, отдается мне безраздумно, и в тот миг, когда я из обычной опаски хочу прервать нашу близость, она с горячей настойчивостью удерживает меня, прошептав:
– Будь что будет!… Выпьем чашу счастья до конца!…
«Откуда вдруг появилось это великодушие и полное бесстрашие перед беременностью?» – спрашивал я себя, хоть и боялся задавать эти вопросы.
А с каким пьянящим воодушевлением рассказывает она о том, как приятно проводила время в поездке. И в порыве откровенности вспоминает об одном инженере, с которым познакомилась на пароходе. По ее словам, это был человек просвещенный, с современными взглядами, и он убедил ее в том, что грехов вообще не существует, а все зависит исключительно от обстоятельств судьбы.
– Несомненно, дорогая, согласен, но ведь любое действие не может не иметь последствий. Допустим, что нету грехов, поскольку нет персонифицированного бога, но все равно остается нравственная ответственность перед людьми, которым причиняешь зло. И хотя грех как таковой отсутствует, преступление все равно остается, ибо есть законы. Пусть теологическое понятие греха для нас больше не существует, но все равно нами владеет желание реванша или, если хочешь, мести тем, кто обидел нас или причинил ущерб.
Мария серьезно выслушала меня, но сделала вид, что не понимает, о чем я говорю.
– Но ведь только злые люди жаждут мести, – сказала она.
– Согласен, но в мире так много злых людей, и никогда нельзя быть уверенным, что человек, с которым ты столкнулся, готов получать от тебя удары, не отвечая на них.
– И все же судьба определяет наши поступки!
– Безусловно, но та же судьба направляет кинжал в руке мстителя.
В конце месяца у нее был выкидыш.
Теперь я уже не сомневался в том, что она изменила мне в Финляндии. И подозрения мои становились все более вескими по мере того, как она все больше наступала на меня.
Именно в это время она начала убеждать меня, что я сошел с ума и что все мои подозрения лишь результат умственного переутомления.
Я еще раз просил у нее прощения и в знак воцарившегося между нами мира сочинил пьесу для нее с большой женской ролью, которую невозможно плохо сыграть. Итак, семнадцатого августа я передал ей драму вместе с дарственным актом, по которому она была вправе распоряжаться пьесой по своему усмотрению, отдать ее в любой театр при условии, что главная роль всегда остается за ней. Иными словами, я подарил ей два месяца своей работы, не получив в ответ даже слова благодарности. Она приняла это как жертву, которую я обязан приносить ее величеству опустившейся комедиантке.
Тем временем хозяйство наше шло прямым путем к полному разорению, но я ничего не мог тут поделать, поскольку каждый мой совет или вмешательство с гневом отвергались, как оскорбление. Я был вынужден смотреть, ничего не предпринимая, как прислуга расхищала весь дом, как бессмысленно тратились продукты, как небрежно смотрели за детьми.
Ко всем этим денежным затруднениям прибавились еще и ссоры.
Из поездки в Финляндию, которую я оплатил из своего кармана, она привезла 200 франков, заработанных ею выступлениями в театре. Я, естественно, считал, что эти деньги она внесла в наш хозяйственный бюджет. Однако задолго до истечения положенного срока она попросила у меня очередную сумму. Удивленный этой просьбой, я позволил себе весьма деликатно спросить ее, на что же она истратила свои деньги. Оказывается, она одолжила их своей подруге и, сославшись на закон, стала уверять меня, что имеет полное право располагать по своему усмотрению тем, что заработала.
– А я как же? – спросил я ее. – Разве изымать деньги из хозяйственного бюджета значит располагать ими?
– С женщины спрос другой.
– С порабощенной женщины? С рабыни, которая заставляет работать мужчину, чтобы ее содержать? Вот последствия вселенского розыгрыша с женской эмансипацией.
Все это и предвидел Эмиль Ожье в своем романе «Семья Фуршамбо» ; брак с разделом имущества превращает мужа в раба. Подумать только, что нашлись мужчины, которые дали себя обмануть и сами выкопали себе могилу! Покорный домашний скот!
Пока разворачивались мои семейные беды, я использовал свою возросшую литературную популярность, чтобы искоренять предрассудки и всяческие суеверия, сковывающие наше одряхлевшее общество, и, выпустив книжку сатирических рассказов , как бы бросил горсть камней в самых известных обманщиков и демагогов нашей столицы, в числе которых были и женщины, отрекшиеся от своего пола.
И тут все стали поносить меня как дешевого пасквилянта, а Мария, конечно, сразу же извлекла из этого свою выгоду и немедленно перешла на сторону моих злейших врагов. Она выбрала себе роль этакой благопристойной дамы и не выходила из нее ни днем, ни ночью, не переставая сетовать на то, что судьба связала ее со скандалистом, вроде бы и не помня, что я не только сатирик, но и известный романист и популярный драматург.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70