- Это звучит как программа, - сказал старик.
- Ну что ж, это и есть программа, почему бы и нет, - сказал писатель, я представляю себе зеркальным отражением Гастмана человека, который был бы преступником потому, что зло - его мораль, его философия, он творил бы зло столь же фанатично, как другой по убеждению творит добро.
Комиссар заметил, что пора вернуться к Гастману, он интересует его больше.
- Как вам угодно, - сказал писатель, - вернемся к Гастману, комиссар, к этому полюсу зла. У него зло не есть выражение философии или склонности, а выражение его свободы: свободы отрицания.
- За такую свободу я и гроша ломаного не дам, - ответил старик.
- Вы и не должны давать за нее ни гроша, - возразил тот. - Но можно посвятить всю жизнь изучению этого человека и этой его свободы.
- Всю жизнь, - сказал старик. Писатель молчал. Казалось, он больше не намерен говорить.
- Я имею дело с реальным Гастманом, - произнес, наконец, старик. - С человеком, который живет под Ламлингеном в долине Тессенберга и устраивает приемы, стоившие жизни лейтенанту полиции. Я должен знать, является ли тот образ, который вы мне нарисовали, образом Гастмана или он порожден вашей фантазией.
- Нашей фантазией, - поправил писатель. Комиссар молчал.
- Не знаю, - заключил писатель и подошел к ним, чтобы попрощаться, но руку протянул только Берлаху, только ему: - Меня никогда не интересовали подобные вещи. В конце концов дело полиции расследовать этот вопрос.
* * * Оба полицейских направились к своей машине, преследуемые белой собачонкой, яростно лаявшей на них; Чанц сел за руль.
Он сказал:
- Этот писатель мне не нравится. Собачонка взобралась на ограду и продолжала лаять.
- А теперь к Гастману, - заявил Чанц и включил мотор.
Старик покачал головой.
- В Берн.
Они стали спускаться к Лигерцу, в глубь местности, лежавшей перед ними, как в бездне. Широко раскинулись камень, земля, вода. Они ехали в тени, но солнце, скрывшееся за Тессенбергом, еще освещало озеро, остров, холмы, предгорья, ледники на горизонте и нагроможденные друг на друга армады туч, плывущие по синим небесным морям. Не отрываясь глядел старик на беспрерывно менявшуюся погоду поздней осени. Всегда одно и то же, что бы ни происходило, думал он, всегда одно и то же. Когда дорога резко повернула и показалось озеро, как выпуклый щит лежавшее отвесно у их ног, Чанц остановил машину.
- Я должен поговорить с вами, комиссар, - сказал он взволнованно.
- Что тебе надо? - спросил Берлах, глядя вниз на скалы.
- Мы должны побывать у Гастмана, иначе мы не продвинемся ни на шаг, это же логично. Прежде всего нам нужно допросить слуг.
Берлах откинулся на спинку и сидел неподвижно, седой, холеный господин, спокойно разглядывая молодого человека сквозь холодный прищур глаз.
- Бог мой, мы не всегда властны поступать так, как подсказывает логика, Чанц.
Лутц не желает, чтобы мы посетили Гастмана. Это и понятно, ведь он должен передать дело федеральному поверенному. Подождем его распоряжений. К сожалению, мы имеем дело с привередливыми иностранцами. - Небрежный тон Берлаха вывел Чанца из себя.
- Это же абсурдно, - воскликнул он, - Лутц из своих политических соображений саботирует дело. Фон Швенди его друг и адвокат Гастмана, из этого легко сделать вывод.
Берлах даже не поморщился:
- Хорошо, что мы одни, Чанц. Может быть, Лутц и поступил немного поспешно, но из добрых побуждений. Загадка в Шмиде, а не в Гастмане.
Но Чанца нелегко было сбить с толку.
- Мы обязаны доискаться правды, - воскликнул он с отчаянием в надвигающиеся тучи. - Нам нужна правда и только правда о том, кто убийца Шмида!
- Ты прав, - повторил Берлах, но бесстрастно и холодно, - правда о том, кто убийца Шмида.
Молодой полицейский положил старику руку на левое плечо и взглянул в его непроницаемое лицо:
- Поэтому нам нужно действовать во что бы то ни стало, и действовать против Гастмана. Следствие должно быть исчерпывающим. Нельзя всегда поступать согласно логике, сказали вы. Но в данном случае мы должны так поступать. Мы не можем перепрыгнуть через Гастмана.
- Убийца не Гастман, - сказал Берлах сухо.
- Может быть, Гастман только приказал убить. Мы должны допросить его слуг! - воскликнул Чанц.
- Я не вижу ни малейшей причины, по которой Гастман мог бы убить Шмида, - сказал старик. - Мы должны искать преступника там, где преступление имело бы смысл, а это касается только федерального поверенного, продолжал он.
- Писатель тоже считает Гастмана убийцей, - крикнул Чанц.
- И ты тоже считаешь его убийцей? - насторожился Берлах.
- И я тоже, комиссар.
- Значит, только ты, - констатировал Берлах. - Писатель считает его лишь способным на любое преступление, это разница. Писатель не сказал ни слова о преступлениях Гастмана, он говорил только о его потенциях.
Тут Чанц потерял терпение. Он схватил старика за плечи.
- Многие годы я оставался в тени, комиссар, - прохрипел он. - Меня всегда обходили, презирали, использовали черт знает для чего, в лучшем случае как опытного почтальона.
- С этим я согласен, Чанц, - сказал Берлах, неподвижно уставясь в отчаянное лицо молодого человека, - многие годы ты стоял в тени того, кто теперь убит.
- Только потому, что он был более образованным! Только потому, что он знал латынь!
- Ты несправедлив к нему, - ответил Берлах, - Шмид был лучшим криминалистом, которого я когда-либо знал.
- А теперь, - кричал Чанц, - когда у меня, наконец, есть шанс, все должно пойти насмарку, моя единственная возможность выбиться в люди должна пропасть из-за какой-то идиотской дипломатической игры! Только вы можете еще изменить это, комиссар, поговорите с Лутцем, только вы можете убедить его послать меня к Гастману.
- Нет, Чанц, - сказал Берлах, - я не могу этого сделать.
А тот тряс его, как школьника, сжимал его плечи кулаками, кричал:
- Поговорите с Лутцем, поговорите! Но старик не уступал.
- Нельзя, Чанц, - сказал он, - больше я этим не занимаюсь. Я стар и болен. Мне необходим покой. Ты сам должен себе помочь.
- Хорошо, - сказал Чанц, отпустил Берлаха и взялся за руль, хотя был смертельно бледен и дрожал. - Не надо. Вы не можете мне помочь.
Они снова поехали вниз в сторону Лигерца.
- Ты, кажется, отдыхал в Гриндельвальде? В пансионате Айгер? - спросил старик.
- Так точно, комиссар.
- Там тихо и не слишком дорого?
- Совершенно верно.
- Хорошо, Чанц, я завтра поеду туда, чтобы отдохнуть. Мне нужно в горы. Я взял недельный отпуск по болезни.
Чанц ответил не сразу. Лишь когда они свернули на дорогу Биль Нойенбург, он заметил, и голос его прозвучал, как обычно:
- Высота не всегда полезна, комиссар.
* * * В этот же вечер Берлах отправился к своему врачу доктору Самуэлю Хунгертобелю, на площадь Беренплатц. Уже горели огни, с каждой минутой все больше вступала в свои права темная ночь. Из окна Хунгертобеля Берлах смотрел вниз на площадь, кишевшую людьми. Врач убирал свои инструменты. Берлах и Хунгертобель давно знали друг друга, они вместе учились в гимназии.
- Сердце хорошее, - сказал Хунгертобель, - слава богу!
- Есть у тебя записи о моей болезни? - спросил Берлах.
- Целая папка, - ответил врач и указал на ворох бумаг на письменном столе. - Все о твоей болезни.
- Ты кому-нибудь рассказывал о моей болезни, Хунгертобель? - спросил старик.
- Что ты, Ганс, - сказал другой старик, - это же врачебная тайна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20