А ведь события и даты сходились, словно костяшки на счетах. Сложить их мог всякий. Возможно, кто-то и сложил.
– Ложь!
– Да нет, успокойтесь. Больше никто ни о чем не догадался.
Ветер шелестел по карнизам. Сэр Мортимер, уже было замахнувшийся палкой, вновь опустил ее.
– Нас, как и любого другого на нашем месте, – продолжал Джеффри, – ввело в заблуждение то, что Ребекка Брейсгердл казалась старше, чем на самом деле. К тому же платья и прически на портретах изображались одинаково и сорок, и шестьдесят лет назад. Кроме того…
Джеффри взглянул на своего собеседника.
– Ребекка Брейсгердл была на двенадцать лет моложе своей сестры Анны, то есть родилась около 1688 года. Когда красота ее была в самом расцвете, в двадцать два или двадцать три года, в 1711 или 1712 году, она пошла на содержание к сумасшедшему Тому Уинну. А через двадцать лет, когда красота изрядно поувяла, в нее до безумия влюбился один человек, намного моложе, чем она.
– Я не отрицаю…
– Года через четыре этот молодой человек ее бросил. Она к тому времени стала скупой и неприятной. Или тогда ее «странности» только начали проявляться? Вряд ли нужно рассказывать вам, что женщина эта, являя собой феномен достаточно редкий, но никак не уникальный, не утратила способности к деторождению, когда ей было уже под пятьдесят: И в конце тридцать шестого родилась Пег.
– Тише! Ради Бога, замолчи!
– Это должно быть сказано и забыто. Но сказать нужно.
– Как ты об этом узнал, если даже не подозревал ничего? И когда?
– Вчера вечером. В сундуке, где были спрятаны драгоценности, я нашел два пергамента с новыми записями. Про один вам могла сказать Пег. Это – завещание. Про другой она вам говорить не могла, так как сама ничего о нем не знала. На этом пергаменте безумная старуха описывает свою историю. Ребекка Брейсгердл, или Грейс Делайт, не имела особых причин питать нежные чувства к вам или даже к ребенку, которого вы зачали, а потом забрали от нее…
– А что могла дать ребенку эта негодная женщина? Что могла она дать Пег?
– А что вы ей дали?
– Я поселил ее в своем доме – вот что! Я выдал ее за дочь моего младшего брата и его жены. Жена брата не являлась наследницей – так мы объявили. Они преотлично удовольствовались наличными: кто откажется от звонкой монеты? Но деньги, которые я положил на имя Пег, были моими. Если ты сомневаешься в том, что я просто обожаю эту потаскушку…
– О, вы ее действительно обожаете. А боялись вы, значит, разоблачения? Это им так запугала вас миссис Крессвелл?
– Да, черт возьми! Какой молодой человек из хорошей семьи захочет жениться на дочери всем известной куртизанки? Тем более если стало известно, что она ведет себя так же, как мать?
– Только охотник за приданым вроде меня!
– И ты бы не женился, хотя ты и любишь Пег, если бы – признайся в этом – я тебя обманом не завлек. О, черт бы меня побрал! Я ведь думал, что ты не женишься!
– Но сейчас-то вы так не думаете, иначе разве осмелились бы прямо заявить, что она ваша дочь?
– Теперь-то я знаю. Пег рассказала мне…
– О драгоценностях в потайном отделении сундука?
– Да, и это меня не радует. Для нее ты готов был украсть, для нее пошел бы на убийство. Глупо! Пег, конечно, думает: ах, как прекрасно! Но я так не думаю. И все же… По крайней мере, из этого всего следует, что у тебя есть сердце.
– Тогда, может быть, и нужно было рассказать мне всю правду, как вы думаете?
– Да, но кто же мог знать, если ты уверял, что ни за что на ней не женишься? Я не решался сказать тебе, что Пег – моя дочь, точно так же, как не мог сказать этого судье Филдингу, когда вовлекал его в мой план: то, что она – незаконнорожденная, шокировало бы его гораздо больше, чем то, что она проявила непослушание. Чего ты добиваешься, мальчик? Пусть все идет, как идет. Или есть еще что-то?
Джеффри вскочил на ноги.
– Да! Есть еще кое-что. При всех ваших разговорах насчет «сердца» сколько сердечной боли можно было бы избежать, произнеси вы всего три слова!
Сэр Мортимер понял, о чем он говорит.
Но Джеффри смирил свой гнев, едва увидел, как подался назад этот крупный человек, как искривился его рот, каким жалобным стал его взгляд.
– Ладно! – сказал Джеффри. – Как вы сказали: пусть все идет, как идет. Чего об этом сейчас говорить? Вы нездоровы. Зачем вы вообще поднялись с постели? Зачем пришли сюда? Только чтобы сказать: «Я ее отец»? Отчасти, наверное, для этого. Или…
– Мальчик мой, неужели Пег нужно это знать?
– Покуда это будет зависеть от меня, она ничего не узнает. Слишком часто – и несправедливо – ее называли шлюхой, чтобы сейчас ей узнать, что ее мать шлюхой таки была.
– Но можно ли скрыть?
– Не знаю. Миссис Крессвелл все еще на свободе. И остается открытым вопрос о гибели Ребекки Брейсгердл. И дела – ваши, мои, а также других людей – по-прежнему зависят от этой старухи с Лондонского моста.
– Пег говорит, что Бекки Брейсгердл умерла от ужаса.
– О нет! Если бы речь шла об этом, мы никогда не смогли бы доказать по закону, что здесь – убийство. Она умерла от руки человека и была убита оружием, изготовленным человеческими руками, оружием столь же несложным, сколь непросто обнаружить след его. А Лавиния Крессвелл…
– Тело Христово! – воскликнул сэр Мортимер. – Не хочешь ли ты сказать, что ее убила Лавиния Крессвелл?
Он хотел продолжить, но не смог или передумал. Порыв ветра дунул на огонь серым облаком сажи из каминной трубы; заколебалось пламя свечи. Какой-то шорох, какое-то движение заставило Джеффри поднять глаза. В дверях – прямой, как струна, и абсолютно трезвый, хотя и с бутылкой в руке – стоял преподобный Лоренс Стерн.
– Черт меня побери! – вскричал сэр Мортимер, неожиданно поворачиваясь всем телом. – Черт меня побери!..
– Мистер Стерн, – вмешался Джеффри, – ваш природный ум должен подсказать вам, наконец, что вот уже три дня вы ходите по острию ножа: по одну сторону от вас – убийство, по другую – виселица. К счастью, вы до сих пор не заметили ни того ни другого. Не старайтесь узнать больше. Не заходите слишком далеко.
– Конечно, конечно, – сказал мистер Стерн. Он очень перепугался, хотя и переносил страх гораздо лучше, чем алкоголь, – и даже с некоторым достоинством. – К тому же я совсем не такой пустомеля, в какового превращает меня временами моя натура. А это, должно быть, джентльмен, с чьей… с чьей племянницей я в течение нескольких минут находился вчера в заточении на Боу-стрит? Нет, нет, я не собираюсь вам мешать. Прошу меня извинить.
– Задержитесь на минутку! Вы можете оказать нам услугу, если, конечно, пожелаете.
– О, если смогу! А что за услуга?
– Этот джентльмен (мистер Лоренс Стерн, сэр Мортимер. Ролстон) очень болен. Он должен немедленно отправиться домой. Я не в состоянии сопровождать его – даже до кареты или носилок. Дела немедленно призывают меня в другое место. Это крайне важно. Я не могу откладывать далее. Помогите ему подняться по Фиш-стрит-хилл и отправьте домой.
Сэр Мортимер не дал мистеру Стерну ответить.
– Домой? Ты сказал: «домой»? Что за чушь ты болтаешь? Неужели ты думаешь, что я уйду прежде, чем ты ответишь на мои вопросы и разум мой успокоится?
– Вы пойдете, – сказал Джеффри. – В противном случае вы никогда не получите ответа на ваши вопросы и разум ваш никогда не успокоится.
– Ты что, спятил? Совсем с ума сошел? Да я с места не двинусь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
– Ложь!
– Да нет, успокойтесь. Больше никто ни о чем не догадался.
Ветер шелестел по карнизам. Сэр Мортимер, уже было замахнувшийся палкой, вновь опустил ее.
– Нас, как и любого другого на нашем месте, – продолжал Джеффри, – ввело в заблуждение то, что Ребекка Брейсгердл казалась старше, чем на самом деле. К тому же платья и прически на портретах изображались одинаково и сорок, и шестьдесят лет назад. Кроме того…
Джеффри взглянул на своего собеседника.
– Ребекка Брейсгердл была на двенадцать лет моложе своей сестры Анны, то есть родилась около 1688 года. Когда красота ее была в самом расцвете, в двадцать два или двадцать три года, в 1711 или 1712 году, она пошла на содержание к сумасшедшему Тому Уинну. А через двадцать лет, когда красота изрядно поувяла, в нее до безумия влюбился один человек, намного моложе, чем она.
– Я не отрицаю…
– Года через четыре этот молодой человек ее бросил. Она к тому времени стала скупой и неприятной. Или тогда ее «странности» только начали проявляться? Вряд ли нужно рассказывать вам, что женщина эта, являя собой феномен достаточно редкий, но никак не уникальный, не утратила способности к деторождению, когда ей было уже под пятьдесят: И в конце тридцать шестого родилась Пег.
– Тише! Ради Бога, замолчи!
– Это должно быть сказано и забыто. Но сказать нужно.
– Как ты об этом узнал, если даже не подозревал ничего? И когда?
– Вчера вечером. В сундуке, где были спрятаны драгоценности, я нашел два пергамента с новыми записями. Про один вам могла сказать Пег. Это – завещание. Про другой она вам говорить не могла, так как сама ничего о нем не знала. На этом пергаменте безумная старуха описывает свою историю. Ребекка Брейсгердл, или Грейс Делайт, не имела особых причин питать нежные чувства к вам или даже к ребенку, которого вы зачали, а потом забрали от нее…
– А что могла дать ребенку эта негодная женщина? Что могла она дать Пег?
– А что вы ей дали?
– Я поселил ее в своем доме – вот что! Я выдал ее за дочь моего младшего брата и его жены. Жена брата не являлась наследницей – так мы объявили. Они преотлично удовольствовались наличными: кто откажется от звонкой монеты? Но деньги, которые я положил на имя Пег, были моими. Если ты сомневаешься в том, что я просто обожаю эту потаскушку…
– О, вы ее действительно обожаете. А боялись вы, значит, разоблачения? Это им так запугала вас миссис Крессвелл?
– Да, черт возьми! Какой молодой человек из хорошей семьи захочет жениться на дочери всем известной куртизанки? Тем более если стало известно, что она ведет себя так же, как мать?
– Только охотник за приданым вроде меня!
– И ты бы не женился, хотя ты и любишь Пег, если бы – признайся в этом – я тебя обманом не завлек. О, черт бы меня побрал! Я ведь думал, что ты не женишься!
– Но сейчас-то вы так не думаете, иначе разве осмелились бы прямо заявить, что она ваша дочь?
– Теперь-то я знаю. Пег рассказала мне…
– О драгоценностях в потайном отделении сундука?
– Да, и это меня не радует. Для нее ты готов был украсть, для нее пошел бы на убийство. Глупо! Пег, конечно, думает: ах, как прекрасно! Но я так не думаю. И все же… По крайней мере, из этого всего следует, что у тебя есть сердце.
– Тогда, может быть, и нужно было рассказать мне всю правду, как вы думаете?
– Да, но кто же мог знать, если ты уверял, что ни за что на ней не женишься? Я не решался сказать тебе, что Пег – моя дочь, точно так же, как не мог сказать этого судье Филдингу, когда вовлекал его в мой план: то, что она – незаконнорожденная, шокировало бы его гораздо больше, чем то, что она проявила непослушание. Чего ты добиваешься, мальчик? Пусть все идет, как идет. Или есть еще что-то?
Джеффри вскочил на ноги.
– Да! Есть еще кое-что. При всех ваших разговорах насчет «сердца» сколько сердечной боли можно было бы избежать, произнеси вы всего три слова!
Сэр Мортимер понял, о чем он говорит.
Но Джеффри смирил свой гнев, едва увидел, как подался назад этот крупный человек, как искривился его рот, каким жалобным стал его взгляд.
– Ладно! – сказал Джеффри. – Как вы сказали: пусть все идет, как идет. Чего об этом сейчас говорить? Вы нездоровы. Зачем вы вообще поднялись с постели? Зачем пришли сюда? Только чтобы сказать: «Я ее отец»? Отчасти, наверное, для этого. Или…
– Мальчик мой, неужели Пег нужно это знать?
– Покуда это будет зависеть от меня, она ничего не узнает. Слишком часто – и несправедливо – ее называли шлюхой, чтобы сейчас ей узнать, что ее мать шлюхой таки была.
– Но можно ли скрыть?
– Не знаю. Миссис Крессвелл все еще на свободе. И остается открытым вопрос о гибели Ребекки Брейсгердл. И дела – ваши, мои, а также других людей – по-прежнему зависят от этой старухи с Лондонского моста.
– Пег говорит, что Бекки Брейсгердл умерла от ужаса.
– О нет! Если бы речь шла об этом, мы никогда не смогли бы доказать по закону, что здесь – убийство. Она умерла от руки человека и была убита оружием, изготовленным человеческими руками, оружием столь же несложным, сколь непросто обнаружить след его. А Лавиния Крессвелл…
– Тело Христово! – воскликнул сэр Мортимер. – Не хочешь ли ты сказать, что ее убила Лавиния Крессвелл?
Он хотел продолжить, но не смог или передумал. Порыв ветра дунул на огонь серым облаком сажи из каминной трубы; заколебалось пламя свечи. Какой-то шорох, какое-то движение заставило Джеффри поднять глаза. В дверях – прямой, как струна, и абсолютно трезвый, хотя и с бутылкой в руке – стоял преподобный Лоренс Стерн.
– Черт меня побери! – вскричал сэр Мортимер, неожиданно поворачиваясь всем телом. – Черт меня побери!..
– Мистер Стерн, – вмешался Джеффри, – ваш природный ум должен подсказать вам, наконец, что вот уже три дня вы ходите по острию ножа: по одну сторону от вас – убийство, по другую – виселица. К счастью, вы до сих пор не заметили ни того ни другого. Не старайтесь узнать больше. Не заходите слишком далеко.
– Конечно, конечно, – сказал мистер Стерн. Он очень перепугался, хотя и переносил страх гораздо лучше, чем алкоголь, – и даже с некоторым достоинством. – К тому же я совсем не такой пустомеля, в какового превращает меня временами моя натура. А это, должно быть, джентльмен, с чьей… с чьей племянницей я в течение нескольких минут находился вчера в заточении на Боу-стрит? Нет, нет, я не собираюсь вам мешать. Прошу меня извинить.
– Задержитесь на минутку! Вы можете оказать нам услугу, если, конечно, пожелаете.
– О, если смогу! А что за услуга?
– Этот джентльмен (мистер Лоренс Стерн, сэр Мортимер. Ролстон) очень болен. Он должен немедленно отправиться домой. Я не в состоянии сопровождать его – даже до кареты или носилок. Дела немедленно призывают меня в другое место. Это крайне важно. Я не могу откладывать далее. Помогите ему подняться по Фиш-стрит-хилл и отправьте домой.
Сэр Мортимер не дал мистеру Стерну ответить.
– Домой? Ты сказал: «домой»? Что за чушь ты болтаешь? Неужели ты думаешь, что я уйду прежде, чем ты ответишь на мои вопросы и разум мой успокоится?
– Вы пойдете, – сказал Джеффри. – В противном случае вы никогда не получите ответа на ваши вопросы и разум ваш никогда не успокоится.
– Ты что, спятил? Совсем с ума сошел? Да я с места не двинусь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61