— Но самое приятное ощущение.
— За приятными надо было лететь в Ялту, паря, — отозвался Белухин.
— Мы с Зоей этим летом были в Ялте, — похвастался Гриша. — Дикарями.
— Между прочим, на крыльях лед, — прильнув к иллюминатору, поведал Зозуля.
— Арктика… — напомнил Белухин. — Потому и лед, а не эти, как их… настурции.
— "Мне миленок подарил аленький цветочек…", — пропела Лиза. — Игорь, а ты какие цветы любишь?
Чистяков оторвался от иллюминатора.
— В самом деле, лед. И много!
— Арктика, — важно сказал Гриша. — Кухня погоды!
— Ты какие, говорю, цветы любишь? — переспросила Лиза.
— Ну, гвоздики, — наугад, чтобы отделаться, сказал Чистяков.
— Как Оскар Уайльд, — будто про себя пробормотала Невская.
— Один из моих любимейших писателей, — оживился Чистяков. — Обожаю его пьесы и «Дориана Грея».
— Слишком изыскан, — сказала Невская. — Развлекает, но не волнует.
— К тому же не входит в школьную программу, — Чистяков фыркнул. — А Чехов входит.
— Напрасно иронизируете, Игорь, — отозвалась Невская. — В одной его «Скучной истории» больше ума и сердца, чем в собраниях сочинений иных писателей.
Самолет так тряхнуло, что не все удержались на своих местах.
— Ого! — воскликнул Зозуля, потирая плечо. — Пляски святого Витта.
Солдатов, который чуть не свалился со скамьи, поднял голову, протер глаза.
— Бетономешалка чертова! Все летим?.. Брюхо подвело.
— Потерпи, Слава, минут через сорок, говорят, будем на Среднем, — утешила Лиза.
— По расчету, — поправил Гриша. — Так всегда говорят летчики и моряки.
— Все знает! — восхитился Солдатов. — Отличник?
— Троечник, — сердито сказала Невская. — Математикой занимается из-под палки.
— Это другое дело, — удовлетворенно сказал Солдатов. — А я думал, отличник.
— Что там у вас происходит? — пытливо глядя на вошедшего бортмеханика, спросил Чистяков.
— Самолет простудился, чихает! — весело ответил Кулебякин, нагибаясь к иллюминатору.
— Миллиметров шестьдесят-семьдесят, — тихо сказал Белухин и громче: — Чего высматриваешь? В молоке все равно ничего не видать.
— Свидание назначил, — отшутился Кулебякин, — а она запаздывает.
— И правильно делает, — подхватила Лиза, — вашего брата нужно выдержать, больше ценить будете.
Кулебякин подмигнул Лизе и пошел в кабину.
— Не там ценителей ищешь, — игриво заметил Белухин. — Куда молодому вину до старого коньяка!
Анна Григорьевна толкнула его локтем в бок.
— От ревматизма скрючило, а взбрыкивает!
Самолет снова тряхнуло, резко уменьшился накал в лампочках, стало почти темно.
— Ой, язык прикусила! — вскрикнула Лиза.
— Батюшки, чего они там балуют? — забеспокоилась Анна Григорьевна.
— Нужно пойти… и спросить, — порывисто произнес Игорь.
— Я ничего не вижу, — сказал Зозуля, протирая платочком очки.
— Не в читальне, — послышался голос Белухина. — Помнишь, Анюта, как мы в Новый год при свечах сидели? А заваруха тогда приключилась такая…
Лампочки набрали силу, и вошедший в грузовой отсек Борис Седых увидел встревоженные лица пассажиров.
— Товарищи, прошу внимания! — сказал он, поднимая руку.
ПОСАДКА
— Прошу внимания, — повторил он и улыбнулся. — Не беспокойтесь, все идет как надо. На Среднем туман, поэтому командир принял решение произвести посадку. Обстановка для посадки вполне благоприятная, однако нужны некоторые меры предосторожности… Кресел, как видите, у нас в салоне нет, поэтому попрошу всех лечь на пол и ни в коем случае не подниматься до полной остановки самолета. Все поняли? Ни в коем случае. Бортмеханик и радист вам помогут, выполняйте их указания. Повторяю, никаких оснований для беспокойства нет. Дима, Захар, приступайте.
И, ободряюще улыбнувшись, пошел в кабину, но не стал сразу садиться, а задержался у двери и прислушался. Затем, встретив вопросительный взгляд Анисимова, удовлетворенно кивнул, уселся и пристегнул ремни.
Самолет шел на снижение.
Сумерки перекрасили молочную пелену в грязно-серый цвет, и все вокруг было серым, будто атмосфера состояла из густой взвешенной пыли. Стеклоочистители под тяжестью намерзшего льда вышли из строя, лобовое стекло полностью потеряло прозрачность, и Анисимов открыл боковую форточку. Ворвавшийся в кабину морозный воздух обжег лицо. Анисимов прикрылся, как мог и до рези в глазах всматривался вниз.
Сколько раз сажал он машину на дрейфующий лед, но никогда в условиях полного отсутствия видимости. Теперь ответить на вопрос «Быть или не быть?» может только нижняя кромка облачности. Если она до поверхности льда — шансы быть равны нулю, если выше — тогда будем искать свой шанс.
Многое за последние сорок минут было впервые: и покалеченный обледенением самолет, и разорванная циклоном связь, и непослушный, рвущийся из рук штурвал, и грядущая посадка — вслепую? — на ледяное поле. Вслепую — значит, вдребезги! Не было еще в авиации летчика, который сел бы вслепую на дрейфующий лед и мог бы потом рассказать об этом. Те, кто садился, замолкали навсегда…
Как хотелось взять штурвал на себя, взмыть туда, за пять километров — к верхней кромке! Глупая, недостойная человека фантазия. Чутко прислушиваясь к биению сердца, поведению тяжелобольной машины, Анисимов отмечал, что слив всего бензина из правого бака и значительной части из левого мало чем ей помог: то, что она еще держалась в воздухе, само по себе было чудом. А личные вещи пассажиров — капля в море, может, еще пригодятся… Дверь в грузовом салоне, чтобы не заклинило при посадке, он приказал открыть и представлял себе, как неуютно сейчас пассажирам…
Нижняя кромка не появлялась.
Анисимов знал, как ухудшились аэродинамические характеристики самолета, как опасен для него любой порыв ветра, воздушный поток: при заходе на посадку из-за обледеневших стабилизатора и крыльев может возникнуть сильный пикирующий момент. Если в этот миг не укротить штурвал, неизбежен «переворот на спину» или «клевок» — впрочем, это уже материал для комиссии, разберутся… если найдут.
Да где же она, наконец, нижняя кромка?
Через боковую форточку Анисимов стрелял вниз из ракетницы, и по тому, сколько секунд горели ракеты, на глазок определял запас высоты.
Последняя ракета погасла через три секунды.
Во что бы то ни стало удержать машину!
Изо всех сил Анисимов тянул штурвал на себя — тот не поддавался, тогда пришел на помощь Борис, и они тянули вдвоем.
Снижаться больше было некуда, а сила, намного превышавшая физические силы пилотов, неумолимо гнала машину вниз.
* * *
Уже несколько минут пассажиры лежали на покрытом чехлами от моторов полу грузового отсека, обдуваемые студеным воздухом из открытого люка. Рядом с ними прилегли бортмеханик и радист, которых командир корабля выставил из кабины: у Кулебякина вовсе не было надежного места, а Кислов при посадке мог побиться о радиостанцию.
Они и проследили, чтобы пассажиры легли в рекомендованных инструкцией позах: головой к хвосту самолета, опершись ногами о неподвижную опору и слегка согнув их в коленях. В качестве опоры пришлось использовать чемоданы, вещевые мешки — все, что попалось под руку.
Приказ пассажиры восприняли по-разному, хотя, в общем, паниковать никто не стал. Слушали наставления, ложились молча, без лишних вопросов, только Лиза вдруг неестественно громко и ненужно рассмеялась, и Зозуля никак не мог понять, почему от него требуют снять очки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
— За приятными надо было лететь в Ялту, паря, — отозвался Белухин.
— Мы с Зоей этим летом были в Ялте, — похвастался Гриша. — Дикарями.
— Между прочим, на крыльях лед, — прильнув к иллюминатору, поведал Зозуля.
— Арктика… — напомнил Белухин. — Потому и лед, а не эти, как их… настурции.
— "Мне миленок подарил аленький цветочек…", — пропела Лиза. — Игорь, а ты какие цветы любишь?
Чистяков оторвался от иллюминатора.
— В самом деле, лед. И много!
— Арктика, — важно сказал Гриша. — Кухня погоды!
— Ты какие, говорю, цветы любишь? — переспросила Лиза.
— Ну, гвоздики, — наугад, чтобы отделаться, сказал Чистяков.
— Как Оскар Уайльд, — будто про себя пробормотала Невская.
— Один из моих любимейших писателей, — оживился Чистяков. — Обожаю его пьесы и «Дориана Грея».
— Слишком изыскан, — сказала Невская. — Развлекает, но не волнует.
— К тому же не входит в школьную программу, — Чистяков фыркнул. — А Чехов входит.
— Напрасно иронизируете, Игорь, — отозвалась Невская. — В одной его «Скучной истории» больше ума и сердца, чем в собраниях сочинений иных писателей.
Самолет так тряхнуло, что не все удержались на своих местах.
— Ого! — воскликнул Зозуля, потирая плечо. — Пляски святого Витта.
Солдатов, который чуть не свалился со скамьи, поднял голову, протер глаза.
— Бетономешалка чертова! Все летим?.. Брюхо подвело.
— Потерпи, Слава, минут через сорок, говорят, будем на Среднем, — утешила Лиза.
— По расчету, — поправил Гриша. — Так всегда говорят летчики и моряки.
— Все знает! — восхитился Солдатов. — Отличник?
— Троечник, — сердито сказала Невская. — Математикой занимается из-под палки.
— Это другое дело, — удовлетворенно сказал Солдатов. — А я думал, отличник.
— Что там у вас происходит? — пытливо глядя на вошедшего бортмеханика, спросил Чистяков.
— Самолет простудился, чихает! — весело ответил Кулебякин, нагибаясь к иллюминатору.
— Миллиметров шестьдесят-семьдесят, — тихо сказал Белухин и громче: — Чего высматриваешь? В молоке все равно ничего не видать.
— Свидание назначил, — отшутился Кулебякин, — а она запаздывает.
— И правильно делает, — подхватила Лиза, — вашего брата нужно выдержать, больше ценить будете.
Кулебякин подмигнул Лизе и пошел в кабину.
— Не там ценителей ищешь, — игриво заметил Белухин. — Куда молодому вину до старого коньяка!
Анна Григорьевна толкнула его локтем в бок.
— От ревматизма скрючило, а взбрыкивает!
Самолет снова тряхнуло, резко уменьшился накал в лампочках, стало почти темно.
— Ой, язык прикусила! — вскрикнула Лиза.
— Батюшки, чего они там балуют? — забеспокоилась Анна Григорьевна.
— Нужно пойти… и спросить, — порывисто произнес Игорь.
— Я ничего не вижу, — сказал Зозуля, протирая платочком очки.
— Не в читальне, — послышался голос Белухина. — Помнишь, Анюта, как мы в Новый год при свечах сидели? А заваруха тогда приключилась такая…
Лампочки набрали силу, и вошедший в грузовой отсек Борис Седых увидел встревоженные лица пассажиров.
— Товарищи, прошу внимания! — сказал он, поднимая руку.
ПОСАДКА
— Прошу внимания, — повторил он и улыбнулся. — Не беспокойтесь, все идет как надо. На Среднем туман, поэтому командир принял решение произвести посадку. Обстановка для посадки вполне благоприятная, однако нужны некоторые меры предосторожности… Кресел, как видите, у нас в салоне нет, поэтому попрошу всех лечь на пол и ни в коем случае не подниматься до полной остановки самолета. Все поняли? Ни в коем случае. Бортмеханик и радист вам помогут, выполняйте их указания. Повторяю, никаких оснований для беспокойства нет. Дима, Захар, приступайте.
И, ободряюще улыбнувшись, пошел в кабину, но не стал сразу садиться, а задержался у двери и прислушался. Затем, встретив вопросительный взгляд Анисимова, удовлетворенно кивнул, уселся и пристегнул ремни.
Самолет шел на снижение.
Сумерки перекрасили молочную пелену в грязно-серый цвет, и все вокруг было серым, будто атмосфера состояла из густой взвешенной пыли. Стеклоочистители под тяжестью намерзшего льда вышли из строя, лобовое стекло полностью потеряло прозрачность, и Анисимов открыл боковую форточку. Ворвавшийся в кабину морозный воздух обжег лицо. Анисимов прикрылся, как мог и до рези в глазах всматривался вниз.
Сколько раз сажал он машину на дрейфующий лед, но никогда в условиях полного отсутствия видимости. Теперь ответить на вопрос «Быть или не быть?» может только нижняя кромка облачности. Если она до поверхности льда — шансы быть равны нулю, если выше — тогда будем искать свой шанс.
Многое за последние сорок минут было впервые: и покалеченный обледенением самолет, и разорванная циклоном связь, и непослушный, рвущийся из рук штурвал, и грядущая посадка — вслепую? — на ледяное поле. Вслепую — значит, вдребезги! Не было еще в авиации летчика, который сел бы вслепую на дрейфующий лед и мог бы потом рассказать об этом. Те, кто садился, замолкали навсегда…
Как хотелось взять штурвал на себя, взмыть туда, за пять километров — к верхней кромке! Глупая, недостойная человека фантазия. Чутко прислушиваясь к биению сердца, поведению тяжелобольной машины, Анисимов отмечал, что слив всего бензина из правого бака и значительной части из левого мало чем ей помог: то, что она еще держалась в воздухе, само по себе было чудом. А личные вещи пассажиров — капля в море, может, еще пригодятся… Дверь в грузовом салоне, чтобы не заклинило при посадке, он приказал открыть и представлял себе, как неуютно сейчас пассажирам…
Нижняя кромка не появлялась.
Анисимов знал, как ухудшились аэродинамические характеристики самолета, как опасен для него любой порыв ветра, воздушный поток: при заходе на посадку из-за обледеневших стабилизатора и крыльев может возникнуть сильный пикирующий момент. Если в этот миг не укротить штурвал, неизбежен «переворот на спину» или «клевок» — впрочем, это уже материал для комиссии, разберутся… если найдут.
Да где же она, наконец, нижняя кромка?
Через боковую форточку Анисимов стрелял вниз из ракетницы, и по тому, сколько секунд горели ракеты, на глазок определял запас высоты.
Последняя ракета погасла через три секунды.
Во что бы то ни стало удержать машину!
Изо всех сил Анисимов тянул штурвал на себя — тот не поддавался, тогда пришел на помощь Борис, и они тянули вдвоем.
Снижаться больше было некуда, а сила, намного превышавшая физические силы пилотов, неумолимо гнала машину вниз.
* * *
Уже несколько минут пассажиры лежали на покрытом чехлами от моторов полу грузового отсека, обдуваемые студеным воздухом из открытого люка. Рядом с ними прилегли бортмеханик и радист, которых командир корабля выставил из кабины: у Кулебякина вовсе не было надежного места, а Кислов при посадке мог побиться о радиостанцию.
Они и проследили, чтобы пассажиры легли в рекомендованных инструкцией позах: головой к хвосту самолета, опершись ногами о неподвижную опору и слегка согнув их в коленях. В качестве опоры пришлось использовать чемоданы, вещевые мешки — все, что попалось под руку.
Приказ пассажиры восприняли по-разному, хотя, в общем, паниковать никто не стал. Слушали наставления, ложились молча, без лишних вопросов, только Лиза вдруг неестественно громко и ненужно рассмеялась, и Зозуля никак не мог понять, почему от него требуют снять очки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53