— Кажись, пахнуло колбасой.
Солдатов поднял голову, сел. Игорь хотел было выйти, но Белухин его удержал, потянул носом и повторил:
— Пахнуло колбасой, мужики. Копченой, по пять тридцать за килограмм. В каком гастрономе брали, Игорь, не помню, как по батюшке?
СТАРЫЙ ВОРЧУН
Покинув Средний, вездеходы быстро выбрались на соседний Домашний и загрохотали по каменно-твердому заснеженному грунту — возможно, подумал Пашков, единственно безопасная часть предстоящего пути. Правда, вместо того, чтобы идти вдоль острова, можно было бы сразу свернуть на припай, но Пашков никогда не упускал случая навестить могилы Ушакова и Кремера. Они находились у дальней оконечности узкого, вытянутого в длину острова, недалеко от занесенного снегом фундамента бывшего дома Ушакова, Урванцева, Журавлева и Ходова — первого жилого строения на архипелаге Северная Земля. Дом был разобран по бревнышку и восстановлен на Среднем (несмотря на протесты Пашкова, бережно сохранившего на своем Голомянном охотничью избушку Журавлева), и на острове остались лишь одни могилы. Над ними установили каменные стелы с мемориальными досками, и, залетая транзитом на Средний, все полярники шли на Домашний поклониться праху двух знаменитых начальников Северной Земли.
Когда бы ни приходил сюда Пашков, при виде этих, быть может, самых одиноких могил на земле у него сжималось сердце. Выхваченные из ночи фарами вездеходов, стелы казались случайными на пустынном, закованном в лед островке; сейчас, думал Пашков, мы уйдем, и они вновь останутся одни на долгие месяцы, в полярную ночь не только люди, но и медведи редко навещают этот безжизненный уголок, только арктические ветры гуляют здесь, лютые ветры, которые не в силах потревожить покой усопших…
Отдавшись печали, Пашков постоял у могил, на прощанье смахнул снег с мемориальных досок и направился к вездеходу. Втихомолку и он присмотрел здесь себе местечко, хотя от души надеялся, что стела с его именем появится не скоро. Здесь — потому, что из Арктики он уходить не собирался. Природа одарила его железным здоровьем, за наукой он, самоучка, хотя и не без труда, но поспевал, станция считалась образцовой, и насчет пенсии ему никто не намекал. Да и Клава к свои пятьдесят семь лет на здоровье не жаловалась и могла дать фору любому из нынешних радистов. Правда, их дети, как и зубавинские, изредка писали, что пора бы угомониться и бросить якорь на материке, но делали это больше для приличия, ибо высоко ценили щедрые вклады стариков в свои семейные бюджеты. Так что всем было хорошо — и начальству, и родителям, и детям.
Вездеходы спустились на припай. Впереди — пятьдесят километров пути.
* * *
С нелегким сердцем Пашков решился на этот поход.
К островам он ходил не раз, но только в ясную звездную ночь, когда в трескучие морозы затихали пурги и лед приобретал прочность бетона. Тогда снаряжал он два вездехода и в считанные часы прокладывал трассу. На всеми забытых, пока что не нужных людям островах песцы были непуганые, и за удачный сезон их добывали по две-три сотни — дополнительный и немалый заработок, за любимый женщинами мех платили хорошие деньги, которые по справедливости делились на всех зимовщиков поровну.
Но идти к островам в конце октября…
Хуже всего было то, что лед в проливе еще не набрал надежной толщины. Тридцать сантиметров — это считалось неплохо, ну, в крайнем случае, двадцать пять, а промеры показали, что там, где проходило подводное течение, лед не достигал и двадцати сантиметров. Для шестиколесных вездеходов с их весом в три с половиной тонны этого было слишком мало: лед под ними прогибался дугой, за гусеницами возникала паутина трещинок… Вот хотя бы недели через две — другое дело, к этому времени лед обычно нарастал. Чаще всего трассу через проливы так и прокладывали — к середине ноября, и то шли с оглядкой, обязательно и непременно по вехам.
Пашков похвалил себя за то, что еще вчера велел разметить первые километры, и не какими-нибудь палками и шестами, а бочками. Лучше бочек ориентиров и придумать невозможно, они округленные, и их не так заносит, как любые другие предметы. К тому же и ставить их значительно легче, не надо вкапывать: сбросил, поставил на попа — вот тебе и готовый ориентир. А бочки в Арктике несчитанные, на каждой станции сотни, невыгодно их, порожние, самолетами вывозить, да и корабли в навигацию неохотно забирают, так что материал даровой, под ногами валяется. Так всю зиму бочки и простоят, до лета, пока под ними лед не начнет вытаивать. А деревянная веха покрывается инеем, обледеневает, сильным ветром ее может поломать, да и видна она издали не так отчетливо, как бочка, особенно с наступлением ночи.
Шли по вчерашней колее от бочки к бочке, и за эту часть пути Пашков был спокоен. И вел вездеход не кто-нибудь, а известный в Арктике, несмотря на свою молодость, водитель Коля Кузьмичев, по прозвищу Кузя, прославившийся своей необыкновенной удачливостью. Выучил Кузю, тогда еще демобилизованного несмышленыша, сам Белухин, а лишь бы кого в ученики он не брал: долго присматривался, определял, имеется ли у человека любовь к железу, прокатывал на всех режимах и лишь потом посвящал в свои тайны. Полярный механик — мастер на все руки, он должен уметь делать все: и дизель отремонтировать, и перебрать по косточкам вездеход, и нужную деталь выточить, и многое другое, что без него на станции никто не сделает. Был Кузя умен, весел и нахален, разыгрывал всех подряд, невзирая на чины, но репутацией своей дорожил чрезвычайно и на трассе преображался, лучшего напарника и не надо.
Второй вездеход вел тоже классный и известный водитель, но известность эта была другого рода. В Арктике новости распространяются с быстротой радиоволн, и Семен Крутов, молчун и флегматик, несколько лет назад прославился своим разговором с женщиной-бухгалтером, которую прислали летом ревизовать хозяйство станции. Сначала она очень боялась одичавших мужчин и запиралась в своей комнате, а потом, убедившись, что никто на ее честь не посягает, опросила Семена: «Как же вы здесь обходитесь без женщин?» Семен совершенно искренне удивился: «А нам не надо, сами стираем, у нас есть стиральная машина». Вся Арктика взвыла в один голос, а когда в прошлом году Семен женился, на станцию полетели запросы, какая у него жена, с центрифугой или другой марки. Шутки до Семена доходили с трудом, но был он чудовищно силен, и остряки шутили, на всякий случай оставляя дверь открытой.
Напарником Семена был Петя Голошуб, слесарь-сварщик со Среднего. Он вез с собой сварочный агрегат, без которого, как выяснилось из разговора с Блинковым, стойку шасси восстановить невозможно. Пашков предполагал оставить Голошуба на Медвежьем и, не задерживаясь, идти к Треугольному или Колючему, куда — на месте будет виднее.
Впереди показались два поставленных крест-накрест шеста.
— Трещина, — поведал Кузя, сворачивая направо, — вчерась чуть в ней не искупался, будь она проклята. К знаку?
Пашков кивнул, и вездеход с ревом вполз на твердую поверхность. Это был совсем крохотный островок Безымянный, затерянная в Карском море капля суши, и на ней — тригонометрический знак с вырезанной ножом буквой "у", свидетельствовавшей о том, что несколько десятилетий назад здесь побывал Урванцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Солдатов поднял голову, сел. Игорь хотел было выйти, но Белухин его удержал, потянул носом и повторил:
— Пахнуло колбасой, мужики. Копченой, по пять тридцать за килограмм. В каком гастрономе брали, Игорь, не помню, как по батюшке?
СТАРЫЙ ВОРЧУН
Покинув Средний, вездеходы быстро выбрались на соседний Домашний и загрохотали по каменно-твердому заснеженному грунту — возможно, подумал Пашков, единственно безопасная часть предстоящего пути. Правда, вместо того, чтобы идти вдоль острова, можно было бы сразу свернуть на припай, но Пашков никогда не упускал случая навестить могилы Ушакова и Кремера. Они находились у дальней оконечности узкого, вытянутого в длину острова, недалеко от занесенного снегом фундамента бывшего дома Ушакова, Урванцева, Журавлева и Ходова — первого жилого строения на архипелаге Северная Земля. Дом был разобран по бревнышку и восстановлен на Среднем (несмотря на протесты Пашкова, бережно сохранившего на своем Голомянном охотничью избушку Журавлева), и на острове остались лишь одни могилы. Над ними установили каменные стелы с мемориальными досками, и, залетая транзитом на Средний, все полярники шли на Домашний поклониться праху двух знаменитых начальников Северной Земли.
Когда бы ни приходил сюда Пашков, при виде этих, быть может, самых одиноких могил на земле у него сжималось сердце. Выхваченные из ночи фарами вездеходов, стелы казались случайными на пустынном, закованном в лед островке; сейчас, думал Пашков, мы уйдем, и они вновь останутся одни на долгие месяцы, в полярную ночь не только люди, но и медведи редко навещают этот безжизненный уголок, только арктические ветры гуляют здесь, лютые ветры, которые не в силах потревожить покой усопших…
Отдавшись печали, Пашков постоял у могил, на прощанье смахнул снег с мемориальных досок и направился к вездеходу. Втихомолку и он присмотрел здесь себе местечко, хотя от души надеялся, что стела с его именем появится не скоро. Здесь — потому, что из Арктики он уходить не собирался. Природа одарила его железным здоровьем, за наукой он, самоучка, хотя и не без труда, но поспевал, станция считалась образцовой, и насчет пенсии ему никто не намекал. Да и Клава к свои пятьдесят семь лет на здоровье не жаловалась и могла дать фору любому из нынешних радистов. Правда, их дети, как и зубавинские, изредка писали, что пора бы угомониться и бросить якорь на материке, но делали это больше для приличия, ибо высоко ценили щедрые вклады стариков в свои семейные бюджеты. Так что всем было хорошо — и начальству, и родителям, и детям.
Вездеходы спустились на припай. Впереди — пятьдесят километров пути.
* * *
С нелегким сердцем Пашков решился на этот поход.
К островам он ходил не раз, но только в ясную звездную ночь, когда в трескучие морозы затихали пурги и лед приобретал прочность бетона. Тогда снаряжал он два вездехода и в считанные часы прокладывал трассу. На всеми забытых, пока что не нужных людям островах песцы были непуганые, и за удачный сезон их добывали по две-три сотни — дополнительный и немалый заработок, за любимый женщинами мех платили хорошие деньги, которые по справедливости делились на всех зимовщиков поровну.
Но идти к островам в конце октября…
Хуже всего было то, что лед в проливе еще не набрал надежной толщины. Тридцать сантиметров — это считалось неплохо, ну, в крайнем случае, двадцать пять, а промеры показали, что там, где проходило подводное течение, лед не достигал и двадцати сантиметров. Для шестиколесных вездеходов с их весом в три с половиной тонны этого было слишком мало: лед под ними прогибался дугой, за гусеницами возникала паутина трещинок… Вот хотя бы недели через две — другое дело, к этому времени лед обычно нарастал. Чаще всего трассу через проливы так и прокладывали — к середине ноября, и то шли с оглядкой, обязательно и непременно по вехам.
Пашков похвалил себя за то, что еще вчера велел разметить первые километры, и не какими-нибудь палками и шестами, а бочками. Лучше бочек ориентиров и придумать невозможно, они округленные, и их не так заносит, как любые другие предметы. К тому же и ставить их значительно легче, не надо вкапывать: сбросил, поставил на попа — вот тебе и готовый ориентир. А бочки в Арктике несчитанные, на каждой станции сотни, невыгодно их, порожние, самолетами вывозить, да и корабли в навигацию неохотно забирают, так что материал даровой, под ногами валяется. Так всю зиму бочки и простоят, до лета, пока под ними лед не начнет вытаивать. А деревянная веха покрывается инеем, обледеневает, сильным ветром ее может поломать, да и видна она издали не так отчетливо, как бочка, особенно с наступлением ночи.
Шли по вчерашней колее от бочки к бочке, и за эту часть пути Пашков был спокоен. И вел вездеход не кто-нибудь, а известный в Арктике, несмотря на свою молодость, водитель Коля Кузьмичев, по прозвищу Кузя, прославившийся своей необыкновенной удачливостью. Выучил Кузю, тогда еще демобилизованного несмышленыша, сам Белухин, а лишь бы кого в ученики он не брал: долго присматривался, определял, имеется ли у человека любовь к железу, прокатывал на всех режимах и лишь потом посвящал в свои тайны. Полярный механик — мастер на все руки, он должен уметь делать все: и дизель отремонтировать, и перебрать по косточкам вездеход, и нужную деталь выточить, и многое другое, что без него на станции никто не сделает. Был Кузя умен, весел и нахален, разыгрывал всех подряд, невзирая на чины, но репутацией своей дорожил чрезвычайно и на трассе преображался, лучшего напарника и не надо.
Второй вездеход вел тоже классный и известный водитель, но известность эта была другого рода. В Арктике новости распространяются с быстротой радиоволн, и Семен Крутов, молчун и флегматик, несколько лет назад прославился своим разговором с женщиной-бухгалтером, которую прислали летом ревизовать хозяйство станции. Сначала она очень боялась одичавших мужчин и запиралась в своей комнате, а потом, убедившись, что никто на ее честь не посягает, опросила Семена: «Как же вы здесь обходитесь без женщин?» Семен совершенно искренне удивился: «А нам не надо, сами стираем, у нас есть стиральная машина». Вся Арктика взвыла в один голос, а когда в прошлом году Семен женился, на станцию полетели запросы, какая у него жена, с центрифугой или другой марки. Шутки до Семена доходили с трудом, но был он чудовищно силен, и остряки шутили, на всякий случай оставляя дверь открытой.
Напарником Семена был Петя Голошуб, слесарь-сварщик со Среднего. Он вез с собой сварочный агрегат, без которого, как выяснилось из разговора с Блинковым, стойку шасси восстановить невозможно. Пашков предполагал оставить Голошуба на Медвежьем и, не задерживаясь, идти к Треугольному или Колючему, куда — на месте будет виднее.
Впереди показались два поставленных крест-накрест шеста.
— Трещина, — поведал Кузя, сворачивая направо, — вчерась чуть в ней не искупался, будь она проклята. К знаку?
Пашков кивнул, и вездеход с ревом вполз на твердую поверхность. Это был совсем крохотный островок Безымянный, затерянная в Карском море капля суши, и на ней — тригонометрический знак с вырезанной ножом буквой "у", свидетельствовавшей о том, что несколько десятилетий назад здесь побывал Урванцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53