это и радовало Невскую, и настораживало, ибо она привыкла к тому, что мужчины, пытавшиеся с ней сблизиться, были на редкость однообразны — стремились завоевать расположение Гриши и безудержно его расхваливали. «Даже обидно, ведь не я им нужен, а ты», — как-то пожаловался Гриша. Невская смеялась и возражала, но не раз убеждалась в том, что Гриша обладал воистину собачьим чутьем на людей, таким острым и безошибочным, что она со всей серьезностью к нему прислушивалась. Однако Юрий Павлович говорил о Грише с подкупающей искренностью и вопреки своим правилам ради трогательно-худенького, остриженного брата Невская заставила себя оттаять и улыбаться. Потом, по мере выздоровления Гриши, разговоры о нем понемногу превратились из главных во второстепенные, а еще через какое-то время Юрий Павлович напросился на чашку чая.
Он был молод, холост и, безусловно, умен. Интуиция подсказывала Невской, что человек он вполне порядочный, не ищущий легких связей. Поначалу ее забавляло, что, оказавшись с ней наедине, он становится неожиданно робким и даже чуточку глупеет, но затем и ей самой стало передаваться его волнение, и это непривычное ощущение испугало; склонность к самоанализу, обычно помогавшая ей разбираться в себе, на сей раз скорее запутывала; под надуманным предлогом она покончила с чаепитиями, и они просто прогуливались после работы, беседуя о всякой всячине.
Во многом они сходились, так как обоим в жизни пришлось немало страдать: Юрий Павлович пережил неудачную любовь и лишь не очень давно вышел из депрессии. Они соглашались в том, что страдание для души выше, чем радость, ибо радость эгоистична, а страдание пробуждает возвышенные чувства, обостряет восприимчивость и сочувствие к человеческому горю; оба они презирали пошлость, избегали, даже себе во вред, контактов с людьми, которые были им неприятны; оба любили книги, с той разницей, что Юрию Павловичу, родившемуся в деревне, были ближе одни писатели, а горожанке Невской другие, но разницу эту они сочли несущественной, так как и те и другие поднимали общечеловеческие вопросы, волнующие читателя вне зависимости от его происхождения.
Во время одной из прогулок Юрии Павлович сделал Невской предложение; оно не было неожиданным, Невская была к нему готова и ответила согласием. Она немного сожалела, что той самой любви, от которой, как говорят, меж рук проскакивают искры, к Юрию Павловичу не испытывает, но он был ей симпатичен, тактично и бережно, не торопя событий, к ней относился и, что было особенно важно, с теплотой отзывался о Грише. Может быть, думала она, это даже хорошо, что решение ей диктует мозг, а не сердце: страсти бушуют бурно, но не очень долго, они надувают парус, а большую часть пути преодолевать-то придется на веслах…
На следующий день Юрий Павлович устроил ей кратковременное свидание с Гришей. К ее огорчению, Гриша был необычно молчалив, неохотно отвечал на вопросы и, как ей показалось, даже обрадовался, когда она стала прощаться. Занятая своими мыслями, Невская не придала этому особого значения — наверное, под подушкой у Гришки лежала хорошая книга или боялся упреков, что, мол, твою сестру пустили, а наших мам нет. Вечером Юрий Павлович, взволнованный и счастливый, поджидал ее у школы и сразу же стал делиться планами на их будущую жизнь. Здесь были и нешумная свадьба для избранных, и обмен ее комнаты и его квартиры на двухкомнатную, покупка мебели, одежды и в перспективе даже машины — деньги у Юрия Павловича имелись. Они обсуждали эти приятные вещи, смотрели, улыбаясь, друг на друга, а Юрий Павлович уже размечтался о свадебном путешествии — «затеряемся на месяц в лесу», и о грядущих прогулках, и о многом другом. Невская слушала, соглашалась, и голова у нее немного кружилась от надежды, что теперь все будет хорошо и начинается новая, очень интересная жизнь. И вдруг ее поразила одна мысль. Она припоминала все, что говорил ей Юрий Павлович и, холодея от догадки, спросила: «Ты все время говоришь — „вдвоем“, „наедине“. Какое же место ты в своих планах отводишь Грише?» — «Не беспокойся, дорогая, — ответил он, — все улажено, мы с ним договорились, он охотно согласился перейти в интернат. У меня там знакомый директор, никаких трудностей не будет».
Мимо проходило такси. Невская остановила его, мягко, но твердо объяснила Юрию Павловичу, что он, к сожалению, в ней ошибся, и уехала домой. С неделю он преследовал ее, умолял выслушать, но ей это было неприятно, и, будучи умным человеком, он все понял и оставил ее в покое.
Таков был единственный опыт, окончательно убедивший Невскую в том, что личное счастье не для нее. И она и Гриша тяжело переживали эту историю, но по молчаливому уговору не вспоминали о ней; лишь много спустя Гриша признался, что тогда, после разговора с Юрием Павловичем, он понял, что Зоя его разлюбила и решил, сославшись на отсутствие аппетита, умереть от голода. Впервые со времени гибели родителей Невская всплакнула, и они дали друг другу смешную клятву — никогда не расставаться.
Невская не была сентиментальна, она знала, что рано или поздно Гришу от нее уведут. Но точно так же знала она и то, что, пока этого не произошло, никому и ни при каких обстоятельствах не позволит она войти в ее жизнь.
* * *
И теперь Невской было мучительно стыдно.
Уходя, Анисимов обернулся и посмотрел на нее. Ей показалось, что он что-то сказал, и она сделала шаг вперед. Он тоже шагнул навстречу, оба они на мгновение растерялись, и Анисимов, махнув рукой, ушел. Ничего особенного вроде бы не произошло, и внимания как будто никто не обратил, но ведь не зря, не зря ее преследуют нелепыми и возмутительными намеками!
Начала Лиза, вот уж кому, не приведи господь, на язык попасть. «Женись на Зое Васильевне, а то отобьют, сказать, кто?» Это — Игорю, а смеющийся и дерзкий взгляд — на Анисимова… Какой стыд, что женатый человек мог подумать? «Кому-то хотел понравиться, как думаешь, кому, Зоинька?» А ведь Лиза — из лучших, гордая, сильная, казалось бы, родственная душа. Ну, случилась у нее неудача, зачем же так пошло, жестоко, чисто по-женски мстить за нее другим? И дурацкий, бестактный вопрос Солдатова — не будете ли, мол, на нас так смотреть, как на Анисимова, потом намек тети Ани… Ну что вам от меня надо, почему вы не хотите оставить меня в покое? Никто мне не нужен, поверьте, никто, прошу вас только об одном: не вмешивайтесь в мою жизнь, не терзайте меня, я ведь никому из вас не сделала ничего плохого, никакого повода не дала…
Никакого, утвердительно повторила про себя Невская, и поймала себя на том, что лихорадочно перебирает в памяти все встречи и разговоры с этим, в сущности, полузнакомым человеком. Да, пожалуй, она не всегда была достаточно последовательна: в столовой они несколько раз оказывались за одним столом и беседовали дольше, чем следовало, однажды уборщица даже с грубоватым юмором посоветовала им найти более подходящее место для флирта. Но в этих разговорах не было ровно ничего такого, что бросило бы на нее тень, ровно ничего, это она помнила точно. И она резко, как делала это всегда, прекратила их, когда он так бестактно спросил, почему она не замужем.
Невская почувствовала, что неудержимо и густо краснеет, и впервые порадовалась темноте. Она вспоминала, как рассердилась на Гришу, когда он шепнул ей:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53