А вот Невская, которая утонченнее и, пожалуй, красивее, вряд ли станет свою удачу завоевывать; она, как булгаковская Маргарита Николаевна, никогда и ничего для себя не попросит, не поступится ни на йоту своим кодексом чести. А ждать, пока сами предложат, можно долго, всю жизнь… Мне жаль ее, как жаль всех неустроенных прекрасных женщин, не умеющих за себя бороться; а ведь кто-то бродит по свету, ищет ее, обязательно ищет, потому что природа ничего не делает зря. Только где он, ищущий, и как долго он будет ее искать?
* * *
Послышались топот, крики, залаял Шельмец, и Белухин, кряхтя, сполз с полатей и проковылял в тамбур. Бац! бац! — два выстрела, дикий рев, лязганье засова, кто-то вбежал в тамбур, и засов снова лязгнул.
— Мама родная… — это, конечно, Лиза, ее лексика.
Вслед за Белухиным, порывисто дыша, вошли Матвеич и Дима.
— Не уложил? — спокойно поинтересовался Белухин, будто о погоде — метет или не метет.
— Вряд ли, — с извинением сказал Матвеич. — Ранил, наверное.
— Обязательно надо было стрелять? — Белухин поднял палец, прислушался. — Живой твой медведь, уходит.
— Летел как танк! — возбужденно сказал Дима. — У самых дверей прихватил.
— У вышки еще двое бродят, — добавил Матвеич. — Зозуля с ребятами на скале, надо выручать.
— Опасный, однако, твой подстреленный, — проворчал Белухин, застегивая полушубок и надевая рукавицы. — Что ж, пошли. Топор возьми, Игорь… Ну? Топор, говорю, возьми!
— Я? — спросил Игорь.
— Ты, ты!.. Ладно, оставайся за старшего. Бери топор, Дима.
— Куда ты пойдешь, скрюченный? — запричитала Анна Григорьевна. — И без тебя народу хватает!
— В самом деле, оставайся, — сказал Матвеич.
— Помолчи, старая! — повысил голос Белухин. — Цыц! — рыкнул он на Шельмеца, который сунулся было за ним. — Мы скоро. Дверь не забудь, Игорь.
Матвеич пропустил вперед Белухина и Диму, обернулся, будто хотел что-то сказать, но махнул рукой и вышел. Дверь хлопнула, Чистяков тут же выскочил в тамбур и закрыл засов.
— Мама родная…
Я взглянул на часы, ровно сутки назад мы совершили посадку. Медленно идет время — для тех, кому делать нечего…
ЗОЯ ВАСИЛЬЕВНА
— И куда ему, старому, резаному, — продолжала причитать Анна Григорьевна. — Месяца нет, как аппендицит сделали, и радикулит, и сердцем мается. Говорила, возьми две недели за свой счет, так ему хоть кол на голове теши, плевать ему на жену, с голыми руками на медведя, и зачем его пустила, на порог не легла…
— Перешагнул бы он, тетя Аня, — сказала Лиза. — Силой разве их удержишь, не гулять пошли.
— Он самый опытный, — вставил Игорь.
— Опытный? — ожесточилась Анна Григорьевна. — А если его через три шага скрючит? «У нас на станции…» — вдруг передразнила она. — Вот бы и пошел с ним, а не дожидался, пока он Диму не позвал!
— Но я готов был идти, — примирительно сказал Игорь. — Я…
— Подранок тебе не посмотрит, опытный или неопытный! — не успокаивалась Анна Григорьевна. — Не умеешь — не стреляй! А этот мало того, что самолет утопил, так еще врага из зверя сделал!
— Это несправедливо, — вспыхнула Невская. — Не ожидала, тетя Аня.
— Много ты понимаешь, что справедливо, что несправедливо, ты с мое поживи!
— Не очень много, — согласилась Невская. — Но, прошу вас, не надо искать виновных. Это очень стыдно — валить вину на других, мы были и остались пассажирами, а они делают все, что могут.
— Зоя права! — горячо поддержал Гриша. — Мы, тетя Аня, должны гордиться такими людьми, как дядя Коля и Илья Матвеевич.
— Ой, сыночек, — горестно вздохнула Анна Григорьевна, — устала я им гордиться, живой он мне нужен, куда я без него, нитка без иголки…
— Я уверен, что все будет хорошо, — успокоил Гриша, — вот увидите, тетя Аня.
Гриша подсел к Анне Григорьевне и что-то тихо ей сказал. Она закивала, встала и подошла к нарам, на которых лежал Седых.
— Не спишь?
— Не сплю, — откликнулся Седых.
— Глупость я брякнула, сынок, ты уж не говори Илье.
— Я не сплетник, — холодно произнес Седых.
— Сгоряча я, — сокрушалась Анна Григорьевна. — У меня и в мыслях не было на Илью вину валить.
— Не вы, так другие, — тем же тоном сказал Седых, — мы к этому привыкли.
— Прости, сынок.
— Ладно.
— И ты прости, дочка.
Невская пожала плечами.
— Что вы, тетя Аня, меня вы нисколько не обидели.
— Не тебя, так Илью. Он и в самом деле хороший мужик — Илья, это я тебе точно говорю.
Невская промолчала. На душе у нее было пасмурно. Ее беспокоил хрип в груди, все сильнее терзал голод, и сердце сжималось, когда она смотрела на Гришу: она — что, она выдержит, а вот он… И не пожалуется, даже знаком не покажет. И Лиза, бедняжка, ей хуже всех…
— Зоинька, — шепнула Лиза, — не смотри на меня жалеючи, я от этого злая становлюсь.
— Я всех жалею, — сказала Невская, — и себя тоже.
— Себя сколько хочешь, а меня не надо.
— Хорошо, не буду.
— Оби-иделась, — протянула Лиза.
— Мы сейчас только и делаем, что обижаем друг друга.
— Это жизнь нас обижает, и тебя, и меня.
— Я этого не считаю.
— А ты горда, подружка.
— И ты тоже.
— Верно, — согласилась Лиза. — Милостыни пока что ни у кого не просила.
Шельмец подался к дверям, зарычал.
— Кто-то идет! — вжав нос в окошко, выкрикнул Гриша. — Медведь!
Анна Григорьевна встрепенулась.
— Если вломится, головешку ему в пасть, головешку! Да не сейчас, потом, дыму напустишь!
— Фу ты, обжегся! — вскрикнул Чистяков.
— Рукавицы надень, защитничек! — Анна Григорьевна подсела к печурке, забрала у Чистякова кочережку. — Уйди, я сама.
— Уходит! — радостно доложил Гриша. — Это не тот, что раньше был, значительно меньше. Наверное, двухлеток.
— Знаток, — усмехнулся Чистяков, — медведица это, видишь, медвежонок за ней бежит?
— Не вижу… Вижу! Зоя, медвежонок, быстрее!
— Ш-ш-ш! — потребовала Анна Григорьевна. — Уж не самолет ли?
Все притихли.
— Самолет, — подтвердил Седых. — Успеют ли разжечь костер?
Гул моторов приблизился и разросся до звона в ушах, отдалился и вновь разросся, и так несколько раз. Потом отдалился и исчез.
— Значит, не успели, — спокойно констатировал Седых. — Будем ждать следующего раза.
— Дождемся ли, — сдавленным голосом произнесла Лиза.
— Дождемся, — уверенно сказал Чистяков. — Ни им, ни нам никуда не деться.
— Им-то есть куда, — Лиза зло усмехнулась. — Возвратятся на Средний, поужинают и кино пойдут смотреть. Это мы с тобой никуда не денемся. Игорь, а почему ты все-таки не пошел с ними?
— Но ведь Николай Георгиевич… — начал Чистяков.
— Да, я забыла, он тебя оставил. А ты молодец, дисциплинированный! Боря, запамятовала, летчика-то нашего, который из сил выбивается, нас ищет, как зовут?
— Язва ты, Елизавета Петровна… Миша Блинков, ты его в Тикси видеть могла, высоченный, чуть не с Диму ростом.
— Цыганистый такой, с бородкой?
— Наоборот, Мишка блондин и безбородый.
— Игорек, — строго сказала Лиза, — отращивай усы и бороду, а то молодой ты очень, даже неловко будет с тобой расписываться.
— Спасибо, что предупредила, — ухмыльнулся Чистяков, — а то я как раз собрался бежать в парикмахерскую.
— А Илья Матвеевич на Диксоне брился два раза в день, — напомнил Гриша.
— Может, кому хотел понравиться? — высказала догадку Лиза. — Как думаешь, Зоинька?
— Илье Матвеевичу для этого не обязательно бриться, — возразил Гриша. — Он притягивает к себе людей, как магнит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53