Ранним утром, обходя судно, старпом хватался за голову: все палубы и борта были залиты чернилами, которые вырабатываются кальмарами в целях самозащиты и извергаются при крайней опасности.
— Стихийная сила! — Капитан беспомощно разводил руками. — Ничего не поделаешь, Артемий Харлампович, приказами эпидемию не остановишь. Помню, как— то проходил я на китобойце Яванское море, и несколько ночей подряд люди не спали — бегали от борта к борту с криками: «Смотрите, какая черепаха!», «Братцы, меч-рыба!», «Морская змея!» Потом привыкли, успокоились… Людям нужна разрядка, одними кинофильмами и вечерами отдыха не отделаешься.
Прими какие-нибудь меры для успокоения совести.
Меры были приняты, и охотники за кальмарами переселились на швартовую палубу, железное покрытие которой легко обмывалось из шланга забортной водой. Но, несмотря на такое ограничение, в следующую ночь был установлен абсолютный рекорд: добыча превысила тысячу штук! Теперь уже отмахнуться от кальмаров стало невозможно, такая добыча приобретала промысловое значение. Кончились наши пирушки при закрытых дверях — кальмаров было так много, что они пошли на общий стол. Мы ели их каждый день, вареных, пареных и жареных, и так пресытились, что начали ворчать: «Опять кальмары?
Сколько можно? Надоело». Тогда капитан приказал часть добычи заморозить про запас, и впоследствии мы щедро угощали посетителей судна этим экзотическим лакомством.
Отныне наши асы охотились только на крупных кальмаров, а мелочь просто выбрасывали. Однако гигантских головоногих нам увидеть не довелось. А легенд о них наслышались множество. Конечно, в чудовища размером с остров теперь никто не верит, но сведения о кракенах, кальмарах-великанах, вполне достоверны. Есть свидетельство одного норвежского капитана о двадцатиметровом кальмаре, который напал на судно и пытался его протаранить. Другие источники повествуют о чудовищах длиной до тридцати метров, а один кальмар был выброшен на берег и точно замерен: длина его оказалась восемнадцать метров, вес — восемь тонн. Вот вам и моллюски!
Пятна на солнце, радиозонды и переменная облачность.
Долгие месяцы готовились к эксперименту, прошли во имя него полмира, недели и дни считали, а час настал — и вроде бы ничего не изменилось. Поначалу я был даже разочарован: «крупнейший в истории», «не имеющий себе равных», «международный» и так далее Тропический эксперимент — а все осталось таким же будничным, разве что работы научному составу порядком прибавилось.
— А чего ты ждал? — удивился Вилли. — Сенсационных открытий, «зврик», потока поздравлений и вручения тут же, в море, Нобелевских премий? Ничего подобного не произойдет.
— То есть произойдет, но потом, — уточнил Генрих Булдовский. Мы сейчас добываем только руду, зато в огромном количестве. Вот вернемся домой, пропустим ее через фильтр научного анализа и электронно-вычислительные машины, и тогда…
— И тогда будем проворачивать дырочки в лацканах пиджаков! — оптимистически закончил Петя и щелкнул каблуками босоножек: — Разрешите представиться, Пушистов, лауреат премии имени Воробышкина!
— Накаркал… — с тихим ужасом упрекнул Вилли. — Он идет, спасайся, кто может!
Степенней походкой выдающегося ученого приближался Воробышкин. Интеллигентный и мягкий Вилли боялся его до паники. Мы, люди погрубее, могли в самый разгар очередного монолога повернуться и уйти, а Вилли обреченно оставался, испытывая адовы муки человека, вынужденного слушать невероятную чушь. Вчера с подозрением на аппендицит уложили в лазарет судового плотника Григория Андреевича Старченко; случай за последние два месяца был третий, и буйное воображение Воробышкина тут же породило глубоко научную теорию, каковую он битый час развивал перед загнанным в угол Вилли.
Теория была неподражаемо оригинальна и формулировалась с афористичной простотой: по мере приближения солнечных пятен к центру светила на судне увеличивается число заболеваний аппендицитом.
Ошеломленный такой очевидной зависимостью, Вилли возражал слабо и неубедительно: с одной стороны, конечно, логика несокрушимая, но с другой — не мешало бы как-то и доказать, Воробышкин побежал фотографировать солнечные пятна. Но здесь произошла крайне досадная неприятность: направленный на Солнце «Зенит» совершенно неожиданно задымился и вспыхнул, Пока его владелец, далекий от науки человек, изо всех сил проклинал Воробышкина, тот бросился за аппаратом к Вилли. На этот раз Вилли был тверд, как камень, и на все аргументы и далее предложения о соавторстве отвечал лаконичным и холодным: «Нет». Так что из-за сущего пустяка великое открытие не состоялось, что лишний раз свидетельствует о том, что в пауке нет мелочей.
Между тем с каждым днем напряжение возрастало — Тропический эксперимент набирал пары. Раньше других это ощутила на себе радиорубка: на судно из эфира обрушилась такая лавина информации, запросов, требований и приказов, что радисты едва успевали их принимать. Флагманом морской эскадры стал «Профессор Зубов», где находилась резиденция начальника советской части эксперимента Михаила Арамаисовича Петросянца и его заместителя Николая Ивановича Тябина. От них, а также из штаб-квартиры в Дакаре мы получали целые рулоны радиограмм, только ответить на которые у Ткаченко не хватало рабочего дня, тем более что половина из них была на английском языке.
Потом начали задыхаться аэрологи. Все участвующие в эксперименте суда одновременно перешли на восьмиразовое зондирование атмосферы: каждые три часа в одну и ту же минуту аэрологи разбросанной на тысячи миль эскадры выпускали радиозонды.
Ребята из отряда Анатолия Битченко худели на глазах, в таком темпе они, кажется, еще никогда не работали. Сначала каждый зонд проверялся на специальном устройстве — соответствует ли он своему «паспорту». Затем резиновая оболочка заполнялась из баллонов гелием и превращалась в грушевидной формы воздушный шар, к которому вместо гондолы прикреплялся радиозонд. Теперь зонд был полностью снаряжен и готов к полету. И вот, подхваченный воздушным потоком, он стремительно уносился ввысь, а на «Метеорите», мощной локационной установке, следили за полетом Борис Липавский, Саша Городовиков, Римма Савватеева и их товарищи.
Неудача! Оболочка лопнула, и зонд не достиг нужной высоты — начинай все с начала…
И снова, подгоняемые упреками и приказами, аэрологи снаряжали очередного «воздушного скитальца», снова его выпускали. На этот раз порядок. Теперь нужно быстро произвести первичную обработку, нанести данные на перфоленту и — бегом на ЭВМ! Раз — заработало запоминающее устройство, два — в сумасшедшей пляске запрыгали в машине светлячки, три — пошла бумажная простыня со многими сотнями цифр. Снова бегом — в радиорубку, где неистовствуют радисты, от которых центр настойчиво требует эти самые цифры, браня за уже пятиминутное опоздание.
А едва кончился цикл — наступает время для нового. Пора выпускать, почему не готовы? Не пообедали? Оболочки лопаются? Это не оправдание! Не-ме-длен-но выпускайте зонд!
И так — восемь раз в сутки.
Тысячи зондов летели над Атлантикой, пронизывая гущу атмосферы тропической области; они, как разведчики, засылаемые во вражеские тылы, передавали по радио бесценные сведения — и погибали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
— Стихийная сила! — Капитан беспомощно разводил руками. — Ничего не поделаешь, Артемий Харлампович, приказами эпидемию не остановишь. Помню, как— то проходил я на китобойце Яванское море, и несколько ночей подряд люди не спали — бегали от борта к борту с криками: «Смотрите, какая черепаха!», «Братцы, меч-рыба!», «Морская змея!» Потом привыкли, успокоились… Людям нужна разрядка, одними кинофильмами и вечерами отдыха не отделаешься.
Прими какие-нибудь меры для успокоения совести.
Меры были приняты, и охотники за кальмарами переселились на швартовую палубу, железное покрытие которой легко обмывалось из шланга забортной водой. Но, несмотря на такое ограничение, в следующую ночь был установлен абсолютный рекорд: добыча превысила тысячу штук! Теперь уже отмахнуться от кальмаров стало невозможно, такая добыча приобретала промысловое значение. Кончились наши пирушки при закрытых дверях — кальмаров было так много, что они пошли на общий стол. Мы ели их каждый день, вареных, пареных и жареных, и так пресытились, что начали ворчать: «Опять кальмары?
Сколько можно? Надоело». Тогда капитан приказал часть добычи заморозить про запас, и впоследствии мы щедро угощали посетителей судна этим экзотическим лакомством.
Отныне наши асы охотились только на крупных кальмаров, а мелочь просто выбрасывали. Однако гигантских головоногих нам увидеть не довелось. А легенд о них наслышались множество. Конечно, в чудовища размером с остров теперь никто не верит, но сведения о кракенах, кальмарах-великанах, вполне достоверны. Есть свидетельство одного норвежского капитана о двадцатиметровом кальмаре, который напал на судно и пытался его протаранить. Другие источники повествуют о чудовищах длиной до тридцати метров, а один кальмар был выброшен на берег и точно замерен: длина его оказалась восемнадцать метров, вес — восемь тонн. Вот вам и моллюски!
Пятна на солнце, радиозонды и переменная облачность.
Долгие месяцы готовились к эксперименту, прошли во имя него полмира, недели и дни считали, а час настал — и вроде бы ничего не изменилось. Поначалу я был даже разочарован: «крупнейший в истории», «не имеющий себе равных», «международный» и так далее Тропический эксперимент — а все осталось таким же будничным, разве что работы научному составу порядком прибавилось.
— А чего ты ждал? — удивился Вилли. — Сенсационных открытий, «зврик», потока поздравлений и вручения тут же, в море, Нобелевских премий? Ничего подобного не произойдет.
— То есть произойдет, но потом, — уточнил Генрих Булдовский. Мы сейчас добываем только руду, зато в огромном количестве. Вот вернемся домой, пропустим ее через фильтр научного анализа и электронно-вычислительные машины, и тогда…
— И тогда будем проворачивать дырочки в лацканах пиджаков! — оптимистически закончил Петя и щелкнул каблуками босоножек: — Разрешите представиться, Пушистов, лауреат премии имени Воробышкина!
— Накаркал… — с тихим ужасом упрекнул Вилли. — Он идет, спасайся, кто может!
Степенней походкой выдающегося ученого приближался Воробышкин. Интеллигентный и мягкий Вилли боялся его до паники. Мы, люди погрубее, могли в самый разгар очередного монолога повернуться и уйти, а Вилли обреченно оставался, испытывая адовы муки человека, вынужденного слушать невероятную чушь. Вчера с подозрением на аппендицит уложили в лазарет судового плотника Григория Андреевича Старченко; случай за последние два месяца был третий, и буйное воображение Воробышкина тут же породило глубоко научную теорию, каковую он битый час развивал перед загнанным в угол Вилли.
Теория была неподражаемо оригинальна и формулировалась с афористичной простотой: по мере приближения солнечных пятен к центру светила на судне увеличивается число заболеваний аппендицитом.
Ошеломленный такой очевидной зависимостью, Вилли возражал слабо и неубедительно: с одной стороны, конечно, логика несокрушимая, но с другой — не мешало бы как-то и доказать, Воробышкин побежал фотографировать солнечные пятна. Но здесь произошла крайне досадная неприятность: направленный на Солнце «Зенит» совершенно неожиданно задымился и вспыхнул, Пока его владелец, далекий от науки человек, изо всех сил проклинал Воробышкина, тот бросился за аппаратом к Вилли. На этот раз Вилли был тверд, как камень, и на все аргументы и далее предложения о соавторстве отвечал лаконичным и холодным: «Нет». Так что из-за сущего пустяка великое открытие не состоялось, что лишний раз свидетельствует о том, что в пауке нет мелочей.
Между тем с каждым днем напряжение возрастало — Тропический эксперимент набирал пары. Раньше других это ощутила на себе радиорубка: на судно из эфира обрушилась такая лавина информации, запросов, требований и приказов, что радисты едва успевали их принимать. Флагманом морской эскадры стал «Профессор Зубов», где находилась резиденция начальника советской части эксперимента Михаила Арамаисовича Петросянца и его заместителя Николая Ивановича Тябина. От них, а также из штаб-квартиры в Дакаре мы получали целые рулоны радиограмм, только ответить на которые у Ткаченко не хватало рабочего дня, тем более что половина из них была на английском языке.
Потом начали задыхаться аэрологи. Все участвующие в эксперименте суда одновременно перешли на восьмиразовое зондирование атмосферы: каждые три часа в одну и ту же минуту аэрологи разбросанной на тысячи миль эскадры выпускали радиозонды.
Ребята из отряда Анатолия Битченко худели на глазах, в таком темпе они, кажется, еще никогда не работали. Сначала каждый зонд проверялся на специальном устройстве — соответствует ли он своему «паспорту». Затем резиновая оболочка заполнялась из баллонов гелием и превращалась в грушевидной формы воздушный шар, к которому вместо гондолы прикреплялся радиозонд. Теперь зонд был полностью снаряжен и готов к полету. И вот, подхваченный воздушным потоком, он стремительно уносился ввысь, а на «Метеорите», мощной локационной установке, следили за полетом Борис Липавский, Саша Городовиков, Римма Савватеева и их товарищи.
Неудача! Оболочка лопнула, и зонд не достиг нужной высоты — начинай все с начала…
И снова, подгоняемые упреками и приказами, аэрологи снаряжали очередного «воздушного скитальца», снова его выпускали. На этот раз порядок. Теперь нужно быстро произвести первичную обработку, нанести данные на перфоленту и — бегом на ЭВМ! Раз — заработало запоминающее устройство, два — в сумасшедшей пляске запрыгали в машине светлячки, три — пошла бумажная простыня со многими сотнями цифр. Снова бегом — в радиорубку, где неистовствуют радисты, от которых центр настойчиво требует эти самые цифры, браня за уже пятиминутное опоздание.
А едва кончился цикл — наступает время для нового. Пора выпускать, почему не готовы? Не пообедали? Оболочки лопаются? Это не оправдание! Не-ме-длен-но выпускайте зонд!
И так — восемь раз в сутки.
Тысячи зондов летели над Атлантикой, пронизывая гущу атмосферы тропической области; они, как разведчики, засылаемые во вражеские тылы, передавали по радио бесценные сведения — и погибали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39