Дедушка взял у мамы двадцать копеек. Отдал дядьке. Тот телеграмму протянул. Но уходить не собирался.
– Слышь! – сказал он деду. – Тут говорят, генерал какой-то нас откопал!
– Говорят! – ответил дед. – Ну, до свидания!
Пьяный рукой махнул.
– Чтоб ему неладно было! – воскликнул. – Лучше бы не откапывал! Как хорошо! На работу идти не надо! Телеграммы эти проклятые никто не шлет!
– Ты что, – спросил дед, – три дня с бутылкой в обнимку?
– Ага! – радостно крикнул телеграммщик. – А генералов этих не звал никто. Подумаешь, генерал! Да я сам, может, майор! Может, и я бы сейчас до генерала дослужился.
Из кухни мама вышла, велела мне в комнату идти. Я не хотел. Боялся деда оставить. Вдруг этот пьяный тут разбушуется? Но дедушка мне кивнул. Сказал:
– Иди, Антошка! Не гляди на этого майора. Мне и то страшно на него смотреть.
Я ушел. Но из комнаты ведь все слышно.
– Не пужайся! – сказал телеграммщик. – Чего такой пужливый? Небось на войне не был? Небось в тылу отсиделся!
Я думал, после этих слов дедушка на него закричит. Выгонит из прихожей. Но он промолчал. А пьяный болтал.
– Зря отсиделся! – говорил он. – На войне хорошо! На войне я человек был, понимаешь? Все под козырек берут! Что прикажешь, то и сделают! Если ошибся – никто не осудит. Не смеют. Вперед – и все!
Дед молчал.
– Нет, – крикнул телеграммщик, – ты не понимаешь! Война лучше! Вот бы сейчас войну! Я бы снова человеком был!
– Как у тебя язык поворачивается, – сказал дед, – такое говорить? Даже если пьяный.
– Ты чо, ты чо! – забормотал телеграммщик. – Думаешь, я Черчилль какой? Войны хочу?
– Давай-ка отсюда, герой! – насмешливо сказал дед. – А то вон внук мой тебя слушает! Подумает еще, что ты действительно майор!
– Майор! – закричал пьяный.
– Если и был майор, так забудь про это. И никому не рассказывай. Армию не позорь. Свое прошлое.
– Ты кто такой? – заорал телеграммщик. – Кто такой – меня учить? Подполковник? Полковник? Генерал, может быть? Ха-ха-ха! Генерал! Плевал я на всех генералов!
– Просто человек, – ответил дед. – Разве этого мало?
Телеграммщик, ругаясь, ушел. В прихожей послышался мамин голос:
– Надо было вызвать милицию.
– Разве поможет? – ответил дед. Голос у него был усталый, тяжелый. – Разве поможет милиция, если человек честь потерял?
Дедушка весь вечер ходил молчаливый. Когда его спрашивали что-нибудь, отвечал невпопад. Перед самым сном руку в карман сунул, вытащил бумажку.
Телеграмма! Забыли все про нее.
– «Дорогой Антон, – прочитал дед, – двадцать восьмого марта мне стукнет пятьдесят тчк Непременно прилетай тчк Иванов».
Дед забегал по комнате. Оживился.
– Еду! – крикнул он маме и отцу. – Еду! – крикнул мне.
У меня чуть слезы не выступили. Ведь мы договорились на лыжах покататься в каникулы. В кино вместе походить. Да и вообще мы договаривались весенние каникулы вместе провести. А он уезжает! Уезжает! И про меня забыл!
Дед подошел ко мне. Взял за подбородок. Заглянул в глаза.
– Ольга! Сергей! – сказал он. – А мы ведь вместе с Антошкой поедем.
И тут примчалась Анна Робертовна.
– Мон женераль! – крикнула деду с порога, нас даже не заметив. – Дождалась! Наконец-то! Гриша женится! Буду своих внуков нянчить!
Дедушка засмеялся. Спросил:
– Как же мы теперь управимся? Три коляски чужих да еще своя прибавится.
– Мон женераль! – воскликнула Анна Робертовна, смешно прищурив глаза. Будто земляничное варенье попробовала. – Прицепим друг к другу. Будет целый поезд.
Мы все так и покатились, представив себе поезд из четырех колясок. И Анна Робертовна вместо паровоза!
Его родина
Мы путешествуем!
Мы меняем самолеты. Сначала летим на большом «Ту». Потом на небольшом «Иле». Затем на маленьком «Яке». И еще на «Ане». Совсем крохотном. В нем сидят человек двенадцать. И стенки дребезжат.
Мы летим сначала на его родину. Ведь он же вятский. Это где-то от нас далеко. За Уралом. Почти у Москвы.
Дед сказал, когда мы составляли с ним маршрут:
– Надо заехать на родину. Поклониться отцу-матери. Вдруг не придется?
Я эти слова мимо ушей пропустил. Стал его про Москву спрашивать. Про Харьков, где генерал Иванов живет…
И вот «Ан» садится уже. На снежное поле. Мы идем в Дом колхозника. Машины в деревню, где родился дед, не ходят. Добраться можно только на лошади. Вернее, на санях. Нам объясняют, что утром пойдет почта. И с ней захватят нас. Вместо ценных бандеролей, наверное.
Мы устраиваемся в тесной комнатке с маленьким окном. Подоконник широкий, пожалуй, с метр. Дед говорит, тут когда-то был монастырь. И это келья, комната, где монахи жили. Мне забавно, мы тоже, значит, монахи.
Нам говорят, что свет только до двенадцати. Что движок потом выключается. Не понимаю, какой движок? И почему электричество нельзя включить ночью? И почему лампочка светит неровно – то тускло, глазам больно, то ярко.
– Электричество здесь от двигателя идет, – объясняет дед. – А механику тоже спать надо. Вот построят вашу станцию, и свет сюда придет. Будет постоянный. Сибирский.
– Как? – удивляюсь я. – Наше электричество – так далеко пойдет?
– Конечно! – объясняет дед. – Сибирская электроэнергия и сюда пойдет, и в Москву, и даже в Европу.
Вот чудеса! А я и не знал!
Мы гуляем по городку. Как все странно здесь! Как не похоже на наш поселок!
Острозубые заборы, а у нас ни одного забора нет. Старинные приземистые дома – дед говорит, купеческие. А у нас ни одного старинного дома. Только старые есть, деревянные. Заброшенная колокольня, и над ней воронье кружит – черная орущая туча, даже жутко. У нас столько ворон не бывает. На улицах тихо, кашлянешь – слышно. А у нас в это время смех, музыка, народ гуляет…
Утром нас будят. Мы выходим на улицу, садимся в сани. Возница чмокает, лошадь нехотя трусит под горку.
Когда рассветает, я вижу, что лошадью правит мальчишка. Класса так из шестого. Я разглядываю его с интересом. А он оборачивается на деда.
– Сам-то из каких? – спрашивает дед. – Рыбаковский?
– Рыбаковский! – басом отвечает парнишка. Лицо у него в веснушках. – А вы на побывку, товарищ генерал?
– На побывку, – усмехается дед.
Парень громко чмокает, прикрикивает басом:
– Н-н-о-о!
Вот интересно: голос у мальчишки обыкновенный, а лошадь понукает басом.
Лошадь бежит быстрее, скрипит свежий снег под санями. Я любуюсь березовой рощей, круглой, посеребренной инеем. Дома у нас так березы не растут. Там они по отдельности. А здесь целая роща. Красиво.
Дорога то вверх поднималась, то бежала вниз, и мне казалось, что мы едем по волнистому морю. Я уснул.
Когда проснулся, сани стояли возле дома с почтовым ящиком, лошадь была привязана к столбу и громко хрупала, наклоняя голову к охапке сена.
Послышались голоса.
Из дома вышел дед, его провожала женщина в пуховом платке.
– Милости просим потом на обед, – сказала она. – Мы вас помним. И родителей ваших помним.
– Спасибо! – сказал дед, кивнул мне, и мы пошли куда-то за деревню по глубокой тропке.
Тропка привела к кладбищу. Над нами неподвижно стояли заиндевелые сосны.
Солнце освещало их кору, и деревья казались золотыми.
Дед остановился возле двух крестов. Смахнул с них снег. Снял папаху…
Я скажу честно, о чем подумал тогда. Я подумал не о тех, кто лежал под крестами. Я ведь их не знал. И представить их я тоже не мог: прадедушка, прабабушка. Что-то уж очень далеко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40