— К сожалению, я не молился, — ответил герцог.
— Вы не молились! — удивление Аме было совершенно искренним. — Но почему же? — И прежде чем герцог успел ответить, она добавила:
— Ах, разумеется, это был глупый вопрос; коль вы не молились, то потому что не понимаете, как это может помочь вам.
— Вы в этом уверены? — поинтересовался герцог, и на губах его появилась усмешка.
Аме взглянула на него в недоумении.
— Я просто уверена в этом, — горячо заявила она, — но, возможно, я недостаточно хорошо знаю жизнь в миру. Может быть, за пределами монастыря молитвы не так помогают.
— Именно так, — бросил герцог.
Но, видя, что девушка остается в недоумении, он довольно резко, словно смутившись своей собственной сентиментальности, добавил:
— Продолжайте молиться. И ни в коем случае не поддавайтесь никому и ничему, заставляющему вас отказаться от молитвы.
Говоря это, герцог отвернулся и направился к выходу из гостиной. Он уже прикоснулся к дверной ручке, когда наконец услышал шаги Аме, последовавшей за ним.
— Я буду молиться за вас, монсеньор, всю мою жизнь, — сказала она без малейшего намека на застенчивость.
— Благодарю вас, — ответил герцог с полной серьезностью в голосе, — а теперь давайте все-таки спустимся вниз и посмотрим, услышаны ли были ваши молитвы и подскажет ли нам небо, как совершить побег из этого замка.
Про себя он усмехнулся тому, что поддался минутной слабости, совершенно необъяснимой, увидев, как это юное создание горячо молилось.
Но Аме, казалось, ничуть не смутили слова герцога; она доверчиво улыбнулась, а затем, когда дверь открылась, увидев ожидающего их лакея, проскользнула вниз за его светлостью и на почтительном расстоянии последовала вниз по лестнице, в столовую.
Трапеза, которая последовала затем, оказалась весьма продолжительной и изысканной. Подавалось блюдо за блюдом, каждое следующее — лучше предыдущего, даже самый строгий вкус был удовлетворен, были поданы отборные вина, они будоражили кровь, все восхищались удивительным букетом каждой бутылки вина. Все было съедено и выпито, и не оставалось ничего другого, как закончить обед, и гости переместились на балкон, где был подан кофе и ликеры всевозможных сортов.
Обед был в банкетном зале, причем герцог Мелинкортский с удивлением отметил, что обслуживали их с такой пышностью и великолепием, каких он никогда не видел ни в Букингемском дворце, ни даже в Версале, когда его там принимали. За каждым стулом стоял лакей в напудренном парике, облаченный в ливрею цвета Орлеанского дома Бурбонов, на золотых пуговицах были выгравированы цветы лилии — геральдический герб королевского дома Франции. Посуда из чистого золота с выгравированным на ней фамильным гербом, хрустальные бокалы с золотой оправой; салфетки на столах, расшитые золотыми нитями, — все в этом зале было изысканным, эта роскошь и великолепие поражали гостей Филиппа де Шартре.
За обедом Себастьян Мелинкорт, несмотря на обилие всевозможных яств, старался быть умеренным в еде и наблюдал за всем происходящим. Поразмыслив, он пришел к выводу, что главная опасность в том, что герцог де Шартре, вне всяких сомнений, прекрасно представлял свое непоколебимое всемогущество.
Его отец, Филипп де Грос, четвертый герцог де Шартре, еще находился в добром здравии, жил в уединении вместе со своей возлюбленной в Баньоле; там он занимался исключительно охотой, несмотря на свою чудовищную тучность и то, что частенько падал с лошади.
Еще он обожал азартные игры и испытывал ужас перед выполнением любого серьезного дела. При этом герцог не обращал ни малейшего внимания на поведение своей. жены, очаровательной Луизы-Генриетты де Бурбон-Конте, которая скончалась в возрасте двадцати трех лет.
Доктора заявили, что причиной ее смерти была скоротечная чахотка, но каждый, кто знал ее, понимал, что в действительности она умерла из-за крайней невоздержанности и распутства.
Филипп де Шартре был первым ребенком у своих страстно любящих друг друга родителей, их любовные отношения были настолько пылкими, что герцогиня де Толлар заметила по этому поводу: наконец-то найден способ превратить брак в нечто весьма неприличное.
Было какое-то необъяснимое фамильное сходство у всех представителей Орлеанской ветви Бурбонов. От отца к сыну передавалась грузная фигура, гиперсексуальный темперамент, неуемная страсть к войнам и удовольствиям, любовь к всевозможным излишествам и, как следствие, подагра и в конце концов апоплексия.
Обладая такой наследственностью, Филипп де Шартре был готов к бурной и нескучной жизни. Он поднимался на воздушном шаре, спускался в шахту, участвовал во всех известных соревнованиях на лошадях, гувернантка собственного ребенка была его любовницей, а неуемная страсть к азартным играм и экстравагантным выходкам едва не привела его на грань полного разорения.
Как-то у Филиппа де Шартре возникла отчаянная и блестящая идея. В то время он жил в Париже во дворце, который принадлежал его отцу, герцог перестроил и сделал источником своих доходов внутренний двор и прилегающие сады дворца Пале-Рояль, превратив их в громаднейший центр азартных игр и проституции. Эта шокирующая затея имела тем не менее большой финансовый успех. Воплощение идеи в жизнь отняло у того несколько лет, и все эти годы не было недостатка в тех, кто предрекал ему неминуемый финансовый крах; однако, когда все приготовления были закончены, Филипп де Шартре фактически за одну ночь превратился в богатейшего вельможу французского королевства.
За обедом, казалось, шел обычный светский разговор, и все-таки время от времени возникало ощущение, что за простыми замечаниями кого-либо из присутствующих таится неприкрытая злоба. Герцог де Шартре и его гости старались, как отметил про себя Себастьян Мелинкорт, не говорить о королеве, но за маской приличия и каждым безобидным словом таилось ядовитое жало.
Они болтали о скандалах, случившихся при дворе, сплетничали с удовольствием о своих друзьях и знакомых, Мелинкорт заметил, что самые мрачные истории, отвратительные анекдоты, гнусные инсинуации касались тех лиц в Версале, которые ближе остальных стояли к Людовику и Марии-Антуанетте.
Губительное действие этой клеветы было особенно смертоносно из-за того, что люди, распространявшие клевету, сами по себе были интересны, умны и не лишены очарования, и это было еще губительнее для тех, кого они пытались очернить.
Одна из присутствовавших на обеде дам, которую гостям представили как мадемуазель Лаваль, была, как подозревал герцог Мелинкортский, приглашена с определенной целью — стать дамой его сердца. Она совершенно недвусмысленно давала понять о своих желаниях, и, если бы герцог не сосредоточил свое внимание на более важных вещах, он, пожалуй, мог бы и увлечься этой женщиной или по крайней мере насладиться счастьем на короткое время, она открыто пыталась завлечь его в свои сети.
Она, без сомнения, была привлекательной особой, ее темные волосы создавали удивительный контраст с белой кожей и необычным зеленым цветом глаз. Глаза у дамы были слегка раскосыми, в ее внешности было что-то восточное. У мадемуазель Лаваль был низкий хрипловатый голос, а привычка прикусывать нижнюю темно-розовую губу обольщала и соблазняла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85