Так зачем же устраивать эту иллюзорную смену дней большого и малого солнца? Разве не проще было бы на время сна просто выключать люминаторы, как бы приобщая корабль ко мраку Пространства? Правда, психолог всегда находил против этого массу доводов, но командору все эти штучки были не по душе.
Потолок стал темно-красным, почти как перья птицы рельги. Розовый светящийся шарик часов стоял точно посередине шкалы. В это время на борту "Лайфстара" спали все, кроме дежурного пилота в первой централи. Командор вышел из каюты. В красном сумраке коридора черный пластик пола казался зеленоватым. Ноги по щиколотку тонули в его упругой пушистости, и командору на мгновение почудилось, что он бредет по высокому мху Полярных Болот(
Тоннельный морфеатор был ярко освещен, и командор на секунду прикрыл глаза. Потом он пошел вдоль рада стоящих у стены саркофагов, в которых, балансируя где-то на грани сна и смерти, лежали десантники -- руки крейсера.
Умные руки( Для того чтобы стать десантником, кроме идеального физического и психического здоровья, требовалось еще историческое, философское, техническое и лингвистическое образование, не считая, конечно, курса самой Школы десантников. В торец каждого саркофага была вмонтирована пластинка со стереопортретом десантника и его психологическим индексом, а ниже, вплетаясь в опоясывающий саркофаг орнамент, горели маленькие зеленые звездочки: после каждого десанта их становится одной больше.
Командор шел медленно, иногда еще больше замедляя шаги, но ни разу не остановился. Он знал, куда идет, хотя и не хотел в этом признаваться.
Из светящейся глубины люминогласса предпоследнего, одиннадцатого саркофага на него взглянуло молодое, улыбающееся лицо. Под портретом горела единственная звездочка. Командор остановился и прислонился спиной к стене.
-- Здравствуй, -- сказал он.
Десантник на портрете улыбался.
-- Побеседуем? -- спросил командор. Он прикрыл глаза и отчетливо услышал:
-- Хорошо, командор.
-- Я могу послать тебя.
-- Тем лучше, командор.
-- Ты думаешь? Ведь это не Алладон. Там ты имел дело только со стихиями. И там ты был не один. А здесь ты будешь один. Ты будешь бороться за люден, во имя Разума, но ты пойдешь против человека. И против Разума тоже.
-- Софистика, командор. -- Нет, правда. Борясь за общее, мы часто жертвуем частным. Знаешь, что это значит?
-- Я кончил Школу десантников, командор.
-- И руки твои уже не будут чисты.
-- Мы служим Разуму, командор.
-- Кровь есть кровь.
-- Это благородная кровь, командор.
-- Ты прав, благородная. Но облагораживает ли она руки?
-- Это слова. Я пойду, командор.
-- Хорошо, ты пойдешь.
Командор открыл глаза и еще раз, с каким-то ему самому до конца не понятным чувством повторил:
-- Хорошо, ты пойдешь.
(Вся диагностическая группа собралась во второй централи. Антрополог, стоя перед шаром ваятора, водил по его поверхности лучом карандаша, занимаясь тонкой доводкой, абсолютно невидимой и непостижимой для неспециалиста. Но когда он опустил руку и выключил карандаш, фигура в шаре зажила -- странной, неподвижной, мертвой жизнью.
-- Все, -- сказал антрополог. -- Хорош?
-- Хорош, -- откликнулся этнограф. -- Хорош и похож(
-- Человек( -- пробормотал археолог.
-- Нет, -- возразил антрополог. -- Похож, но не человек. Гуманоид Фигурного материка Планеты Больных Камней. -- И, обращаясь к командору, спросил: -- Кто пойдет в десант, командор?
-- Все равно. -- сказал тот. -- Любой Перед делом все равны, -- и, заметив протестующий жест психолога, добавил: -- Если это достаточно простое дело, конечно.
Он подошел к панели тоннельного морфеатора и, не глядя, нажал одну из клавиш будящего комплекса.
Одиннадцатую клавишу.
"0,4700191 галактической секунды Эры ХIV Сверхновой. Закончена общая подготовка десантника и проведен инструктаж.
0,4700195. Десантник занял место в хроноскафе.
0,4700200. Хроноскафу дан старт("
II
Они беседовали, сидя за угловым столиком а малом зале "Ванданж де Бургонь". Д(Эрбинвилль был хорошим собеседником, и разговор не носил натянуто-одностороннего характера, хотя Огюст принимал в нем все меньше участия. Вытянув длинные ноги и мечтательно улыбаясь, он слушал и лениво пощипывал виноградную гроздь. От легитимистов д(Эрбинвилль перешел к республиканцам и теперь ядовито высмеивал их одного за другим -- не всегда, быть может, справедливо, но, безусловно, остроумно.
-- Послушайте, Пеше, -- неожиданно спросил Огюст. -- Вы не верите в Республику?
Д(Эрбинвилль с сожалением посмотрел на него.
-- Неверие в вождей еще не говорит о неверии в дело, -- ответил он.
-- Странно( -- Огюст все так же мечтательно улыбался, глядя куда-то в пространство. -- Такой аристократ, настоящий аристократ, -- и равенство, братство(
-- Дорогой мой Огюст, мы с вами оба историки; и я думаю, вы должны понимать: строй может измениться, принцип же -- никогда. При тирании фараонов и при афинской демократии, при Людовике XIV и в конституционной Англии -- везде была и есть аристократия. И она будет существовать вечно, ибо при любом строе государству нужен мозг, -- а в этой роли может выступать только аристократия. Может измениться имя элиты, но ведь не в имени дело.
-- Дело в том, чтобы оказаться в ее составе, не так ли?
Д(Эрбинвилль молча пожал плечами, -- разве может быть иначе? Но вслух сказал:
-- Разве это так уж обязательно? Главное в конечном счете -- величие Франции.
-- А кем было создано это величие? Шарлемань и Людовик XIV, Роланд и Байяр( А потом -- потом пришли санкюлоты. Генрих IV хотел, чтобы у каждого француза была курица в супе, а они -- чтобы голова каждого порядочного француза лежала в корзине гильотины. Террор, казни, бедствия и разорение -национальный позор Франции! Конюх и пивовар, вотирующие смерть Людовика XIV! Вспомните судьбу Филиппа Эгалите: для того, чтобы оказаться в рядах новой аристократии, недостаточно прибавить к имени модное словечко. Надо либо сохранить старую элиту, либо сформировать новую уже сейчас. Ибо выскочка у власти -- тоже страшная вещь. Не потому ли Наполеон расстрелял герцога Энгиенского, что бедный корсиканец Бонапарт учился на деньги его деда? На вашем пути я вижу препятствия двух родов(
-- На нашем пути, -- поправил д(Эрбинвилль.
-- О, нет. Вы правильно сказали, Пеше, мы оба историки. Но в то время как вы ставите свое знание на службу моменту, я ценю знание само по себе. Я лишен всякого честолюбия. Кроме научного, разумеется. Для меня лавры Шампольона во сто крат ценнее лавров Наполеона. Я стою над схваткой, и мой взор устремлен в прошлое и будущее. Я могу себе это позволить, так как в настоящем не испытываю голода. Вы, Пеше, честолюбивы, а это самый страшный вид голода. Тем более, когда его трудно -- я не хочу сказать невозможно -утолить.
-- Не слишком ли вы пессимистичны, Огюст? -- спросил д(Эрбинвилль, разливая бургундское. -- Давайте лучше выпьем -- это вино способно даже самого мрачного пессимиста превратить в восторженного юнца.
-- В таком случае мне угрожает опасность стать младенцем, -- улыбнулся Огюст.
-- А бургундское вино здесь превосходно, -- сказал д'Эрбинвилль, пригубляя вино. -- Оно как хорошая любовница. Каждый глоток божественен, но предвкушение следующего -- еще лучше. Так какие же тернии вы видите на моем пути, Огюст?
-- Я простой буржуа, Пеше, хотя император и сделал моего отца дворянином.
1 2 3 4