А следовательно – и их законное право защищать свои национальные интересы. Прежде всего я имею в виду Польшу – незыблемость ее послевоенных границ, как и границ других государств, должна быть гарантирована. Такой гарантией может быть только международно-правовой акт.
Вопрос: Как Вы оцениваете определенную тревогу среди советских людей, да и со стороны других европейских народов, по поводу перспективы возникновения в центре Европы единого германского государства?
Ответ: И исторически, и психологически такое беспокойство понятно. Хотя нельзя отрицать, что немецкий народ извлек уроки из опыта гитлеровского господства и Второй мировой войны. В обоих германских государствах выросли новые поколения, которые смотрят на роль Германии в мире иначе, чем, скажем, на протяжении последних ста с лишним лет и особенно – в период нацизма.
И, конечно, важно, что не только со стороны общественности ФРГ и ГДР, но и на официальном, государственном уровне не раз перед лицом всего мира было заявлено: с немецкой земли никогда не должна исходить война. А в беседе со мной Г. Коль дал еще более обязывающую трактовку этой формулы: с немецкой земли должен исходить только мир.
Все это так. Однако никто не имеет права игнорировать негативный потенциал, сложившийся в прошлом в Германии. И тем более невозможно не учитывать народную память о войне, о ее ужасах и потерях. Поэтому очень важно, чтобы немцы, решая вопрос об объединении, помнили о своей ответственности и о том, что необходимо уважать не только интересы, но и чувства других народов.
В особенности это касается нашей страны, советского народа. Он имеет неотъемлемое право рассчитывать и возможность добиваться того, чтобы от объединения немцев наша страна не понесла ни морального, ни политического, ни экономического ущерба и чтобы в конце концов был реализован давний «замысел» истории, которая определила нам жить рядом, протянула между нашими народами нити связей и глубокого взаимного интереса, перекрестила – иногда в трагических столкновениях – наши судьбы и которая в условиях новой эпохи дает нам шанс доверять друг другу и плодотворно сотрудничать».
После того как канцлер побывал в Вашингтоне, 28 февраля у меня состоялся телефонный разговор с Бушем. Из этого разговора мне стало совершенно ясно: Коль и Буш окончательно договорились о членстве объединенной Германии в НАТО. И это становилось, по сути, главным международным вопросом в дальнейшем процессе объединения Германии.
Во всех своих публичных выступлениях весной 1990 года и в переговорах с иностранными деятелями я держался той точки зрения, что нахождение объединенной Германии в НАТО неприемлемо. Я рассчитывал в этом опереться на позиции других европейских стран. Но, кроме согласия со мной правительства Модрова, такой поддержки я ни у кого не нашел, даже со стороны членов Варшавского Договора, включая Польшу. Несколько даже неожиданным было, когда министр иностранных дел Великобритании Хэрд на встрече со мной выставил те же аргументы, какие я уже неоднократно слышал от американцев. А именно: было бы лучше, если такая крупная держава в случае ее объединения не оставалась бы предоставленной самой себе. Выход Германии из НАТО означал бы практически крах этого союза, а значит, сделал бы невозможным сохранение американских войск в Европе. В этих условиях тем более невозможно оставлять Германию вне всяких союзнических рамок.
Логика была такая: европейские союзники Германии по НАТО побаиваются ее мощи. Гарантию своей безопасности они видят в присутствии американских войск. Но легитимность их присутствия опирается на НАТО. НАТО же без Германии обречено на исчезновение.
Наша же логика состояла в том, чтобы предельно синхронизировать германское объединение с общеевропейским процессом, с его институциализацией. Тогда Германия не оставалась бы «в одиночестве». А НАТО и ОВД пора коренным образом реорганизовать, превращая в преимущественно политические системы.
Но, увы, такой синхронизации добиться не удалось: германское объединение набрало уже невероятно быстрый темп. А после выборов в Народную палату ГДР 18 марта, на которых победил «Альянс за объединение Германии» (вместе с СДПГ почти 70% голосов), ГДР потеряла всякую способность сопротивляться объединению; на основе 23-й статьи Конституции ФРГ последняя ее просто поглощала.
Более того, правительство, которое возглавил Л отар де Мезьер, сознательно сделало ставку именно на такую форму объединения. Когда на встрече с ним в Москве 29 апреля 1990 года я критически высказался по поводу 23-й статьи, он мне возразил: «Мы по-другому оцениваем ситуацию. В своей предвыборной кампании мы прямо отдавали предпочтение этому пути к объединению и получили на это мандат наших избирателей.
…Наш подход учитывает то обстоятельство, что, скажем, при проведении референдума на эту тему шансы ГДР с ее 16 миллионами граждан добиться успеха не очень большие. Нам будет трудно убедить 60 миллионов западногерманских граждан в том, что они должны изменить свой Основной закон, при котором они, вообще-то говоря, жили довольно хорошо».
Еще до выборов я вновь встречался в Москве (6 марта) с делегацией Совета Министров ГДР во главе с Модровом. В ходе обмена мнениями Модров сообщил мне позицию своего правительства относительно сохранения прав жителей ГДР на собственность, которую они получили в результате конфискации ее у военных преступников и крупных помещиков в 1946 году.
Я хотел бы задержаться на этой теме, поскольку она стала впоследствии предметом очень острых споров в Германии. Я тогда никак не отреагировал на слова Модрова. Повторил только, что объединение поставит Германию, с точки зрения международного права, в равное положение с другими членами мирового сообщества.
Я и тогда, и потом считал, что упомянутый Модровом вопрос – внутреннее дело самих немцев. Во всех своих заявлениях этого времени я считал необходимым подчеркивать: во внутренние дела мы не вмешиваемся. Другое дело, что я и тогда, и сейчас считаю несправедливым и политически нецелесообразным лишение бывших граждан ГДР той собственности, которую они получили от советских военных властей по окончании войны. Кстати, эти акты были потом закреплены законодательством суверенного государства – Германской Демократической Республики.
Но, повторяю, этот вопрос для меня был и остается чисто внутренним, немецким. И никогда – в переговорах ни с Модровом, ни с Колем, ни с тем же де Мезьером – вопрос не ставился в контекст объединения как непременное условие. Модров 7 марта 1990 года с письмом на эту тему обратился ко мне и к Колю. Ответом на письмо с нашей стороны было заявление Советского правительства 28 марта.
Там подробно излагалось, каким образом и на основе каких принципов осуществлялась передача собственности по окончании войны. Было сказано, что Советский Союз выступает против попыток поставить имущественные отношения под вопрос в случае возникновения единой Германии, что Советское правительство разделяет позицию правительства ГДР – о необходимости строгого соблюдения защищенности социально-экономических прав и интересов миллионов граждан ГДР.
Формулы, как видите, недвусмысленные. Но все они исходят из того, что ГДР будет отстаивать эти позиции в переговорах с представителями ФРГ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Вопрос: Как Вы оцениваете определенную тревогу среди советских людей, да и со стороны других европейских народов, по поводу перспективы возникновения в центре Европы единого германского государства?
Ответ: И исторически, и психологически такое беспокойство понятно. Хотя нельзя отрицать, что немецкий народ извлек уроки из опыта гитлеровского господства и Второй мировой войны. В обоих германских государствах выросли новые поколения, которые смотрят на роль Германии в мире иначе, чем, скажем, на протяжении последних ста с лишним лет и особенно – в период нацизма.
И, конечно, важно, что не только со стороны общественности ФРГ и ГДР, но и на официальном, государственном уровне не раз перед лицом всего мира было заявлено: с немецкой земли никогда не должна исходить война. А в беседе со мной Г. Коль дал еще более обязывающую трактовку этой формулы: с немецкой земли должен исходить только мир.
Все это так. Однако никто не имеет права игнорировать негативный потенциал, сложившийся в прошлом в Германии. И тем более невозможно не учитывать народную память о войне, о ее ужасах и потерях. Поэтому очень важно, чтобы немцы, решая вопрос об объединении, помнили о своей ответственности и о том, что необходимо уважать не только интересы, но и чувства других народов.
В особенности это касается нашей страны, советского народа. Он имеет неотъемлемое право рассчитывать и возможность добиваться того, чтобы от объединения немцев наша страна не понесла ни морального, ни политического, ни экономического ущерба и чтобы в конце концов был реализован давний «замысел» истории, которая определила нам жить рядом, протянула между нашими народами нити связей и глубокого взаимного интереса, перекрестила – иногда в трагических столкновениях – наши судьбы и которая в условиях новой эпохи дает нам шанс доверять друг другу и плодотворно сотрудничать».
После того как канцлер побывал в Вашингтоне, 28 февраля у меня состоялся телефонный разговор с Бушем. Из этого разговора мне стало совершенно ясно: Коль и Буш окончательно договорились о членстве объединенной Германии в НАТО. И это становилось, по сути, главным международным вопросом в дальнейшем процессе объединения Германии.
Во всех своих публичных выступлениях весной 1990 года и в переговорах с иностранными деятелями я держался той точки зрения, что нахождение объединенной Германии в НАТО неприемлемо. Я рассчитывал в этом опереться на позиции других европейских стран. Но, кроме согласия со мной правительства Модрова, такой поддержки я ни у кого не нашел, даже со стороны членов Варшавского Договора, включая Польшу. Несколько даже неожиданным было, когда министр иностранных дел Великобритании Хэрд на встрече со мной выставил те же аргументы, какие я уже неоднократно слышал от американцев. А именно: было бы лучше, если такая крупная держава в случае ее объединения не оставалась бы предоставленной самой себе. Выход Германии из НАТО означал бы практически крах этого союза, а значит, сделал бы невозможным сохранение американских войск в Европе. В этих условиях тем более невозможно оставлять Германию вне всяких союзнических рамок.
Логика была такая: европейские союзники Германии по НАТО побаиваются ее мощи. Гарантию своей безопасности они видят в присутствии американских войск. Но легитимность их присутствия опирается на НАТО. НАТО же без Германии обречено на исчезновение.
Наша же логика состояла в том, чтобы предельно синхронизировать германское объединение с общеевропейским процессом, с его институциализацией. Тогда Германия не оставалась бы «в одиночестве». А НАТО и ОВД пора коренным образом реорганизовать, превращая в преимущественно политические системы.
Но, увы, такой синхронизации добиться не удалось: германское объединение набрало уже невероятно быстрый темп. А после выборов в Народную палату ГДР 18 марта, на которых победил «Альянс за объединение Германии» (вместе с СДПГ почти 70% голосов), ГДР потеряла всякую способность сопротивляться объединению; на основе 23-й статьи Конституции ФРГ последняя ее просто поглощала.
Более того, правительство, которое возглавил Л отар де Мезьер, сознательно сделало ставку именно на такую форму объединения. Когда на встрече с ним в Москве 29 апреля 1990 года я критически высказался по поводу 23-й статьи, он мне возразил: «Мы по-другому оцениваем ситуацию. В своей предвыборной кампании мы прямо отдавали предпочтение этому пути к объединению и получили на это мандат наших избирателей.
…Наш подход учитывает то обстоятельство, что, скажем, при проведении референдума на эту тему шансы ГДР с ее 16 миллионами граждан добиться успеха не очень большие. Нам будет трудно убедить 60 миллионов западногерманских граждан в том, что они должны изменить свой Основной закон, при котором они, вообще-то говоря, жили довольно хорошо».
Еще до выборов я вновь встречался в Москве (6 марта) с делегацией Совета Министров ГДР во главе с Модровом. В ходе обмена мнениями Модров сообщил мне позицию своего правительства относительно сохранения прав жителей ГДР на собственность, которую они получили в результате конфискации ее у военных преступников и крупных помещиков в 1946 году.
Я хотел бы задержаться на этой теме, поскольку она стала впоследствии предметом очень острых споров в Германии. Я тогда никак не отреагировал на слова Модрова. Повторил только, что объединение поставит Германию, с точки зрения международного права, в равное положение с другими членами мирового сообщества.
Я и тогда, и потом считал, что упомянутый Модровом вопрос – внутреннее дело самих немцев. Во всех своих заявлениях этого времени я считал необходимым подчеркивать: во внутренние дела мы не вмешиваемся. Другое дело, что я и тогда, и сейчас считаю несправедливым и политически нецелесообразным лишение бывших граждан ГДР той собственности, которую они получили от советских военных властей по окончании войны. Кстати, эти акты были потом закреплены законодательством суверенного государства – Германской Демократической Республики.
Но, повторяю, этот вопрос для меня был и остается чисто внутренним, немецким. И никогда – в переговорах ни с Модровом, ни с Колем, ни с тем же де Мезьером – вопрос не ставился в контекст объединения как непременное условие. Модров 7 марта 1990 года с письмом на эту тему обратился ко мне и к Колю. Ответом на письмо с нашей стороны было заявление Советского правительства 28 марта.
Там подробно излагалось, каким образом и на основе каких принципов осуществлялась передача собственности по окончании войны. Было сказано, что Советский Союз выступает против попыток поставить имущественные отношения под вопрос в случае возникновения единой Германии, что Советское правительство разделяет позицию правительства ГДР – о необходимости строгого соблюдения защищенности социально-экономических прав и интересов миллионов граждан ГДР.
Формулы, как видите, недвусмысленные. Но все они исходят из того, что ГДР будет отстаивать эти позиции в переговорах с представителями ФРГ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44