Безумная радость Джонсона сразу исчезла, и он, сдерживая дыхание, опять стал прислушиваться. Он слышал медленные движения докторов и их сдержанные голоса. Однако время шло, а голоса жены до сих пор не было слышно. В эту полную тревоги ночь его нервы притупились, и он в каком-то отупении сидел на софе и ждал. Когда доктора вошли в комнату, он все еще сидел там, представляя собой довольно-таки жалкую фигуру с запачканным лицом и растрепанными волосами. Увидев их, он встал и оперся рукой о каминную доску.
— Умерла? — спросил он.
— Все кончилось, как нельзя лучше, — ответил доктор.
При этих словах этот бесцветный, весь ушедший в рутину человек, до этой ночи даже не подозревавший в себе способности так волноваться и страдать, почувствовал такую безумную радость, какой никогда еще не испытывал раньше. Он готов был броситься на колени, чтобы возблагодарить Творца, и только присутствие докторов удерживало его от этого.
— Можно мне пойти наверх?
— Подождите еще несколько минут.
— Уверяю вас, доктор, я очень… очень… — несвязно бормотал он. — Вот ваши три гинеи, доктор Притчард, хотел бы, чтобы это были не три, а триста гиней.
— И я не меньше вашего желал бы этого, — сказал доктор Притчард, и они оба засмеялись, пожимая друг другу руки.
Джонсон выпустил их на улицу и, стоя за дверью, с минуту прислушивался к разговору, который они вели, стоя у подъезда.
— А ведь одно время дело приняло скверный оборот.
— Да, хорошо еще, что вы не отказались помочь мне.
— О, я всегда к вашим услугам. Не зайдете ли ко мне выпить чашку кофе?
— Нет, благодарю вас. Мне предстоит ехать еще в одно место.
И они разошлись в разные стороны. Джонсон отошел от двери, все еще полный безумной радости. Ему казалось, что для него начинается новая жизнь, что он стал более серьезным и сильным человеком. Может быть, эти страдания, перенесенные им, не останутся бесплодными и окажутся истинным благословением и для него и для его жены. Уже сама эта мысль не могла прийти ему в голову двенадцать часов тому назад. Он чувствовал себя как бы возродившимся.
— Можно мне подняться наверх? — крикнул он, и затем, не дожидаясь ответа, бросился бежать вверх по лестнице, шагая через три ступеньки.
Миссис Пейтон стояла перед ванной с каким-то свертком в руках. Из-под складок коричневой шали выглядывало смешное маленькое, свернутое в комок, красное личико с влажными раскрытыми губами и веками, дрожавшими, как ноздри у кролика. Голова не держалась на слабой шее маленького создания и беспомощно лежала на плече.
— Поцелуйте его, Роберт! — сказала бабушка. — Поцелуйте своего сына!
Но он почти с ненавистью взглянул на это маленькое красное создание с безостановочно мигающими ресницами. Он не мог еще забыть того, что благодаря ему они пережили эту ужасную ночь. Затем глаза его встретились с глазами жены, лежавшей на кровати, и он бросился к ней, охваченный таким сильным порывом жалости и любви, для выражения которого у него не хватало слов.
— Слава Богу, наконец это кончилось! Люси, дорогая, это было ужасно! — сказал он.
— Но я так счастлива теперь. Никогда в жизни я не была так счастлива, — ответила она, и ее взгляд упал на коричневый сверток.
— Вам нельзя разговаривать, — сказала миссис Пейтон.
— Хорошо, но не оставляйте меня одну, Роберт, — прошептала больная.
Джонсон молча сидел у кровати своей жены, держа ее руку в своих руках. Свет лампы стал тусклым, и сквозь опущенные шторы в комнату уже начал прокрадываться бледный свет рождающегося дня. Ночь была длинна и темна, и тем ярче и радостнее казался этот первый утренний свет. Лондон пробуждался, и уличная жизнь вступала в своя права. На смену покинувшим этот мир явились новые жизни, а громадная машина продолжала по-прежнему выполнять свою мрачную и трагическую работу.
1 2 3 4
— Умерла? — спросил он.
— Все кончилось, как нельзя лучше, — ответил доктор.
При этих словах этот бесцветный, весь ушедший в рутину человек, до этой ночи даже не подозревавший в себе способности так волноваться и страдать, почувствовал такую безумную радость, какой никогда еще не испытывал раньше. Он готов был броситься на колени, чтобы возблагодарить Творца, и только присутствие докторов удерживало его от этого.
— Можно мне пойти наверх?
— Подождите еще несколько минут.
— Уверяю вас, доктор, я очень… очень… — несвязно бормотал он. — Вот ваши три гинеи, доктор Притчард, хотел бы, чтобы это были не три, а триста гиней.
— И я не меньше вашего желал бы этого, — сказал доктор Притчард, и они оба засмеялись, пожимая друг другу руки.
Джонсон выпустил их на улицу и, стоя за дверью, с минуту прислушивался к разговору, который они вели, стоя у подъезда.
— А ведь одно время дело приняло скверный оборот.
— Да, хорошо еще, что вы не отказались помочь мне.
— О, я всегда к вашим услугам. Не зайдете ли ко мне выпить чашку кофе?
— Нет, благодарю вас. Мне предстоит ехать еще в одно место.
И они разошлись в разные стороны. Джонсон отошел от двери, все еще полный безумной радости. Ему казалось, что для него начинается новая жизнь, что он стал более серьезным и сильным человеком. Может быть, эти страдания, перенесенные им, не останутся бесплодными и окажутся истинным благословением и для него и для его жены. Уже сама эта мысль не могла прийти ему в голову двенадцать часов тому назад. Он чувствовал себя как бы возродившимся.
— Можно мне подняться наверх? — крикнул он, и затем, не дожидаясь ответа, бросился бежать вверх по лестнице, шагая через три ступеньки.
Миссис Пейтон стояла перед ванной с каким-то свертком в руках. Из-под складок коричневой шали выглядывало смешное маленькое, свернутое в комок, красное личико с влажными раскрытыми губами и веками, дрожавшими, как ноздри у кролика. Голова не держалась на слабой шее маленького создания и беспомощно лежала на плече.
— Поцелуйте его, Роберт! — сказала бабушка. — Поцелуйте своего сына!
Но он почти с ненавистью взглянул на это маленькое красное создание с безостановочно мигающими ресницами. Он не мог еще забыть того, что благодаря ему они пережили эту ужасную ночь. Затем глаза его встретились с глазами жены, лежавшей на кровати, и он бросился к ней, охваченный таким сильным порывом жалости и любви, для выражения которого у него не хватало слов.
— Слава Богу, наконец это кончилось! Люси, дорогая, это было ужасно! — сказал он.
— Но я так счастлива теперь. Никогда в жизни я не была так счастлива, — ответила она, и ее взгляд упал на коричневый сверток.
— Вам нельзя разговаривать, — сказала миссис Пейтон.
— Хорошо, но не оставляйте меня одну, Роберт, — прошептала больная.
Джонсон молча сидел у кровати своей жены, держа ее руку в своих руках. Свет лампы стал тусклым, и сквозь опущенные шторы в комнату уже начал прокрадываться бледный свет рождающегося дня. Ночь была длинна и темна, и тем ярче и радостнее казался этот первый утренний свет. Лондон пробуждался, и уличная жизнь вступала в своя права. На смену покинувшим этот мир явились новые жизни, а громадная машина продолжала по-прежнему выполнять свою мрачную и трагическую работу.
1 2 3 4