Когда мы сели на сцени меня назвали, раздались аплодисменты. И какие! Годы публикаций (два года к тому времени) в советской прессе, в «Советской России» таки сделали мое имя известным от Москвы до самых до окраин. Пообщаться с казаками со сцены мне не удалось, ибо Жириновский закатил речь длиною больше часа. За неимением другого занятия, вынужденно выключенный, я наблюдал за залом. Вначале казаки были настороженно-молчаливы. Дабы не повторяться, приведу здесь отрывок из моей статьи «Извращения Национализма», в которой описан соответствующий эпизод, и мои реакции.
«Помню, сидя в станичном клубе рядом с Жириновским, произносящим часовую речь, я пытался преодолеть неловкость, причины ее я уже объяснил выше. / «Его поливы /…/ уносят его все дальше от программы ЛДП, заносят в самый настоящий популистский национализм. В идеологию, основой которой может быть только РУССКАЯ НАЦИЯ. Именно с этой идеологией, устно высказанной в его поливах, получил Жириновский 6,2 миллиона голосов на выборах в президенты России. С программой ЛДП он не собрал бы и сотни тысяч, ибо подобные же расплывчатые программы были и у нескольких других, куда более известных претендентов. Ошеломленный своим собственным успехом (он до сих пор еще переживает его), Жириновский, однако, с тех пор находит себя в щекотливом, если не сказать — чудовищном положении. Ибо он не русский. Не русский, он знает, что победу ему могут принести только крайние Русские националистические идеи. И потому вынужден заходить все дальше не в ту степь. Нерусский председатель партии ЛДП с программой образца 1991 г. никого не шокирует. Почему нет? Нормально. Первое правительство Народных Комиссаров могло без стеснения состоять из марсиан, ибо идеология была не национальной. Но нерусский русский националист — извращение. Это ОЧЕНЬ СЛИШКОМ. Жириновский постоянно сам находится в неудобном положении и ставит в неудобное положение других. Так нерусский лидер, кричащий с плаката на стенах московских зданий: «Я буду защищать русских на территории всей страны!» вызывает неудобные пульсации, ассоциируется с председателем Общества защиты вымирающих индейцев или, хуже того — с председателем Общества защиты вымирающих животных, каких-нибудь панду или медведей коала. (Обращаясь с таким хрупким предметом, как национальная принадлежность, даже я испытываю неловкость и очень осторожно пытаюсь ставить слова: «А что подумают ваши? А что подумают наши?» — к сожалению, вертится у меня в голове). Я как русский человек все-таки (признаюсь) испытываю неловкость, глядя на этот плакат. Ну, наверное, и другим русским, как-то не по себе. Слишком уж. Что же получается, мы сами себя защитить не можем? Почему националистические идеи у нас высказывает нерусский лидер? Ну ясно, у него хорошие намерения, однако выглядит он в данном случае поощрительно-покровительственно, а мы, покровительствуемые и поощряемые, чувствуем себя ниже его, как обычно чувствуют поощряемые». /…/ «Как человек, сделавший своей профессией обращение с идеями (понятно ли читателю, что в моих статьях я чаще всего выступаю как идеолог и реже как журналист?), я не мог не приветствовать ЧАСТЬ ЕГО ИДЕЙ: они были своевременны, разумны и необходимы. И я знал, что они будут подхвачены и развиты впоследствии другими. (Другое дело, что Жириновский не знает меры, полив захлестывает его, он пародирует свои же идеи). Еще я сочувствовал ему, его личной глубочайшей трагедии (он очень одинокий человек), ибо он вынужден под давлением политической необходимости предать свое происхождение. Это всегда трагедия. Всякий раз, когда в моем присутствии он обрушивался на «сионистские силы», мне было, неудобно за него. Была бы воля Жириновского, он, конечно бы, избежал бы таких эксцессов. Однако, как хороший политик, он знает, что в ответ на появление Ландсбергисов, Снегуров, Тер-Петросянов, нео-Шеварднадзе и прочих Туджманов и Изитбеговичей, неизбежно появление ИВАНОВА с большой буквы. И Жириновский знает, что за такого Иванова на следующих выборах проголосуют не шесть — намного больше миллионов»./
«…Я пытался преодолеть неловкость… По-моему, преодолевали ее мы все — и казаки, и сам Жириновский. Однако он завоевал нас, все собравшиеся в клубе, за исключением трех человек, приняли его политический талант. Я сказал себе: конечно, он нерусский, и его бранчливая, сварливая манера говорить, как ругаться, выдает его лучше любого свидетельства о рождении. Но мне-то что, я не расист, Сталин, вон, был грузином, однако интересы России защитил. Точно так же, может быть, решили и казаки. Следует напомнить, что русский народ даже в своих заблуждениях — широкий, кровь для нас никогда не была важна. Куда важнее было, что человек говорил на нашем языке, жил по-русски и отстаивал русские государственные интересы. Однако верно и то, что по идеологии национализма мы еще никогда не пробовали жить».
В приведенном отрывке я в феврале 93 года пытался передать те эмоции и мысли, которые посетили меня там, в станице Северской, в дождливый вечер конца июня 92 года. Уже на следующий день я вынужден был сделать несколько очень значительных корректив к тому образу Жириновского, который у меня создался. ОЧЕНЬ ЗНАЧИТЕЛЬНЫХ. То, что я увидел и услышал, неприятно подтвердило мои подозрения. Но об этом чуть дальше. Тогда же, закончив речь, Жириновский отвечал на вопросы зала. Наслаждаясь собой. Говоря каждому именно то, что он хотел услышать. Среди прочего он грозился выселить армян из Краснодарского края (накануне Мусатов сообщил ему, что множество армянских беженцев с Кавказа скопилось в Краснодарском крае и армянские беженцы эти вызывают неприязнь казаков. Якобы армяне ответственны за большую часть преступлений), и этим вызвал бурные аплодисменты и одобрительные крики зала. Вечер закончился триумфом Жириновского. Уходя со сцены, я подумал, что какой же мы на фиг кабинет Жириновского, мы как избирательная комиссия по выборам Жириновского в президенты: выходим, сидим и ничего не говорим. Профессионально (мне ведь приходилось общаться с сотнями залов и аудиторий в России, Америке, Франции и других странах) я отметил несколько ошибок, им допущенных, основной ошибкой было его вечное качество СЛИШКОМ. От жадности он говорил СЛИШКОМ много, лавинами слов размывая только что сказанное.
Из Дома культуры нас немедленно повезли (оторвав от казаков) в военную комендатуру или милицию, я так и не понял, где мы — Жириновский первый по званию, (осторожно) стреляли в подвале из спортивного пистолета, а потом из «Макарова». Я почему-то сделал вид, что никогда не стрелял из пистолета, но Владимир Михайлович распознал, потому что похвалил мою стойку (двумя руками, ноги врозь), и сказал что, мол, ты не боишься пистолета, тогда как Архипов вот боится. Затем через двор в темноте мы прошли в баню, где в чем мать родила парились и, выходя из парилки, ныряли в небольшой бассейн. Я люблю парную, потому парился дольше всех в нашем кабинете. Меж тем казаки накрыли в предбаннике стол: там было у них множество кубанской зелени, уха, сваренная в ведре (брат Мусатова, Борис, все его называли Боб, мужик 58 лет, с каменными мышцами наловил рыбы еще утром), была рыба жареная, мясо жареное и в большом количестве ароматная самогонка. Голый Боб Мусатов после нескольких тостов взял аккордеон, и казаки запели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56