Я даже думал доползти до туалета или мусорного ведра и выбросить этот баллончик на фиг. Все то, что он символизировал собой, казалось до смешного беспомощным и жалким. Он был не в силах противостоять той ужасной реальности, которую разворачивал перед моими глазами Фрэнк. Я ненавидел себя за то, что купил и принес с собой этот позорный баллончик. В ожидании смерти-а я чувствовал, что Фрэнк может убить меня в любую секунду, — каждая вещь, которая могла рассматриваться как повод для решительного действия, была мне отвратительна.
При виде тонкого лезвия, входящего в плоть девушки номер три, при виде распахнутого, как капот автомобиля, горла девушки номер пять, — при виде всего этого ужаса я оцепенел. Я чувствовал, как мои нервы один за другим покрываются корочкой льда. Закричать, позвать кого-нибудь на помощь, выбраться отсюда — я не только не мог ничего этого сделать, но даже представить себе, что я это делаю, было за гранью моих возможностей.
В обычной жизни мы не замечаем, как это происходит. Мы не замечаем, что, прежде чем что-то сделать, мы сначала визуально представляем себе, как мы это делаем. И только после того, как мы представили себе весь процесс полностью, мы приступаем к действию. Задачей Фрэнка было уничтожить во всех здесь присутствующих эту способность к визуализации собственных действий. И он справился со своей задачей в полной мере.
В Японии почти нет людей, которые бы собственными глазами видели, как кому-то перерезают глотку. В тот момент, когда все происходит, уже не остается времени на мысли типа «это жестоко», «бедненький», «ой, как больно» или «какой ужас!» Когда горло девушки номер пять раскрылось на моих глазах, — крови почему-то почти не было, — я увидел, как там внутри пульсирует и движется что-то темно-красное, почти черное. Наверное, это были обрубленные голосовые связки. Или что-то еще, чего нельзя увидеть, пока оно скрыто от наших глаз слоем кожи. И когда — голое и трепыхающееся — оно оказывается у тебя перед глазами, ты инстинктивно понимаешь, что внутри тебя оно тоже есть. И это понимание начисто лишает тебя способности зримо представлять свой следующий шаг. Ты лишаешься воли. А все оттого, что мы живем в таком мире, где не принято обнажать истинную суть вещей.
Кровь медленно вытекала из горла девушки номер пять. Кровь была очень темной, скорее даже черной, чем красной, и я подумал, что больше всего по цвету она напоминает соус для сашими. Я был все так же неподвижен — даже пальцем не мог пошевелить. У меня затекли шея и плечи, голове было холодно. Даже если бы Фрэнк сейчас приставил к моей груди нож, я бы не шелохнулся.
Время текло совершенно непонятным образом, и мне даже начало казаться, что я вижу, как оно проходит у меня перед глазами.
В помещении совсем не было окон, но на одной из стен висел огромный экран, занимая ее почти всю целиком. В какой-то момент я понял, что на этот экран проецируется съемка наружных видеокамер. Я увидел мир, в котором все шло как прежде, — люди жили, ходили и разговаривали. Каким же далеким показался мне теперь этот мир. «Я-то уже одной ногой в царстве мертвых», — подумал я. Эти люди снаружи покупали и продавали древний, как мир, товар. Женщины, которые меняли свою страсть и свое тело на деньги, стояли рядами вдоль улицы, на холодном ветру, в мини-юбочках, с покрытыми гусиной кожей ногами. Мужчины шли мимо, напевая и смеясь. Они искали себе подходящую партнершу, чтобы хоть немного развеять свое одиночество. Над всем этим мерцала неоновая реклама, неслись голоса зазывал. «Вам будет что вспомнить!» — зычно кричали зазывалы проходящим мимо мужчинам. Этот мир предстал передо мной расплывчатой картинкой на видеоэкране. И я окончательно понял, что все это теперь уже не имеет ко мне никакого отношения.
Фрэнк схватил дядечку «Mr. Children» за волосы и развернул его лицом к девушке номер пять. Голова убитой запрокинулась назад, так что рана была отчетливо видна. Кожа на взрезанной шее натянулась и стала гладкой, без единой морщинки, совсем как мастерски выдубленная кожа какого-нибудь животного. Дядечка, которого схватили за волосы и насильно заставили смотреть на страшную рану, от которой умерла его спутница, вдруг сделал невероятную вещь. Он скривил лицо и громко захихикал. Такой нервный смешок иногда проскакивает у людей, пострадавших от стихийного бедствия, когда они рассказывают о случившемся с ними несчастье.
— Ты, значит, смеешься, урод, — сказал Фрэнк дядечке.
Дядечка, явно ничего не понимая, снова смущенно хихикнул и несколько раз кивнул. Потом начал прикуривать — сперва он достал сигарету из лежащей на столе пачки «Майлд Севн». Все это время Фрэнк продолжал держать его за волосы, пристально следя за каждым его жестом. Всунув сигарету в рот, дядечка полез в карман брюк за зажигалкой. Обыденная сцена — просто человек хочет закурить, чтобы немного успокоиться.
— Ты, может, вот это ищешь? — спросил Фрэнк и указал дядечке на зажигалку, валяющуюся на диванчике прямо возле мертвого женского тела. Тот удовлетворенно закивал и улыбнулся. И тогда Фрэнк взял зажигалку, отрегулировал ее на максимальную мощность, поднес к дядечкиному лицу и принялся жечь ему глаза, лоб и волосы. В воздухе запахло жженым мясом. Дядечка дернулся и попытался увернуться от пламени, но Фрэнк крепко держал его за волосы и продолжал экзекуцию. В какой-то момент он отвел зажигалку в сторону, и тогда дядечка снова сложил дрожащие губы в улыбку и несколько раз кивнул, словно в благодарность.
Фрэнк опять вертанул колесико зажигалки и принялся жечь ему нос и губы. Дядечка не выдержал. Он начал махать обеими руками, пытаясь вырваться, спасти свое лицо от огня. Как маленький капризный ребенок, он лупил Фрэнка кулаками по груди и животу.
— Давай-давай. Сильнее!-пробормотал Фрэнк и, продолжая поджаривать дядечку огнем зажигалки, вдруг — я просто не поверил собственным глазам — широко зевнул. Вот это был зевок! Его лицо на секунду исчезло — вместо него возникла огромная зияющая дыра. Дядечка не выдержал и начал кричать. Голос его прерывался, хрипел, сбивался на визг-как плохо настроенный радиоприемник. Фрэнк немного отодвинулся так, чтобы не заслонять мне жертву. Первый раз в жизни я видел, как человеку жгут лицо. Оранжевое пламя зажигалки дрожало у кончика дядечкиного носа. Казалось, он всасывает огонь ноздрями.
Я вдруг заметил, что саундтрек песни Амуро Намие уже закончился и вместо него звучит песня Такако Окамуры. Дядечка размахивал руками и топал ногами в такт этой песне, и получалось, будто он танцует.
— Кенжи, смотри сюда, — сказал Фрэнк и кивнул подбородком в сторону дядечки.
Мясо вокруг обожженного носа оплавилось и потекло тягучей, как растаявший воск, мутной массой. Время от времени в огне вспыхивали сгустки жира. По вискам и щекам несчастного гораздо быстрее, чем мутная белковая масса, стекал обильный пот. Но вот дядечкино лицо приняло малиновый оттенок, кончик носа обуглился, и я услышал отрывистые потрескивающие звуки, какие бывают слышны в конце долгоиграющей пластинки. Все вокруг ноздрей стало черного цвета, так что уже нельзя было отличить, где собственно ноздри, а где все остальное. Дядечка перестал голосить, руки его безвольно повисли вдоль тела.
Но вот к мелодии Такако Окамуры и к потрескиванию жира примешался еще какой-то звук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
При виде тонкого лезвия, входящего в плоть девушки номер три, при виде распахнутого, как капот автомобиля, горла девушки номер пять, — при виде всего этого ужаса я оцепенел. Я чувствовал, как мои нервы один за другим покрываются корочкой льда. Закричать, позвать кого-нибудь на помощь, выбраться отсюда — я не только не мог ничего этого сделать, но даже представить себе, что я это делаю, было за гранью моих возможностей.
В обычной жизни мы не замечаем, как это происходит. Мы не замечаем, что, прежде чем что-то сделать, мы сначала визуально представляем себе, как мы это делаем. И только после того, как мы представили себе весь процесс полностью, мы приступаем к действию. Задачей Фрэнка было уничтожить во всех здесь присутствующих эту способность к визуализации собственных действий. И он справился со своей задачей в полной мере.
В Японии почти нет людей, которые бы собственными глазами видели, как кому-то перерезают глотку. В тот момент, когда все происходит, уже не остается времени на мысли типа «это жестоко», «бедненький», «ой, как больно» или «какой ужас!» Когда горло девушки номер пять раскрылось на моих глазах, — крови почему-то почти не было, — я увидел, как там внутри пульсирует и движется что-то темно-красное, почти черное. Наверное, это были обрубленные голосовые связки. Или что-то еще, чего нельзя увидеть, пока оно скрыто от наших глаз слоем кожи. И когда — голое и трепыхающееся — оно оказывается у тебя перед глазами, ты инстинктивно понимаешь, что внутри тебя оно тоже есть. И это понимание начисто лишает тебя способности зримо представлять свой следующий шаг. Ты лишаешься воли. А все оттого, что мы живем в таком мире, где не принято обнажать истинную суть вещей.
Кровь медленно вытекала из горла девушки номер пять. Кровь была очень темной, скорее даже черной, чем красной, и я подумал, что больше всего по цвету она напоминает соус для сашими. Я был все так же неподвижен — даже пальцем не мог пошевелить. У меня затекли шея и плечи, голове было холодно. Даже если бы Фрэнк сейчас приставил к моей груди нож, я бы не шелохнулся.
Время текло совершенно непонятным образом, и мне даже начало казаться, что я вижу, как оно проходит у меня перед глазами.
В помещении совсем не было окон, но на одной из стен висел огромный экран, занимая ее почти всю целиком. В какой-то момент я понял, что на этот экран проецируется съемка наружных видеокамер. Я увидел мир, в котором все шло как прежде, — люди жили, ходили и разговаривали. Каким же далеким показался мне теперь этот мир. «Я-то уже одной ногой в царстве мертвых», — подумал я. Эти люди снаружи покупали и продавали древний, как мир, товар. Женщины, которые меняли свою страсть и свое тело на деньги, стояли рядами вдоль улицы, на холодном ветру, в мини-юбочках, с покрытыми гусиной кожей ногами. Мужчины шли мимо, напевая и смеясь. Они искали себе подходящую партнершу, чтобы хоть немного развеять свое одиночество. Над всем этим мерцала неоновая реклама, неслись голоса зазывал. «Вам будет что вспомнить!» — зычно кричали зазывалы проходящим мимо мужчинам. Этот мир предстал передо мной расплывчатой картинкой на видеоэкране. И я окончательно понял, что все это теперь уже не имеет ко мне никакого отношения.
Фрэнк схватил дядечку «Mr. Children» за волосы и развернул его лицом к девушке номер пять. Голова убитой запрокинулась назад, так что рана была отчетливо видна. Кожа на взрезанной шее натянулась и стала гладкой, без единой морщинки, совсем как мастерски выдубленная кожа какого-нибудь животного. Дядечка, которого схватили за волосы и насильно заставили смотреть на страшную рану, от которой умерла его спутница, вдруг сделал невероятную вещь. Он скривил лицо и громко захихикал. Такой нервный смешок иногда проскакивает у людей, пострадавших от стихийного бедствия, когда они рассказывают о случившемся с ними несчастье.
— Ты, значит, смеешься, урод, — сказал Фрэнк дядечке.
Дядечка, явно ничего не понимая, снова смущенно хихикнул и несколько раз кивнул. Потом начал прикуривать — сперва он достал сигарету из лежащей на столе пачки «Майлд Севн». Все это время Фрэнк продолжал держать его за волосы, пристально следя за каждым его жестом. Всунув сигарету в рот, дядечка полез в карман брюк за зажигалкой. Обыденная сцена — просто человек хочет закурить, чтобы немного успокоиться.
— Ты, может, вот это ищешь? — спросил Фрэнк и указал дядечке на зажигалку, валяющуюся на диванчике прямо возле мертвого женского тела. Тот удовлетворенно закивал и улыбнулся. И тогда Фрэнк взял зажигалку, отрегулировал ее на максимальную мощность, поднес к дядечкиному лицу и принялся жечь ему глаза, лоб и волосы. В воздухе запахло жженым мясом. Дядечка дернулся и попытался увернуться от пламени, но Фрэнк крепко держал его за волосы и продолжал экзекуцию. В какой-то момент он отвел зажигалку в сторону, и тогда дядечка снова сложил дрожащие губы в улыбку и несколько раз кивнул, словно в благодарность.
Фрэнк опять вертанул колесико зажигалки и принялся жечь ему нос и губы. Дядечка не выдержал. Он начал махать обеими руками, пытаясь вырваться, спасти свое лицо от огня. Как маленький капризный ребенок, он лупил Фрэнка кулаками по груди и животу.
— Давай-давай. Сильнее!-пробормотал Фрэнк и, продолжая поджаривать дядечку огнем зажигалки, вдруг — я просто не поверил собственным глазам — широко зевнул. Вот это был зевок! Его лицо на секунду исчезло — вместо него возникла огромная зияющая дыра. Дядечка не выдержал и начал кричать. Голос его прерывался, хрипел, сбивался на визг-как плохо настроенный радиоприемник. Фрэнк немного отодвинулся так, чтобы не заслонять мне жертву. Первый раз в жизни я видел, как человеку жгут лицо. Оранжевое пламя зажигалки дрожало у кончика дядечкиного носа. Казалось, он всасывает огонь ноздрями.
Я вдруг заметил, что саундтрек песни Амуро Намие уже закончился и вместо него звучит песня Такако Окамуры. Дядечка размахивал руками и топал ногами в такт этой песне, и получалось, будто он танцует.
— Кенжи, смотри сюда, — сказал Фрэнк и кивнул подбородком в сторону дядечки.
Мясо вокруг обожженного носа оплавилось и потекло тягучей, как растаявший воск, мутной массой. Время от времени в огне вспыхивали сгустки жира. По вискам и щекам несчастного гораздо быстрее, чем мутная белковая масса, стекал обильный пот. Но вот дядечкино лицо приняло малиновый оттенок, кончик носа обуглился, и я услышал отрывистые потрескивающие звуки, какие бывают слышны в конце долгоиграющей пластинки. Все вокруг ноздрей стало черного цвета, так что уже нельзя было отличить, где собственно ноздри, а где все остальное. Дядечка перестал голосить, руки его безвольно повисли вдоль тела.
Но вот к мелодии Такако Окамуры и к потрескиванию жира примешался еще какой-то звук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56