– Я скажу арахака, что рениги больше не станут жечь их лес и что они желают торговать, а не воевать. Еще скажу, что девушки арахака возлягут с ренигами, а девушки ренигов – с молодыми вождями арахака. И что рожденные ими будут править и властвовать в этой земле.
– Мудрые речи, мой лорд, хоть я и не ведаю, как ты объяснишь все это знаками! Но пусть растолкуешь, пусть тебя поймут – и не согласятся! И что тогда? Не резать же нам этих несчастных недоносков!
Парень умнеет на глазах, подумал Дженнак, а вслух произнес:
– Всякое племя сильно своим числом, умением и богами. И если даже не верит оно в богов, то все равно не обойдется без них – ведь природа человеческая такова, что неприглядное деяние всякий из нас стремится прикрыть божественной волей. Помнишь, говорил я тебе о тасситах, верящих в Пятую Книгу кинара, где сказано будто бы, что Мейтасса станет править миром? Тасситы многочисленны и жестоки, но даже они не начнут большую войну, пока не найдена Пятая Книга и не прочитано пророчество богов… Нет, не начнут! Ибо им, как и любому, нужно оправдание, хотя бы в собственных глазах.
Ирасса подтянул повыше щит.
– Почему ты говоришь о тасситах, мой лорд? Ведь мы должны не их замирить, а этих дикарей, что прячутся в древесных кронах подобно вонючим обезьянам!
– И у этих дикарей есть боги, и есть колдуны, толкующие их волю. Если арахака не примут мир, я докажу, что мои миролюбивые боги сильнее, и все колдуны дикарей, все их демоны – тень лжи перед зеркалом правды! Разве это не напугает их?
– А если не напугает?
Дженнак усмехнулся:
– Нелегко пережить сокрушение своих божеств! Но если арахака не поверят, я сам сделаюсь их богом и начну вещать от его имени.
Рука Ирассы, сжимающая копье с двумя широкими лезвиями, дрогнула.
– Станешь их богом, мой лорд? Обратишься ягуаром, как этот Камлу?
– Возможно, – сказал Дженнак, – возможно…
Лицо его, скрытое глухим шлемом, начало изменяться; нос делался плоским и широким, лоб исчезал, преобразуясь в узкое и выпуклое звериное надглазье, вытягивались челюсти, западали щеки, исчезали губы, подстраиваясь под яростное хищное обличье, тем более страшное, что даже магия тустла не могла полностью уничтожить человеческих черт. Разогрев мышцы, Дженнак провел ладонью перед шлемной прорезью, и лик его сделался прежним.
Деревья расступились, тропа оборвалась, выведя отряд к опушке и серовато-желтой равнине шириною в несколько тысяч шагов, по другую сторону которой тоже щетинилась далекая зеленая гребенка леса. Света здесь хватало, но воздух был таким же неподвижным и еще более душным, чем под древесными кронами; пахло гнилью, застоявшейся водой, мерзким смрадом разложения. Над желтыми травами и серыми мхами – огромными, по колено человеку – носились тучи гнуса, и пронзительный писк насекомых заглушал лесные шорохи. Впрочем, стонущий вопль арахака больше не повторялся, зато Дженнак ощущал сотню взглядов, коловших спину, словно шипы, вылетевшие из трубок чен-чи-чечи. Прав был Кро'Таха, мелькнуло у него в голове, прав; не люди следили за пришельцами, а тени, призраки, мелькающие среди ветвей…
Он даже не пытался разглядеть их внутренним зрением, заговорить с ними или подать знак, чувствуя, что это бесполезно, что лишь в стойбище есть у него шанс встретиться с невидимками лицом к лицу. Там, где прячутся женщины и дети, там, где стоят хижины и сушатся распятые на земле шкуры, там, где шаманы жгут костер перед тотемным столбом с ликами богов, мужчины делаются разговорчивей… Во всяком случае, так было в тайонельских лесах и в дебрях Ближней Риканны, где воины его отыскивали фарантские и скатарские хоганы…
– Топь, – сказал Арза, поворачивая голову к солдатам. Шлем сполз ему на самые брови, и алые перья, венчавшие его, мотались над лбом проводника.
Отряд одиссарцев растянулся вдоль опушки; стрелки с тяжелыми арбалетами стояли лицом к лесу, копьеносцы, забросив за спину обтянутые кожей щиты, всматривались в болото. Дженнак со своими телохранителями оказался в центре; рядом, в ожидании приказа, замер таркол, высокий ротодайна лет тридцати. В руках у него было копье с широким и длинным лезвием – не боевой сайиль, а скорее оружие, с каким идут на грозного хищника, на ягуара или гигантского медведя.
– Топь, – повторил проводник. – Арза дальше не идти.
– Боишься, тощая немочь? – встрял Ирасса. – А чего боишься?
Арза недовольно скривился:
– Трус бояться! Гуар – не трус, гуар ходить лес, ходить болото, бить любой зверь, но не сражаться с духами. Особенно с Камлу!
– Оставайся здесь, – сказал Дженнак. – Было обещано, что ты проводишь нас до болота, и большего я не прошу. Хочешь, подожди здесь, хочешь, уходи. Я вернусь… – он бросил взгляд на солнце, стоявшее в зените, – вернусь вечером. Когда Око Арсолана коснется дальних деревьев.
– Твой не вернуться, господин, – проводник покачал головой. – И твой люди не вернуться. Пять гуар пропасть в болоте, хороший охотник, ловкий, не хуже арахака… Куда они деваться? Где пропасть? Мой думать, в зубах Камлу.
– Но арахака ходят по болоту, – возразил Дженнак.
– Твой мудрый человек, твой понятно: кто знать, как выпросить милость духа, тот можно ходить. Давать жертву Камлу, он пропускать.
– Думаешь, те пятеро гуаров, посланных твоим хозяином с дарами, оказались жертвой?
Руки Арзы взметнулись, то ли подтверждая, то ли отрицая сказанное, но рот его остался закрытым, как челюсти уснувшего на солнцепеке каймана. Он молча полез под накидку и вытащил медный горшочек на веревочной петле, от которого несло какой-то гадостью. Сушеные грибы, снадобье против гнуса, припомнил Дженнак. Арза сноровисто высек огонь, и серая масса затлела.
– Пойдем, господин? – спросил таркол, принимая от Арзы дымящийся горшок.
– Нет. Сначала я подумаю, куда идти и кому. Отдай это зелье Ирассе, таркол, и присматривай за деревьями.
Дженнак вновь оглядел трясину, казавшуюся на удивление безжизненной – ни кайманов в промоинах темной воды, ни гибких змеиных тел, скользящих в траве, ни жаб с багровыми шеями, ни птичьих гнезд; ничего, кроме гнуса, висевшего над топью серым прозрачным облаком. Нескончаемое пространство перемешанных вод и почв тянулось в обе стороны, на запад и восток, уходило в даль, где зеленые стены леса смыкались, словно челюсти, поглотившие желто-серые лишайники и травы. Над головой, в блеклом выжженном небе, плавился солнечный диск, похожий на отполированную арсоланскую монету, и в ярких его лучах можно было рассмотреть какие-то разноцветные пучки, привязанные тут и там к траве, собранной в подобие конуса. Эти вешки уходили в болото, теряясь в знойном мареве, и, глядя на них, Дженнак припомнил слова Кро'Тахи про тропинку, помеченную пестрыми перьями. Видимо, это она и была – а за ней, над дальним лесом, струился чуть заметный дымок, поднимавшийся за окоемом болота сизой расплывчатой колонной. Все это казалось удивительным: если арахака, подобные теням, следили за чужаками, то почему была размечена тропа и почему сородичи их не удосужились погасить костер? Ведь он показывал, где находится поселок… Или нет? Был ловушкой? Или ловушкой являлась вся огромная трясина, защищавшее стойбище дикарей?
Кивком велев Хрирду и Уртшиге посторониться, Дженнак прошел между ними и направился к первому травяному конусу с перьями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99