качество нормальное 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Рассказы -
Лев Толстой
Как умирают русские солдаты


(Тревога)
В 1853 году я несколько дней провел в крепости Чахгири, одном из самых живописных и беспокойных мест Кавказа. На другой день моего приезда, перед вечером, мы сидели с знакомым, у которого я остановился, на завалинке перед его землянкой и ожидали чая. Капитан N., наш добрый знакомый, подошел к нам.
Это было летом; жар свалил, белые летние тучи разбегались по горизонту, горы виднелись яснее, и быстрые ласточки весело вились в воздухе. Два вишневые дерева и несколько однообразных подсолнечников недвижимо стояли перед нами и далеко по дороге кидали свои тени, В двухаршинном садике было как-то тихо и уютно.
Вдруг в воздухе раздался дальний гул орудийного выстрела.
– Что это? – спросил я.
– Не знаю. Кажется, с башни, – отвечал мой знакомый, – уж не тревога ли?
Какой-то казак проскакал по улице, солдат пробежал по дороге, топая большими сапогами, в соседнем доме послышался шум и говор. Мы подошли к забору.
– Что такое? – спросили мы у денщика, который в полосатых штанах, поддерживаемых одной помочею, почесывая спину, бежал по улице.
– Тревога! – отвечал он, не останавливаясь, – барина ищу.
Капитан N. схватил папаху и, застегиваясь, побежал домой. Его рота была дежурная. Раздался второй и третий выстрел с башни.
– Пойдемте на кручь, посмотрим, верно, на водопое что-нибудь, – сказал мне мой знакомый. – Не туши самовар, – прибавил он денщику, – сейчас придем.
По улицам бежал народ: где казак, где офицер верхом, где солдат с ружьем в одной и мундиром в другой руке. Испуганные рожи жидов и баб показывались у ворот, в отворенных дверях и окнах. Все было в движенье.
– Где, братцы мои, тревога? где? – спрашивал задыхавшийся голос.
– За мостом антирелийских лошадей забирают, – отвечал другой, – такая большенная партия, братцы мои, что беда.
– Ах ты, мои батюшки! как они в крепость-то ворвутся, ай-аяй-ай-ай! – говорила слезным голосом какая-то баба.
– А, примерно, к Шамилю в жены не желаете, тетушка? – отвечал, подмигивая, молодой солдат в синих шароварах и с папахой набекрень.
(– Ишь, ровно на сватьбу, – говорил старый солдат, покачивая головой на бегущий народ, – делать-то нечего.
Два мальчика галопом пролетели мимо нас.
– Эх вы, голубчики! на тревогу! – провизжал один из них, размахивая хлыстом.)
Едва мы успели подойти к кручи, как нас уже догнала дежурная рота, которая с мешочками за плечами и ружьями наперевес бежала под гору. Ротный командир, капитан N., верхом ехал впереди.
– Петр Иваныч! – закричал ему мой знакомый, – хорошенько их, – но N. не оглянулся на нас: он с озабоченным выражением глядел вперед, и глаза его блестели более обыкновенного. В хвосте роты шел фельдшер со своим кожаным мешочком и несли носилки. Я понял выражение лица ротного командира.
Отрадно видеть человека, смело смотрящего в глаза смерти; а здесь сотни людей всякий час, всякую минуту готовы не только принять ее без страха, но – что гораздо важнее – без хвастовства, без желания отуманиться, спокойно и просто идут ей навстречу. (Хороша жизнь солдата!)
Когда рота была уже на полугоре, рябой солдат с загорелым лицом, белым затылком и серьгой в ухе, запыхавшись, подбежал к кручи. Одной рукой он нес ружье, другой придерживал суму. Поравнявшись с нами, он спотыкнулся и упал. В толпе раздался хохот.
– Смотрите, Антоныч! не к добру падать, – сказал балагур-солдат в синих штанах.
Солдат остановился; усталое, озабоченное лицо его вдруг приняло выражение самой сильной досады и строгости.
– Кабы ты был не дурак, а то ты самый дурак, – сказал он с презрением, – что ни на есть глуп, вот что, – и он пустился догонять роту.
Вечер был тихий и ясный, по ущельям, как всегда, ползли тучи, но небо было чисто, два черных орла высоко разводили свои плавные круги. На противоположной стороне серебряной ленты Аргуна отчетливо виднелась одинокая кирпичная башня – единственное владение наше в Большой Чечне. В некотором расстоянии от нее партия конных чеченцев гнала отбитых лошадей вверх по крутому берегу и перестреливалась с солдатами, бывшими в башне.
Когда рота перебежала через мост, чеченцы были от нее уже гораздо далее ружейного выстрела, но, несмотря на то, между нашими показался дымок, другой, третий, и вдруг беглый огонь по всему фронту роты. Звук этой трескотни выстрелов секунд через пятьдесят, к общей радости толпы зрителей, долетел до нас.
– Вот она! Ишь пошли! Пошли, пошли-и! Наутек, – послышались в толпе хохот и одобрения.
– Ежели бы, то есть, постепенно отрезать их от гор, не могли бы себе уходу иметь, – сказал балагур в синих штанах, обращавший своим разговором внимание всех зрителей.
Чеченцы, действительно, после залпа поскакали шибче в гору; только несколько джигитов из удальства остались сзади и завязали перестрелку с ротой. Особенно один на белом коне в черной черкеске джигитовал, казалось, шагах в пятидесяти от наших, так что досадно было глядеть на него. Несмотря на беспрерывные выстрелы, он разъезжал шагом перед ротой; и только изредка около него показывался голубоватый дымок, долетал отрывчатый звук винтовочного выстрела. Сейчас после выстрела он на несколько скачков пускал свою лошадь и потом снова останавливался.
– Опять выпалил, подлец, – говорили около нас.
– Вишь, сволочь, не боится. Слово знает, – замечал говорун.
(– Задело, задело, братцы мои, – вдруг послышались радостные восклицания, – ей-богу, задело одного! Бог важно-то! Ай лихо! Хоть лошадей не отбили, да убили черта одного. Что, дофарсился, брат? – и т. д.)
Между чеченцами вдруг стало заметно особенное движение, как будто они подбирали раненого, и вперед их побежала лошадь без седока. Восторг толпы при этом виде дошел до последних пределов – смеялись и хлопали в ладоши. За последним уступом горцы совершенно скрылись из виду, и рота остановилась.
– Ну-с, спектакль кончен, – сказал мне мой знакомый, – пойдемте чай пить.
– Эх, братцы, нашего-то, кажись, одного задели, – сказал в это время старый фурштат, из-под руки смотревший на возвращавшуюся роту, – несут кого-то.
Мы решили подождать возвращения роты.
Ротный командир ехал впереди, за ним шли песенники и играли одну из самых веселых, разлихих кавказских песен. На лицах солдат и офицера я заметил особенное выражение сознания собственного достоинства и гордости.
– Нет ли папиросы, господа? – сказал N., подъезжая к нам, – страх курить хочется.
– Ну что? – спросили мы его.
– Да черт бы их побрал с их лошадьми (паршивыми), – отвечал он, закуривая папиросу, – Бондарчука ранили.
– Какого Бондарчука?
– Шорника, знаете, которого я к вам присылал седло обделывать.
– А, знаю, белокурый.
– Какой славный солдат был. Вся рота им держалась.
– Разве тяжело ранен?
– Вот же, навылет, – сказал он, указывая на живот. В это время за ротой показалась группа солдат, которые на носилках несли раненого.
– Подержи-ка за конец, Филипыч, – сказал один из них, – пойду напьюсь.
Раненый тоже попросил воды. Носилки остановились. Из-за краев носилок виднелись только поднятые колена и бледный лоб из под старенькой шапки.
Какие-то две бабы, бог знает отчего, вдруг начали выть, и в толпе послышались неясные звуки сожаления, которые вместе со стопами раненого производили тяжелое, грустное впечатление.
1 2
 https://sdvk.ru/Mebel_dlya_vannih_komnat/shkafy/napolnye/ 

 ibero pulpis