Старлиц напрягся.
- Это совершенно необходимо сделать, Ник!
- Местным это не нравится, - возразил Ник. - И мне не нравится. - Ожив от восхитительной долмы, Ник перешел к чревоугодию: стал макать баклажаны в перченое оливковое масло. - В этом году с японскими банками совершенно невозможно работать. Стоят стеной, как склеенные. Когда в их двери входит полиция, из окон выпадают вице-президенты.
- Для босса это только дополнительный повод хотеть денег. Надувай кого хочешь, Ник: турок, девчонок, гастрольную команду, только не Макото. Я хочу, чтобы Макото был жирным и довольным, чтобы его гавайская рубаха трещала по всем швам!
Ник нахмурился.
- Макото - рок-музыкант и больше ничего. Он никогда не проверяет свою бухгалтерию, даже не умеет ее читать. С Макото мы могли бы сделать что угодно. Он бы никогда не догадался. Ему вообще все равно!
- Ты все очень правильно анализируешь, Ник, я с тобой полностью согласен. За это я тебя и люблю, потому и рад, что мы вместе. Ты профессионал, один из самых лучших. Только одно «но». - И Старлиц отнял у Ника вилку. - Ты будешь делать то, что я тебе велю, заруби это себе на носу! Иначе жрать тебе с пластмассового подноса в вонючей тюряге.
Ник нервно прыснул.
- Успокойся, Легги, я держу все под контролем. Стамбул у нас в кармане. Даже Иран обещает принести доход. Все в порядке, никаких проблем!
Старлиц со значением кивнул, оставил Ника и стал проталкиваться к рабочему месту Лайэма. Путь ему ежесекундно преграждали юные киприоты, потные и полуоглохшие. Это были образцовые поклонники «Большой Семерки» - одурманенные полукровки, лишенные корней и податливые, как воск. Половина населения турецкого Кипра проживала в Лондоне, и дети беженцев стояли одной ногой на острове в Северном море, другой - на острове в Средиземном море. Как подросткам, им было бы неуютно в любом уголке мира. Сейчас они дергались, как маньяки, стараясь подстроиться под всемирный ритм.
Звукорежиссер Лайэм тонул в тени позади своей проигрывающей аппаратуры и многоэтажной клавиатуры. Это был лысеющий толстячок в сдвинутой на затылок бейсбольной кепке и в африканской рубахе, с сигаретой «Плейерс», зажатой в желтых клыках.
- Как тебе новая аппаратура, Лайэм?
Лайэм обернулся и осклабился.
- Сам не чувствуешь? - Он похлопал себя по брюху, заметно вибрировавшему от басов.
- Я лишен музыкального слуха, - напомнил ему Старлиц. - Расскажи-ка мне про электронные лампы.
Лайэм передвинул несколько рычажков, превратив высокие частоты в своих наушниках в еле слышный писк.
- Два года я довольствовался всяким дерьмом, теперь и вспомнить противно. Ты только вслушайся, как богато шлепают эти штуковины с русских ракет! В середине лохмато, внизу подобрано - красота! - Лайэм постукал себя по голове желтыми от никотина пальцами. - Правда, верхи тонковаты, но это пройдет, просто лампы еще толком не пригорели.
- Значит, они тебя устраивают?
- Лучше не бывает! - пробулькал Лайэм. - Одну лампу я продаю на интернет-аукционе. Хочешь знать, сколько за нее готовы отвалить профессионалы? Последнее предложение - пять тысяч!
Старлиц приподнял густые брови.
- Пять тысяч баксов за паршивую электронную лампу? Господи, я занимаюсь не тем бизнесом!
Улыбка Лайэма уползла за уши.
- Пять тысяч фунтов, босс! Янки не соображают в лампах.
Старлиц довольно показал ему большой палец и снова нырнул в шум. Лайэм был незаменим. И к тому же предсказуем. Некогда он объездил четыре континента, изображая с помощью гитары тантрического монаха британского психоделического блюза. Лайэм пережил шестидесятые, оставил позади славу, давно наплевал на фанатичных поклонниц, не погиб даже в чудовищной Ниагаре наркотиков и выпивки. Лайэм полностью оправился от рок-н-ролла, если не считать неизлечимого пристрастия к первоклассному звуковоспроизводящему оборудованию. Он был профессиональным музыкантом и не требовал зарплаты, крыши над головой, стоматологической, даже просто медицинской страховки. Но оборудование у него должно было быть самое лучшее.
У Лайэма был лакированный полый «Гибсон» 1957 года. Басовые струны ему делали в полной темноте слепые португальские цыгане. Его турецкие цимбалы были изготовлены в литейной бронзового века, возраст которой перевалил за пять тысяч лет. Гастрольный комплект Лайэма ныне включал вишневый «Роланд-303», антикварный «Меллотрон», даже один «Оптиган». Работая на «Большую Семерку», Лайэм получал максимальное наслаждение от жизни и являл собой зрелище бескрайнего довольства.
Пришло время проверить девушек. Легги не занимался семью девушками лично, считая это непрофессиональным. Для всех музыкантов «Легги, менеджер “Большой Семерки”» должен был оставаться малодоступной, загадочной фигурой, личностью из высших сфер, изредка одаривающей избранных масонским рукопожатием. Впрочем, он порой снисходил до девушек, делая им пустяковые подарки и жалуя мелочь на карманные расходы. Повседневную дрессировку он доверял среднему слою проекта: инструктору по вокалу, двум хореографам и, главное, дуэнье группы.
Дуэнья Тамара присоединилась к команде в Лос-Анджелесе. Ее опыт и прошлое мало подходили для этого занятия. Тамара очутилась в Лос-Анджелесе в начале девяностых: она в ужасе покинула Советский Азербайджан, где пал коммунистический режим, которому служил ее муж, превратив ее сначала в беженку, потом в бесстрашную эмигрантку в поисках свободы и лучшей жизни. Тамара вынырнула из-под длинных кремлевских теней на залитые ярким неоновым светом улицы Голливуда - одна, без друзей, зато со счетом в швейцарском банке, с чемоданчиком золотых слитков и тремя килограммами первосортного афганского гашиша. Ей удалось быстро стать своей в мафии калифорнийских армян, бензиновых пиратов и содержателей дешевых кафе и завести процветающую торговлю подержанными автомобилями в Брентвуд Хейтс. Наконец, в совершенстве овладев английским и заметя все следы, Тамара проникла в сверкающий мир «Иранжелеса».
Город Лос-Анджелес, что в штате Калифорния, был столицей развлечений Исламской Республики Иран. Когда-то, в далекие шахские 70-е, в Иране существовала скроенная на западный манер поп-культура, похожая на турецкую. В иранских ночных клубах звучали томные иранские пластинки, там снимали собственные черно-белые приключенческие фильмы с мордобоем, на телеэкране процветал танец живота и дергались исполнители современной музыки, разбивавшие сердца зрительниц. Но Хомейни все это запретил и изгнал за океан. Пятнадцать лет подряд аятолла терпел поп-музыку лишь в виде воинственных песен и народных гимнов.
Однако многочисленным иранским беженцам требовалось что-то проигрывать на стереосистемах, что-то смотреть по телевизору. По планете рассеялся миллион иранских эмигрантов. Их было немало в Германии, Турции, Британии и Швеции; в одном Лос-Анджелесе их набралось тысяч восемьдесят. Поэтому иранский развлекательный бизнес расцвел под пальмами Большого Сатаны, привлеченный не свободой творчества, а непревзойденной голливудской инфраструктурой записи и сбыта.
Но со временем муллы утратили бдительность, и иранский «поп» стал просачиваться на родину с контрабандистского плацдарма в государствах Персидского залива. Теперь, после двадцатилетия горького заокеанского изгнания, иранский «поп» был мускулист, поджар и отменно исполнялся и продюсировался крупными студиями цифровой звукозаписи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67