— Несчастье, милорд, никогда не смогло бы разлучить нас, — сказал Ричи. — Я думаю, если бы дошло до крайности, я сумел бы умереть с голоду не хуже вашей светлости, а то и получше — ведь я, можно сказать, с малолетства к этому делу приучен; хоть я и вырос в лавке мясника, никогда в жизни не водил я близкого знакомства с бифштексом.
— Что значит весь этот вздор? — спросил Найджел. — Может быть, ты просто хочешь испытать мое терпение? Ты прекрасно знаешь, что если бы даже у меня было двадцать слуг, больше всех я ценил бы самого верного слугу, не покинувшего меня в беде. И совершенно незачем докучать мне твоими дурацкими причудами.
— Милорд, — сказал Ричи, — говоря о своем доверии ко мне, вы поступили как подобает благородному человеку, и, осмелюсь смиренно заметить, я думаю, что заслужил такое отношение. Тем не менее мы должны расстаться.
— Но почему же? — воскликнул лорд Найджел. — Какая может быть для этого причина, если мы оба довольны друг другом?
— Милорд, — сказал Ричи Мониплайз, — ваша светлость ведет такой образ жизни, который я не могу ни одобрить, ни поощрять своим присутствием.
— Что за вздор ты городишь? — гневно воскликнул его господин.
— С вашего позволения, милорд, — ответил слуга, — несправедливо одинаково обижаться на мои слова и на мое молчание. Если у вас хватит терпения выслушать, какие причины заставляют меня покинуть вас, мне думается, это принесет вам только пользу, как в настоящем, так и в будущем. А если нет, я молча выслушаю ваше разрешение на отъезд и не скажу больше ни слова.
— Будь по-твоему! — сказал Найджел. — Выскажи все, что у тебя на душе. Только не забывай, с кем ты говоришь.
— Слушаюсь, милорд, я буду говорить со смирением, — никогда еще лицо Ричи не выражало такой чопорной важности, как в тот момент, когда он произносил эти слова. — Уж не думаете ли вы, что игра в кости да в карты и беготня по тавернам да по театрам к лицу вашей светлости? Уж мне-то все это совсем не по вкусу.
— Уж не стал ли ты педантом или пуританином, болван? — смеясь, воскликнул лорд Гленварлох, с трудом подавляя негодование и стыд.
— Милорд, — ответил слуга, — мне понятен ваш вопрос. Может быть, я и правда немножко педант, и дай бог, чтобы я был более достоин этого названия; но не будем останавливаться на этом. Я служил вам верой и правдой, пока мне позволяла моя совесть северянина. Я никогда худого слова не скажу про своего господина или про свою родную страну, когда я живу на чужбине, хотя бы мне и пришлось малость покривить душой. И я готов помериться силами со всяким, кто осмелится поносить их. Но такая беспутная жизнь, игра в кости да шатание по театрам — это не по мне, я задыхаюсь здесь; и когда я слышу о том, что ваша светлость выигрывает деньги у какого-нибудь бедняка, который не может без них обойтись, клянусь честью, если бы это могло послужить вам на пользу, то уж чем выигрывать деньги у него, я бы скорее согласился выскочить вместе с вашей светлостью из-за изгороди и крикнуть «стой!» первому попавшемуся гуртовщику, возвращающемуся из Смитфилда с выручкой в кожаной сумке за своих эссекских телят.
— Ну и простак же ты, — сказал Найджел, почувствовавший, однако, угрызения совести. — Я никогда не играю на крупные суммы.
— То-то и оно, милорд, — продолжал неугомонный слуга, — и, с вашего позволения, это еще хуже. Если бы вы играли с людьми, которые ровня вам, греха было бы меньше, но чести было бы больше в такой игре. Ваша светлость знаете, или могли бы знать по собственному опыту — пока еще недолгому, всего несколько недель, что с маленькими суммами тоже нелегко расстаться тому, у кого нет более крупных; и должен сказать вам откровенно, люди замечают, что ваша светлость играет только со всяким отребьем, которое может проигрывать лишь маленькие ставки.
— Никто не посмеет утверждать это! — гневно воскликнул Найджел. — Я играю с кем хочу и буду играть так, как мне нравится.
— Вот это как раз все и говорят, милорд, — продолжал безжалостный Ричи, чья врожденная любовь читать наставления и прямота характера мешали ему видеть страдания, которые он причинял своему господину, — прямо слово в слово. Не дальше как вчера в той же самой ресторации вашей светлости было угодно выиграть у этого юнца в бархатном малиновом камзоле, с петушиным пером на шляпе — у того самого, хочу я сказать, который дрался на поединке с хвастливым капитаном, — пять фунтов или что-то в этом роде. Я видел, как он проходил по залу, и если вы не ободрали его как липку, значит я еще никогда в жизни не видел разорившегося человека.
— Не может быть! — воскликнул лорд Гленварлох. — Но кто же он? У него был вид состоятельного человека.
— Не все золото, что блестит, милорд, — ответил Ричи. — Вышивки да серебряные пуговицы опустошают кошелек. И если вы спросите, кто он, — может быть, я и знаю, да не хочу сказать.
— Во всяком случае, если я действительно разорил этого человека, — сказал лорд Найджел, — посоветуй, как исправить зло.
— С вашего позволения, не извольте беспокоиться, милорд, — сказал Ричи. — О нем хорошо позаботятся. Знайте только, что этот человек бежал в объятия дьявола и вы подтолкнули его. Но я остановлю его, если только он способен еще внять голосу рассудка, и вашей светлости нечего больше спрашивать о нем, так как вам совершенно бесполезно знать это, и скорее даже вредно.
— Послушай ты, болван, — сказал его господин, — до сих пор я терпеливо слушал тебя, на то были свои причины. Но не злоупотребляй больше моим добродушием — и раз уж ты непременно должен уехать, что ж, отправляйся с богом, и вот тебе деньги на дорогу.
С этими словами он высыпал ему в руку золото, которое Ричи пересчитал с величайшей тщательностью, монету за монетой.
— Ну что, все в порядке? Или, может быть, в них не хватает веса? Какого черта ты еще медлишь, когда всего пять минут назад так торопился уехать? — воскликнул молодой лорд, окончательно выведенный из себя самонадеянной педантичностью, с которой Ричи читал ему свои нравоучения.
— Счет правильный, — сказал Ричи с невозмутимой серьезностью, — а что касается веса, то хотя лондонцы очень щепетильны в этом отношении и строят гримасы при виде монеты, если она чуть легче обычной или у нее есть трещина на ободке, клянусь честью, в Эдинбурге на них набросятся, как петух на крыжовник. Жаль только, что там золотых монет днем с огнем не сыщешь.
— Тем больше твое безумие, — сказал Найджел, гнев которого мгновенно прошел, — покинуть страну, где их достаточно.
— Милорд, — сказал Ричи, — если говорить откровенно, милость господня дороже золотых монет. Если Бесенок, как вы называете этого мосье Лутина — вы с таким же успехом могли бы назвать его Висельником, ибо таков будет, несомненно, его конец, — порекомендует вам нового пажа, вам не придется выслушивать от него таких проповедей, какие вы выслушивали от меня. И если бы это были мои последние слова, — сказал он, возвысив голос, — я сказал бы вам, что вас опутали, что вы сошли с пути, проторенного вашим достопочтенным батюшкой, и, что еще хуже, вы, не в обиду будь сказано, погибнете с позором, ибо вы стали посмешищем для тех, кто совращает вас с пути истинного.
— Посмешищем! — воскликнул Найджел, подобно всем юношам более чувствительный к насмешкам, нежели к доводам разума. — Кто дерзнул смеяться надо мной?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153