Луиза не знала ни что сказать, ни куда себя деть. Можно было подумать, что она не у себя дома и чувствует себя здесь посторонней. Она сняла свое утреннее черное платье и надела темно-фиолетовый халат, который все время запахивала плотнее, словно ей было холодно.
Жанна почувствовала некоторую неловкость оттого, что ее застали врасплох здесь, во время еды, и ее первым порывом было встать, словно она осознала свою ошибку.
— Сиди, — сказала Луиза, придвигая к ней полированный стул и садясь на краешек.
— Звонил Анри.
— Я знаю.
— Ты слышала разговор?
— Да.
— Я не знала, как мне поступить, и предпочла ему все рассказать.
— Ты права. Пусть лучше он сразу все узнает.
— Хочешь что-нибудь съесть?
— Я не голодна.
— Ты же с утра ничего не ела.
— Я не голодна.
Она подпрыгнула на месте при очень сильном ударе грома, и губы ее беззвучно зашевелились, будто она забормотала молитву.
— Жанна!
— Да?
— Мне страшно.
— Чего ты боишься?
— Грозы! Смерти! Алиса уехала?
— Да.
— Я знала, что она уедет, что ей не хватит смелости ночевать в этом доме, что она не заберет с собой ребенка. Мне страшно, Жанна!
— Тебе нечего бояться.
— Послушай! Это прямо над нами.
И действительно, они услышали треск дерева в одном из близлежащих садов. Не сдержавшись, Луиза в сильном возбуждении резко вскочила и порывистыми шагами принялась мерить кухню.
Кинув уголком глаза быстрый взгляд на неподвижную Жанну, она бросила:
— Ты меня презираешь, верно?
— Да нет же, Луиза.
— Тогда ты жалеешь меня. Это то же самое.
— Ты не нуждаешься в жалости.
— Ты так только говоришь, а думаешь иначе! Ты сама прекрасно знаешь, что думаешь иначе! Я боюсь, Жанна! Зачем Робер так сделал? Только не говори, что это моя вина. Это не так! Уверяю тебя, это не так! Нужно мне верить, Жанна. Необходимо, чтобы хоть кто-нибудь мне верил. Этим утром я была не в себе. Я уж и не помню всего, что наговорила тебе, но это, конечно, было гадко. Я хотела тебе причинить боль. У меня была потребность сделать тебе больно. Ты мне не веришь?
— Верю.
— Ты уверена, что все окна хорошо закрыты?
— Я обошла весь дом.
— Третий этаж тоже?
— Я ходила и на третий.
— Ну и как там?
— Все необходимое сделано. Его положили в голубой комнате.
— Знаю. Я слышала.
— Ты не хочешь пойти со мной взглянуть на него?
Она закричала:
— Только не это! Я не могу. Ты что, не понимаешь, что это выше моих сил? Я боюсь! Повторяю тебе — я боюсь, я умираю от страха, а ты не хочешь меня услышать.
— Тебе лучше сесть.
— Я не могу сидеть. У меня болит все тело, а уж голова…
— Я сейчас приготовлю тебе чашку кофе.
— Ты очень любезна.
И пока Жанна ставила кипятить воду, Луиза задумчиво прошептала:
— Зачем ты все это делаешь? Почему ты приехала именно сегодня? Говорили, что ты знала, как у нас идут дела, и что ты хотела…
Ее лицо изменилось, черты лица напряглись, а глаза приобрели инквизиторский блеск, как когда-то, когда она была маленькой девочкой.
— Неужели ты ничего не знала?
— Нет. Я приехала потому, что…
Но невестка не слушала ее, отдавшись только своим мыслям, и Жанне не удалось закончить фразу.
— Никто тебе не писал?
— Нет.
— И твой брат никогда не жаловался на меня?
— Я не получала от него известий более двадцати лет. Он не знал даже, где я жила!
Забавно, что голос Луизы менялся в зависимости от грозы. При сильных раскатах грома и ярких молниях она говорила смиренно, умоляюще, жалобно, но как только некоторое затишье возвращало ей надежду, что все скоро закончится, она делалась более твердой, становилась язвительной. Тогда ее голова наклонялась вперед, и смотрела она исподлобья.
— Признайся, ты ведь знала, что твой отец умер?
— Я случайно прочитала объявление во французской газете.
— Это в Южной-то Америке?
Жанна почувствовала не очень ловко расставленную ловушку.
— Нет. В Каире.
— Значит, верно, что ты жила в Каире?
— Ну и что?
— Ничего.
Она, кажется, говорила сегодня утром, что кто-то встречал Жанну? Луиза знала об этом больше, чем хотела показать.
— Это было объявление нотариуса?
Там Жанна читала лишь случайно попадавшие к ней французские газеты; происходило это редко, поэтому прочитывала она их от корки до корки. В один прекрасный день ее взгляд остановился на колонке частных объявлений:
«Месье Бижуа, нотариус в Пон-Сен-Жан, разыскивает по поводу крупного наследства Жанну-Марию-Гортензию Мартино, рожденную в Пон-Сен-Жане 5 июня 1894 года. Просьба срочно ответить письмом или поставить в известность представителей консульства».
— Почему ты не подавала признаков жизни?
После минутного колебания она устало прошептала:
— Сама не знаю.
— Ты поняла, что речь шла о твоем отце?
— Да. Никакого другого наследства не существовало. Но было уже слишком поздно, чтобы я могла успеть приехать на похороны. Со дня его смерти прошло два месяца.
— Ты не нуждалась в деньгах?
— Зачем говорить об этом?
— Извини меня за то, что я наговорила сегодня утром. Я знала, что это не так, что ты приехала сюда не из-за этого.
— Спасибо. Два куска сахара?
— Один. И без молока.
— Хочешь, я сделаю тебе бутерброд? Есть холодное жаркое.
— Я не голодна. Жанна, это опять начинается!
И, поскольку Жанна направилась к двери, чтобы послушать, не плачет ли ребенок, она сказала:
— Побудь со мной. Не надо бросать меня одну. Я очень тебя огорчила?
— Нет.
— А что доктор Бернар сказал обо мне?
— Он не говорил о тебе.
— Он не настаивал на том, чтобы увидеться со мной?
— Он посоветовал мне тебя не беспокоить.
— А Алиса?
Она гнула свою линию. Вспышки молний, раскаты грома заставляли ее иногда терять мысль, но потом она упорно к ней возвращалась и методично начинала снова.
— Что тебе рассказала Алиса?
— Что она слишком нервная, чтобы иметь детей, и что сын ее не любит.
— А обо мне? Я уверена, что она говорила обо мне.
Жанна очень хорошо знала, что ее беспокоит, что она хотела бы узнать!
Но как ей объяснить, что Жанна сама все поняла и была этим почти не удивлена, что она сама накануне вечером — сначала на вокзале в Пуатье, потом снова, в плохо освещенном обеденном зале, где она слушала болтовню Дезире…
Ее невестка вдруг с убежденностью произнесла:
— Я дурная женщина, Жанна.
В этих словах Луизы чувствовалась даже некоторая искренность.
— Да нет же! Никто не бывает ни абсолютно плохим, ни абсолютно хорошим.
— Я хотела бы быть абсолютно хорошей. Всю мою жизнь я пыталась стать хорошей. Никто в это не верит и никогда не верил. Все меня ненавидят.
Даже Робер уже много лет назад перестал на меня смотреть прежними глазами, и я чувствовала, что он перестал и надеяться. Между нами словно существовала стена, или, точнее, стекло. Когда мне случалось плакать — неважно, по какой причине — или я падала духом, его отец по привычке пожимал плечами и говорил мне холодным тоном, указывая на дверь: «Иди капризничай в свою комнату!» Он полагал, что я делаю так нарочно, ломаю комедию, хотя я никогда в жизни комедию не ломала.
Новый раскат грома заставил ее вцепиться в руки Жанны, и Луиза, задыхаясь, сказала умоляющим тоном:
— Не нужно уезжать, Жанна! Не презирай меня и не думай, что во мне все только плохое. Когда я пришла в этот дом, я была совсем юной, чистой, полной благих намерений. Я хотела, чтобы каждый был счастлив. Я была убеждена, что способна всех сделать счастливыми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34