\uc1“ Пойди, объясняйся! Он ведь член Политбюро, а не я... Бедненькая ты моя нежность». Он поднял повлажневшие глаза на дочь: «Пойти бы в церкву, как с бабушкой Леной, покойницей, да и бухнуться на колени, прижаться лбом к вечным плитам храма Господня и помолиться б за нее... Мне-то ничего не страшно, огонь и воду прошел... Да и не отмолю себя, ее б уберечь...»
– Папуль, а ты почему не кроешь? У тебя же козыри есть! Так нечестно!
– И вправду есть, – вздохнул Абакумов, – отобьюсь, сей миг покрою, малышенька...
– Ты мне не поддавайся, я ж не маленькая! Неинтересно играть... А знаешь, меня сегодня училка отчитала...
– Вот проказница... За что?
– Я не смогла ответить, когда было покушение на Владимира Ильича...
Ну, завтра этой суке шею накрутят, подумал он, девочку попусту травмирует; ответил, однако, иначе:
– Такие вещи надо знать, дочура... В Ильича стреляла эсерка Фанни Каплан, космополитского племени, ей Бухарин пистолет в руки дал...
– Вот она б тебе двойку и влепила! – рассмеялась девочка. – Первое покушение на Ленина было в январе, еще в Петрограде! Его тогда какой-то швейцарец спас, собой прикрыл...
– Швейцарец? – Абакумов удивился. – Это кто ж?
– Платтен, – произнесла дочка чуть не по слогам и пошла к роялю: знала, что отец больше всего любил, когда она играла «Полонез» Огинского.
А вроде Платтена этого самого мы расстреляли, подумал Абакумов. Уж не из троцкистов ли? Ну и учителя! Эти такому научат, что потом из детей колом не вышибешь...
Хотел было сразу пойти к себе и позвонить помощнику: пусть проверят учительницу, не контра ли, но, расслабившись, отдался музыке, любуясь стройной фигуркой дочери, грациозно сидевшей возле огромного белого «Бехштейна»...
...В то же самое время три врача-психиатра работали с Александром Исаевым, бывшим офицером военной разведки РККА, кавалером боевых орденов, а ныне зэком и придурком – не в грубо-лагерном, жаргонном смысле, а в настоящем – он сошел с ума во время допросов.
Они уже час сидели с ним в маленькой комнате, оборудованной магнитофонами, и всячески пытались разговорить несчастного. Молодой старик, однако, тупо молчал, глядя куда-то вдаль неподвижными глазами.
Один из врачей, самый старый, Ливин, попросил коллег выйти. Оставшись наедине с зэком, тихонько, дружески, доверительно спросил:
– Санечка, хочешь поговорить с отцом?
Зэк продолжал смотреть сквозь доктора, но в глазах его что-то мелькнуло...
Ливии включил магнитофон, зазвучал голос Исаева: «Я хочу получить свидание с сыном...»
Зэк вдруг умиротворенно улыбнулся:
– Папа...
– А ты его позови, Санечка, – так же добро, вкрадчиво продолжал Ливин. – Покричи: «Папа, папочка, папа!» Он тебя услышит... Ты ведь веришь мне?
– Папочка! – после долгого непонимающего молчания вдруг закричал Саня и, чуть отодвинувшись, поглядел на врача. – Папочка! Ты меня слышишь?
– Громче, – не отрывая глаз от зрачков Сани, нажал Ливии. – Кричи, что плохая слышимость... Ты ж не слышишь его? Правда? Пусть говорит громче...
– Па-а-а-апочка! Что ты молчишь?! Говори громче! Почему ты замолчал?!
– А замолчал он потому, что слишком волнуется, – по-прежнему ласково, доверительно объяснил Ливии. – Столько лет не видал сыночка... Крикни, что скоро приедешь к нему... Скажи, что уже выздоровел... Только кричи громче, тогда отец ответит...
...Послушав настриг пленки, приготовленный подполковником медицинской службы Ливиным в тот же день, Влодимирский позвонил Комурову:
– Отменная работа! Наложу на голос радиопомехи – получится вполне трогательная беседа.
– Не обольщайся, – ответил Комуров. – Твой подопечный так изощрен, что наверняка проверит придурка подробностью, нам с тобой неведомой... Вот и конец твоей комбинации...
– Ничего подобного! У нас каждая фраза начинается с того, что тот орет: «Папочка, громче, я очень плохо слышу...» А на проверочном вопросе папочки мы прервем радиосеанс: «Помехи, попробуем завтра». Состояние у Исаева будет шоковое, скушает, поверьте...
– Ты еще не ударил его в лоб вопросом: «Что написал в Библии и передал Валленбергу?» Влодимирский ответил убежденно:
– Это мой главный козырь. Рано. Давайте послушаем, как они будут беседовать на даче, во время прогулок... Они ж не знают, что мы их и в лесу сможем слушать, шарашки не зря сливочное масло и кофей с цикорием получают...
Комуров усмехнулся:
– Валяй. Я тебе верю, ответственность на тебе...
Когда Исаев, надрываясь, прокричал в трубку:
– Санюшка, сыночек, любимый, перед вылетом подстригись, как стригся в Кракове... Помнишь?!
В этот момент Сергей Сергеевич остановил пленку с голосом Александра Исаева, а вторую, на которой был записан треск и шум радиопомех, сразу же усилил. По прошествии полуминуты, пока Максим Максимович надрывался: «Алло, Саня, Санечка, сынок, алло, ты слышишь меня?!» – снова сквозь писки и треск радиопомех дал голос сына: «Папочка, говори громче, я ничего не слышу...»
...А потом Аркадий Аркадьевич распекал в присутствии Исаева радистов; те виновато оправдывались:
– Товарищ генерал, но это же Колыма! И так чудом вышли! Радиограмму хоть сейчас передадим и запросим немедленный ответ...
– Чтобы завтра же была связь! – бушевал Аркадий Аркадьевич. – Деньги любите получать, а работать не умеете!
Нервно закурил, прошелся по кабинету, потом словно бы споткнулся:
– Извините, Всеволод Владимирович, не предложил вам. Курите...
Исаев медленно поднял на него глаза:
– Я хочу стакан водки. И отвезите меня на дачу. Валленберга присылайте завтра. И если я сегодня попрошу на вашей даче еще стакан водки, пусть мне дадут. И приготовят хорошую зубную пасту. Или отменный чай. Отбивает запах перегара...
Аркадий Аркадьевич сел рядом с Исаевым, положил ему руку на острое колено и проникновенно, с болью, сказал:
– Спасибо, товарищ полковник... Я не сомневался, что у нас, у большевиков, все так и кончится... И, вызвав своего лощеного секретаря, повелел:
– Бутылку лучшей водки, банку икры и кусок вареной осетрины.
...Воздух был прозрачен и хрупок. Проснувшись, Исаев увидел верхушки сосен, сразу вспомнил тот русский, затрепанный журнал, что он нашел в оккупированном Париже на книжной набережной Сены; «и так неистовы на синем размахи огненных стволов...».
Поднял голову с мягкой, топкой подушки: стволы деревьев были действительно огненными. «Размахи» или «разбеги», – подумал Исаев, – и то и другое слово подходит к сути, к этой извечной красоте. Как же им больно, когда их медленно, с перекуром, пилят, боже ты мой!»
Он поднялся. Голова после вчерашней водки кружилась. Спустил худые ноги с выпирающими коленями на коврик, в дверь сразу же постучались. Значит, постоянно смотрит надзиратель, понял он. Вошел, однако, не солдат, а «Макгрегор», Виктор Исаевич Рат.
– Доброе утро, Всеволод Владимирович, как спалось?
– Хорошо спалось, благодарю. Что там со связью? Наладили?
– Информации пока что не поступало. Позавтракаем и после этого позвоним Аркадию Аркадьевичу...
– Валленберга еще не привезли?
– Нет.
– Когда?
– Не знаю. Указаний не получал.
Завтракали на веранде, залитой солнцем. Масло, сыр, два яйца всмятку, кофе; хлеб был двух сортов – черный и серый. («Мы называем „рижский“, – пояснил Рат, – самый, по-моему, вкусный, в вашу честь заказал».) Потом послушали последние известия по радио: перевыполнение плана уборки хлеба колхозниками Одесской, Херсонской и Белгородской областей, приветственное письмо вождю всех народов, гениальному зодчему нашего счастья великому Сталину от строителей Днепрогэса, восстающего из руин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
– Папуль, а ты почему не кроешь? У тебя же козыри есть! Так нечестно!
– И вправду есть, – вздохнул Абакумов, – отобьюсь, сей миг покрою, малышенька...
– Ты мне не поддавайся, я ж не маленькая! Неинтересно играть... А знаешь, меня сегодня училка отчитала...
– Вот проказница... За что?
– Я не смогла ответить, когда было покушение на Владимира Ильича...
Ну, завтра этой суке шею накрутят, подумал он, девочку попусту травмирует; ответил, однако, иначе:
– Такие вещи надо знать, дочура... В Ильича стреляла эсерка Фанни Каплан, космополитского племени, ей Бухарин пистолет в руки дал...
– Вот она б тебе двойку и влепила! – рассмеялась девочка. – Первое покушение на Ленина было в январе, еще в Петрограде! Его тогда какой-то швейцарец спас, собой прикрыл...
– Швейцарец? – Абакумов удивился. – Это кто ж?
– Платтен, – произнесла дочка чуть не по слогам и пошла к роялю: знала, что отец больше всего любил, когда она играла «Полонез» Огинского.
А вроде Платтена этого самого мы расстреляли, подумал Абакумов. Уж не из троцкистов ли? Ну и учителя! Эти такому научат, что потом из детей колом не вышибешь...
Хотел было сразу пойти к себе и позвонить помощнику: пусть проверят учительницу, не контра ли, но, расслабившись, отдался музыке, любуясь стройной фигуркой дочери, грациозно сидевшей возле огромного белого «Бехштейна»...
...В то же самое время три врача-психиатра работали с Александром Исаевым, бывшим офицером военной разведки РККА, кавалером боевых орденов, а ныне зэком и придурком – не в грубо-лагерном, жаргонном смысле, а в настоящем – он сошел с ума во время допросов.
Они уже час сидели с ним в маленькой комнате, оборудованной магнитофонами, и всячески пытались разговорить несчастного. Молодой старик, однако, тупо молчал, глядя куда-то вдаль неподвижными глазами.
Один из врачей, самый старый, Ливин, попросил коллег выйти. Оставшись наедине с зэком, тихонько, дружески, доверительно спросил:
– Санечка, хочешь поговорить с отцом?
Зэк продолжал смотреть сквозь доктора, но в глазах его что-то мелькнуло...
Ливии включил магнитофон, зазвучал голос Исаева: «Я хочу получить свидание с сыном...»
Зэк вдруг умиротворенно улыбнулся:
– Папа...
– А ты его позови, Санечка, – так же добро, вкрадчиво продолжал Ливин. – Покричи: «Папа, папочка, папа!» Он тебя услышит... Ты ведь веришь мне?
– Папочка! – после долгого непонимающего молчания вдруг закричал Саня и, чуть отодвинувшись, поглядел на врача. – Папочка! Ты меня слышишь?
– Громче, – не отрывая глаз от зрачков Сани, нажал Ливии. – Кричи, что плохая слышимость... Ты ж не слышишь его? Правда? Пусть говорит громче...
– Па-а-а-апочка! Что ты молчишь?! Говори громче! Почему ты замолчал?!
– А замолчал он потому, что слишком волнуется, – по-прежнему ласково, доверительно объяснил Ливии. – Столько лет не видал сыночка... Крикни, что скоро приедешь к нему... Скажи, что уже выздоровел... Только кричи громче, тогда отец ответит...
...Послушав настриг пленки, приготовленный подполковником медицинской службы Ливиным в тот же день, Влодимирский позвонил Комурову:
– Отменная работа! Наложу на голос радиопомехи – получится вполне трогательная беседа.
– Не обольщайся, – ответил Комуров. – Твой подопечный так изощрен, что наверняка проверит придурка подробностью, нам с тобой неведомой... Вот и конец твоей комбинации...
– Ничего подобного! У нас каждая фраза начинается с того, что тот орет: «Папочка, громче, я очень плохо слышу...» А на проверочном вопросе папочки мы прервем радиосеанс: «Помехи, попробуем завтра». Состояние у Исаева будет шоковое, скушает, поверьте...
– Ты еще не ударил его в лоб вопросом: «Что написал в Библии и передал Валленбергу?» Влодимирский ответил убежденно:
– Это мой главный козырь. Рано. Давайте послушаем, как они будут беседовать на даче, во время прогулок... Они ж не знают, что мы их и в лесу сможем слушать, шарашки не зря сливочное масло и кофей с цикорием получают...
Комуров усмехнулся:
– Валяй. Я тебе верю, ответственность на тебе...
Когда Исаев, надрываясь, прокричал в трубку:
– Санюшка, сыночек, любимый, перед вылетом подстригись, как стригся в Кракове... Помнишь?!
В этот момент Сергей Сергеевич остановил пленку с голосом Александра Исаева, а вторую, на которой был записан треск и шум радиопомех, сразу же усилил. По прошествии полуминуты, пока Максим Максимович надрывался: «Алло, Саня, Санечка, сынок, алло, ты слышишь меня?!» – снова сквозь писки и треск радиопомех дал голос сына: «Папочка, говори громче, я ничего не слышу...»
...А потом Аркадий Аркадьевич распекал в присутствии Исаева радистов; те виновато оправдывались:
– Товарищ генерал, но это же Колыма! И так чудом вышли! Радиограмму хоть сейчас передадим и запросим немедленный ответ...
– Чтобы завтра же была связь! – бушевал Аркадий Аркадьевич. – Деньги любите получать, а работать не умеете!
Нервно закурил, прошелся по кабинету, потом словно бы споткнулся:
– Извините, Всеволод Владимирович, не предложил вам. Курите...
Исаев медленно поднял на него глаза:
– Я хочу стакан водки. И отвезите меня на дачу. Валленберга присылайте завтра. И если я сегодня попрошу на вашей даче еще стакан водки, пусть мне дадут. И приготовят хорошую зубную пасту. Или отменный чай. Отбивает запах перегара...
Аркадий Аркадьевич сел рядом с Исаевым, положил ему руку на острое колено и проникновенно, с болью, сказал:
– Спасибо, товарищ полковник... Я не сомневался, что у нас, у большевиков, все так и кончится... И, вызвав своего лощеного секретаря, повелел:
– Бутылку лучшей водки, банку икры и кусок вареной осетрины.
...Воздух был прозрачен и хрупок. Проснувшись, Исаев увидел верхушки сосен, сразу вспомнил тот русский, затрепанный журнал, что он нашел в оккупированном Париже на книжной набережной Сены; «и так неистовы на синем размахи огненных стволов...».
Поднял голову с мягкой, топкой подушки: стволы деревьев были действительно огненными. «Размахи» или «разбеги», – подумал Исаев, – и то и другое слово подходит к сути, к этой извечной красоте. Как же им больно, когда их медленно, с перекуром, пилят, боже ты мой!»
Он поднялся. Голова после вчерашней водки кружилась. Спустил худые ноги с выпирающими коленями на коврик, в дверь сразу же постучались. Значит, постоянно смотрит надзиратель, понял он. Вошел, однако, не солдат, а «Макгрегор», Виктор Исаевич Рат.
– Доброе утро, Всеволод Владимирович, как спалось?
– Хорошо спалось, благодарю. Что там со связью? Наладили?
– Информации пока что не поступало. Позавтракаем и после этого позвоним Аркадию Аркадьевичу...
– Валленберга еще не привезли?
– Нет.
– Когда?
– Не знаю. Указаний не получал.
Завтракали на веранде, залитой солнцем. Масло, сыр, два яйца всмятку, кофе; хлеб был двух сортов – черный и серый. («Мы называем „рижский“, – пояснил Рат, – самый, по-моему, вкусный, в вашу честь заказал».) Потом послушали последние известия по радио: перевыполнение плана уборки хлеба колхозниками Одесской, Херсонской и Белгородской областей, приветственное письмо вождю всех народов, гениальному зодчему нашего счастья великому Сталину от строителей Днепрогэса, восстающего из руин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61