По всей видимости, удручающе глупая и красносиняя рожа очаровательного принца Берты внушает ей доверие, поскольку очаровательное дитя открывает ворота.
— Прошу вас, входите…
Она кавалерийским аллюром начинает подниматься по аллее. Я слегка приотстаю, дабы получить возможность на досуге и совершенно откровенно созерцать перемещение ее подвижных округлостей.
В своей собачьей жизни я достаточно насмотрелся на различные ягодицы: плоские, круглые, выпуклые, яйцевидные, свисающие, печальные, эллиптические, жесткие, мягкие, колышущиеся и множество других, ничем не примечательных. Но таких, как у этой девушки в бежевом, не видел никогда. Ее папаша, должно быть, думал о Родене, когда начинял мамашу, возносясь вместе с нею на седьмое небо.
Первое, что я замечаю, оказавшись во дворе поместья, исключая само поместье (должен вам заметить, что оно трехэтажное с убирающимися жалюзи), это американскую колымагу. Правда, она не голубая и желтая с зелеными чехлами, как ее описала Берта, а черная с коралловыми чехлами.
Девушка со скульптурно очерченной попкой преодолевает шесть ступенек крыльца. Она входит в большой холл, пол которого выложен мрамором черно-белой клеткой, и здесь совершает нечто самое ошеломительное, что можно себе представить: хватает белый халат, лежащий на диване, переодевается и, потеряв всякий интерес ко мне, как к своим первым нейлоновым колготкам, подходит к великолепной коляске, в которой посапывает какой-то ребенок.
Я стою разинув рот, и вид у меня, наверное, совершенно дурацкий, поскольку на лице у девушки появляется едва заметная обезоруживающая улыбка.
— Вы не ищете очки? — спрашивает она тихо. — Безусловно, чтобы не разбудить ребенка. Я прихожу в себя.
— Э-э, да, но.., было бы лучше, если бы вы меня проводили!
— О нет! — отвечает красавица-кормилица. — Джими вот-вот проснется, а когда он просыпается, он становится настоящим маленьким дьяволенком.
Она непринужденно усаживается около коляски, скрещивает ноги так высоко, что у меня возникают сердечно-сосудистая слабость и потеря интереса к самому себе. Чтобы не подвергать себя риску тромбоза, я решаю удалиться…
Слегка смущенный вопреки всему, так как в конце концов я все-таки нахожусь здесь незаконно, я совершаю беглый осмотр комнат. Салон и три комнаты обитаемы, остальное пребывает в сером свете замогильной дремоты под слоем пыли. В салоне же, напротив, жизнь искрится, как фейерверк. Здесь полно бутылок с виски и содовой, американских газет, цветных фотографий с изображениями типов, которые мне неизвестны и таковыми, по всей видимости, для меня и останутся. За исключением девушки с ребенком, в доме у графа больше никого нет.
Я открываю несколько ящиков для придания правдоподобия моему вторжению, затем спускаюсь в холл, где очаровательная кормилица читает последний номер Микки-Мауса.
— Вы нашли очки? — дружелюбно спрашивает она.
— Нет, старый граф становится забывчив, он вообразил, что оставил их здесь.
— Вы слишком мало искали, — иронизирует она.
Я тут же выдаю очередь, как хорошо смазанный пулемет:
— Если бы вы пошли со мной, я бы, вне всякого сомнения, продлил удовольствие.
Она улавливает намек и позволяет себе покраснеть. Стыдливость всегда приятна. Мужчины от нее никогда не устают. Когда они расточают глупости и видят, что женщина опускает ресницы, они воображают, что попали на святую Терезу; заветная мечта всех мужчин и заключается именно в том, чтобы переспать с невинной сестрой Терезой.
— Вы совершенно одна? — удивляюсь я. — Нет.
— А, а я подумал… — Есть Джими, — говорит она, указывая на коляску.
— Ну, это еще не совсем настоящее присутствие.
— Возвращайтесь, когда он проснется, и вы измените свое мнение.
Эта кормилица нравится мне все больше и больше. И ее ноги тоже.
Если поставить рядом с ее ногами ноги Софи Лорен, мы услышим плач и скрежет зубовный последней.
— Вы американка?
— Нет, швейцаро-немка! Цюрих!
— Тогда да здравствует Швейцария! — заявляю я сдержанным тоном. — Вы его кормилица?
— Всего лишь нянька! У нас нет ничего, кроме дойных коров!
— Жаль! Мне было бы приятно по присутствовать при кормлении Джими.
Тут вы уж, конечно, должны подумать, что я разбрасываю многовато конфетти. Но, что вы хотите, если я не могу себя сдержать, когда в поле моего зрения появляется персона сорок второго размера.
— А ваши хозяева? — спрашиваю я, не отрываясь от ее игривого взгляда, разоряющего продавцов мороженого.
— Вы о чем?
— Их нет здесь?
— Нет, что касается его, то он снимает…
Я прикидываюсь непонимающим, что мне дается тем более легко, так как я ни черта не улавливаю из того, что она мне заливает.
— Как это, он снимает?
— В Булони часть французских кадров…
— Он режиссер?
Теперь ее очередь играть вторую сцену третьего акта «Не знаю, что и думать».
— Он актер. Вы пришли от имени агентства и не знаете, кто такой Фред Лавми? (В английском произношении означает «люби меня!».).
Я бормочу: «Фред Лавми!»
И меня еще спрашивают, знаю ли я этого господина! Да и вы туда же!
Первый актер Голливуда! Герой стольких знаменитых фильмов, среди которых называю наугад: «Возьми двоих, другого съедят», «Страдающие запором из Ларфуйе» и особенно этот экранный монумент, который принес ему «Оскара», — «Нет букета для креветок». Помните его? Это фильм, рассказывающий о приключениях Хлодвига в Техасе, роль которого мастерски исполняет Фред, а партнершей его выступает Гертруда Тюбар (В разговорном французском языке слово означает «туберкулезный больной», «туберкулезная».), получившая первую премию санатория в Ватерпруффе (Английское слово, означающее «водонепроницаемый», «непромокаемый».). И я еще раз проникновенно и с упоением повторяю:
— Фред Лавми!
Я изображаю приступ кашля, к тому же есть отчего, ибо этот человек — подлинный коклюш для публики.
— Но, — возражает девушка, — я думала… Теперь самое время оправдать мое незнание.
— Я новичок в агентстве, — поспешно объясняю я, — а у нас так много сдаваемых внаем домов… Патрон мне ничего не уточнил. Но если бы я знал…
В действительности же все газеты оповестили о прибытии во Францию Фреда Лавми. Он прибыл со своей женой, своим сыном, своей нянькой и своим секретарем последним рейсом «Свободы». И поскольку он парень очень простой, то снял этаж в отеле «Ритц» для себя, этаж в «Карлтоне» для жены и виллу в Мэзон-Лаффите для своего малыша… И если он не снял Дворец спорта для хранения своих автомобилей, то всего лишь по одной причине: там слишком много пыли.
— Вы давно служите у Лавми?
— С момента рождения Джими.
— Они клевые?
— Что вы сказали?
Я кусаю свой язык, в отличие от змей, которые кусают другую оконечность.
— Они приятные хозяева?
— Очень. Я их не часто вижу.
Отсутствие — главная добродетель любого хозяина. Я ей об этом говорю и замечаю, что ее улыбка становится шире.
— Вам не скучно в таком большом доме?
— Немного… Но по вечерам меня сменяют, и я отправляюсь в Париж на машине.
По-моему, ребята, эта красотка нашла себе теплое местечко. О подобной работе мечтает любая домохозяйка.
Вот они каковы, боссы в Штатах! Они нанимают персонал, чтобы обслуживать персонал, и отдают в их распоряжение тачки, которых нет и у министров!
— Вы одна ездите в Париж?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
— Прошу вас, входите…
Она кавалерийским аллюром начинает подниматься по аллее. Я слегка приотстаю, дабы получить возможность на досуге и совершенно откровенно созерцать перемещение ее подвижных округлостей.
В своей собачьей жизни я достаточно насмотрелся на различные ягодицы: плоские, круглые, выпуклые, яйцевидные, свисающие, печальные, эллиптические, жесткие, мягкие, колышущиеся и множество других, ничем не примечательных. Но таких, как у этой девушки в бежевом, не видел никогда. Ее папаша, должно быть, думал о Родене, когда начинял мамашу, возносясь вместе с нею на седьмое небо.
Первое, что я замечаю, оказавшись во дворе поместья, исключая само поместье (должен вам заметить, что оно трехэтажное с убирающимися жалюзи), это американскую колымагу. Правда, она не голубая и желтая с зелеными чехлами, как ее описала Берта, а черная с коралловыми чехлами.
Девушка со скульптурно очерченной попкой преодолевает шесть ступенек крыльца. Она входит в большой холл, пол которого выложен мрамором черно-белой клеткой, и здесь совершает нечто самое ошеломительное, что можно себе представить: хватает белый халат, лежащий на диване, переодевается и, потеряв всякий интерес ко мне, как к своим первым нейлоновым колготкам, подходит к великолепной коляске, в которой посапывает какой-то ребенок.
Я стою разинув рот, и вид у меня, наверное, совершенно дурацкий, поскольку на лице у девушки появляется едва заметная обезоруживающая улыбка.
— Вы не ищете очки? — спрашивает она тихо. — Безусловно, чтобы не разбудить ребенка. Я прихожу в себя.
— Э-э, да, но.., было бы лучше, если бы вы меня проводили!
— О нет! — отвечает красавица-кормилица. — Джими вот-вот проснется, а когда он просыпается, он становится настоящим маленьким дьяволенком.
Она непринужденно усаживается около коляски, скрещивает ноги так высоко, что у меня возникают сердечно-сосудистая слабость и потеря интереса к самому себе. Чтобы не подвергать себя риску тромбоза, я решаю удалиться…
Слегка смущенный вопреки всему, так как в конце концов я все-таки нахожусь здесь незаконно, я совершаю беглый осмотр комнат. Салон и три комнаты обитаемы, остальное пребывает в сером свете замогильной дремоты под слоем пыли. В салоне же, напротив, жизнь искрится, как фейерверк. Здесь полно бутылок с виски и содовой, американских газет, цветных фотографий с изображениями типов, которые мне неизвестны и таковыми, по всей видимости, для меня и останутся. За исключением девушки с ребенком, в доме у графа больше никого нет.
Я открываю несколько ящиков для придания правдоподобия моему вторжению, затем спускаюсь в холл, где очаровательная кормилица читает последний номер Микки-Мауса.
— Вы нашли очки? — дружелюбно спрашивает она.
— Нет, старый граф становится забывчив, он вообразил, что оставил их здесь.
— Вы слишком мало искали, — иронизирует она.
Я тут же выдаю очередь, как хорошо смазанный пулемет:
— Если бы вы пошли со мной, я бы, вне всякого сомнения, продлил удовольствие.
Она улавливает намек и позволяет себе покраснеть. Стыдливость всегда приятна. Мужчины от нее никогда не устают. Когда они расточают глупости и видят, что женщина опускает ресницы, они воображают, что попали на святую Терезу; заветная мечта всех мужчин и заключается именно в том, чтобы переспать с невинной сестрой Терезой.
— Вы совершенно одна? — удивляюсь я. — Нет.
— А, а я подумал… — Есть Джими, — говорит она, указывая на коляску.
— Ну, это еще не совсем настоящее присутствие.
— Возвращайтесь, когда он проснется, и вы измените свое мнение.
Эта кормилица нравится мне все больше и больше. И ее ноги тоже.
Если поставить рядом с ее ногами ноги Софи Лорен, мы услышим плач и скрежет зубовный последней.
— Вы американка?
— Нет, швейцаро-немка! Цюрих!
— Тогда да здравствует Швейцария! — заявляю я сдержанным тоном. — Вы его кормилица?
— Всего лишь нянька! У нас нет ничего, кроме дойных коров!
— Жаль! Мне было бы приятно по присутствовать при кормлении Джими.
Тут вы уж, конечно, должны подумать, что я разбрасываю многовато конфетти. Но, что вы хотите, если я не могу себя сдержать, когда в поле моего зрения появляется персона сорок второго размера.
— А ваши хозяева? — спрашиваю я, не отрываясь от ее игривого взгляда, разоряющего продавцов мороженого.
— Вы о чем?
— Их нет здесь?
— Нет, что касается его, то он снимает…
Я прикидываюсь непонимающим, что мне дается тем более легко, так как я ни черта не улавливаю из того, что она мне заливает.
— Как это, он снимает?
— В Булони часть французских кадров…
— Он режиссер?
Теперь ее очередь играть вторую сцену третьего акта «Не знаю, что и думать».
— Он актер. Вы пришли от имени агентства и не знаете, кто такой Фред Лавми? (В английском произношении означает «люби меня!».).
Я бормочу: «Фред Лавми!»
И меня еще спрашивают, знаю ли я этого господина! Да и вы туда же!
Первый актер Голливуда! Герой стольких знаменитых фильмов, среди которых называю наугад: «Возьми двоих, другого съедят», «Страдающие запором из Ларфуйе» и особенно этот экранный монумент, который принес ему «Оскара», — «Нет букета для креветок». Помните его? Это фильм, рассказывающий о приключениях Хлодвига в Техасе, роль которого мастерски исполняет Фред, а партнершей его выступает Гертруда Тюбар (В разговорном французском языке слово означает «туберкулезный больной», «туберкулезная».), получившая первую премию санатория в Ватерпруффе (Английское слово, означающее «водонепроницаемый», «непромокаемый».). И я еще раз проникновенно и с упоением повторяю:
— Фред Лавми!
Я изображаю приступ кашля, к тому же есть отчего, ибо этот человек — подлинный коклюш для публики.
— Но, — возражает девушка, — я думала… Теперь самое время оправдать мое незнание.
— Я новичок в агентстве, — поспешно объясняю я, — а у нас так много сдаваемых внаем домов… Патрон мне ничего не уточнил. Но если бы я знал…
В действительности же все газеты оповестили о прибытии во Францию Фреда Лавми. Он прибыл со своей женой, своим сыном, своей нянькой и своим секретарем последним рейсом «Свободы». И поскольку он парень очень простой, то снял этаж в отеле «Ритц» для себя, этаж в «Карлтоне» для жены и виллу в Мэзон-Лаффите для своего малыша… И если он не снял Дворец спорта для хранения своих автомобилей, то всего лишь по одной причине: там слишком много пыли.
— Вы давно служите у Лавми?
— С момента рождения Джими.
— Они клевые?
— Что вы сказали?
Я кусаю свой язык, в отличие от змей, которые кусают другую оконечность.
— Они приятные хозяева?
— Очень. Я их не часто вижу.
Отсутствие — главная добродетель любого хозяина. Я ей об этом говорю и замечаю, что ее улыбка становится шире.
— Вам не скучно в таком большом доме?
— Немного… Но по вечерам меня сменяют, и я отправляюсь в Париж на машине.
По-моему, ребята, эта красотка нашла себе теплое местечко. О подобной работе мечтает любая домохозяйка.
Вот они каковы, боссы в Штатах! Они нанимают персонал, чтобы обслуживать персонал, и отдают в их распоряжение тачки, которых нет и у министров!
— Вы одна ездите в Париж?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31