Они взаимно не прослушиваются друг другом. Можно побиться об заклад, что das Man вообще воспринимает зов именно благодаря нераспознанию его жути и заброшенности в Ничто. При всей преобладающей надменности тона Хайдеггеровской философии в данном пункте, надо признать, потревожив тень Ницше, что das Man ставит себя по ту сторону презрения к жизни.
Значит, зовущий - это не кто иной как Dasein в без-Домности. Хайдеггер добавляет: голое вот это , что мы переводим как простое вот это . Отметим существенный нюанс - решение перевести nacht не как голое , а как простое, bloss. Явная нагота непрошеного зова для das Man может ассоциироваться с непристойным звонком - мистификация удваивается. Кажется, что это замечание НЕ ПО ДЕЛУ. Но, впрочем, не будем спешить - быть может, стоит рассмотреть телефон как фантомную, воображаемую гениталию - в духе Фрейда; как передатчик запрещенного нецензурного слова, привязку нелокализуемого прегрешения. Вслушайтесь только в навязчивый гул такого предложения. Вслушайтесь, и дайте отбой ради возвращения к конкурирующему молчанию, оно столь же настойчиво овладевает вами. Да, Оно, Es, выходит на связь. Es зовет, это значит вызов либидо добирается по проводам до телефонной трубки. А в вызове id (тот самый случай) не содержится ничего для любопытствующего уха, ничего, о чем можно посудачить на публике (BT, 273). Уж никак не на публике. Id-зов раздается в модусе молчаливого ужаса. Ничего не выговаривая и не артикулируя. Мы как бы прочитываем nachte Dass в неприкрытой обнаженности; волей-неволей напрашивается непристойное прочтение молчаливого непрошенного зова. Но забудем это, отнесемся как к непристойному, хулиганскому звонку - повесим трубку, отключим чуждое молчание - не хайдеггеровское, но и не то, что слоится в болтовне das Man. От моего Dasein к вашему, равно бездомному. Зов не извещает о событиях (номер информатора о событиях отсутствует, так же, как отсутствует и абонентский номер для уведомления о новых откровениях Заратустры и его извивающихся бестий); зов не прослушивается в сфере досужей болтовни das Man. Что меня удивляет, так это уверенность Dasein в точности соединения: ...когда зовущий настигает через зов воспринимающего [mit der der Rufer den Angerufenen trifft] (BT, 277). Но зовущий погружен в холодное спокойствие , затрудняющее любую идентификацию, и хладнокровная уверенность в попадании по адресу не
слишком-то очевидна - doch nicht selbstverstandliche Kalte Sicherheit . Вопрос весьма существенный для Хайдеггера. Ситуация зовут , говорит Хайдеггер, образует определенный тип дискурса Dasein. Интонация зова изначально тревожна, именно это и позволяет Dasein проецировать себя в собственную сокровенную потенциальность [или максимальную аутентичность самого себя, sein eigenstes Seinkonnen] (BT, 277). Зов сознания впервые делает очевидным подозреваемое: жуткое преследует Dasein и несет в себе угрозу потерянности и забвения в потерянности (und bedroht seine selbstvergessene Verlorenheit [BT, 277]). Потерянность как состояние материализуется в реальную потерю, и Хайдеггер запускает следующий виток дискурса: Предположение о том, что Dasein есть одновременно и источник зова, и его адресат, утрачивает теперь свой формальный, бессодержательный характер. Сознание раскрывает себя как зов заботы: Dasein взывает из заброшенности уже-бытия, в тревоге взывает к своей открытой потенциальности (BT, 277, перевод изменен - A.R.).
Возвращаясь теперь к принципиальной неприкаянности и следуя прочтению Борх-Якобсена, мы догадываемся, что голос не призывает нас вернуться домой или вернуться к себе; напротив, он зовет туда, где ты никогда не был, зов чужого - далекого сотрясает родные стены (Heimlichkeit, Vertraufheit, Zuhause-sein) подставляя надежное жилище (Wohnen) в пределы досягаемости мира и других. В параграфе 40, говоря о страдании (английский подзаголовок Забота как Бытие Dasein ) Хайдеггер подчеркивает сингуляризующую роль страдания, благодаря чему Dasein раскрывается (erschliesst) как solus ipse , но это раскрытие, которое Борх-Якобсен называет прорывом или кровоизлиянием , не преодолевает солипсической изоляции субъекта. В том же параграфе сказано, что умиротворенное и знакомое Бытие-в-мире есть модус Unheimlichkeit, а не наоборот. Бытие-в-неприкаянности (das Nicht-zuhause-sein) с экзистенциально-онтологической точки зрения представляет собой первичный феномен. Это и есть, замечает Борх-Якобсен, твое обитание в мире, рутинное Unheimlich, предшествующее всякой оппозиции - субъекта и объекта, Я и другого, chez-soi и иного , привычного и тайного (здесь он вспоминает и Unheimliche Фрейда); мука странно-привычного проступает уже на стадии изначальной нарциссической неопределенности, до дистанцирования ego от внешнего мира или ego от другого (autrui). Самое мучительное связано не с другим, скорее с привычной узнаваемостью себя в другом - например, это может быть Двойник, в котором ты узнаешь себя за пределами собственной аутентичности (и который оповещает о твоей смерти развоплощением единственности Я). Такое положение дел вытекает из категории бытия-в-мире-с-другими, категории принципиально не рекурсивной, не имеющей своего вне (здесь ты не можешь противопоставить себя чему-либо в духе противопоставления субъекта объекту). Отсюда неизбежность странно-знакомого, неизбежность мучительного, Двойника... Ты можешь слышать себя? Это ты зовешь себя извне, во-вне и во внеполагании самого себя без надежды на внутреннее
голос твоего сознания зовет тебя... зовет, зовет и, наконец, на-зывает; он столь же привычный, сколь и чуждый, столь же собственный, сколь и экспроприирующий собственность, успокаивающий лишением покоя. Голос этот всегда глас свыше , запугивающий извне. Он отменяет и превосходит то, что мы называем oikonomia, будь то умение вести дом или закон собственности - мы говорим об экономии в современном смысле слова (E, 95) То есть, будем откровенны, голосу сознания по существу нечего сказать. Вердикт Виновен! не является содержанием, утверждает Борх-Якобсен, а равно он не является значением или означаемым. Виновен! - способ признания-ответствования молчаливому зову, эхо-эффект; - повинен постольку Horen: слушаю(сь) и (по)винуюсь (E, 97).
Твое виновное сознание спонтанно-рецептивно - говорит Хайдеггер, всячески подчеркивая кантовский аспект проблемы - аспект договора и обязывания. Другой просачивается сквозь слушание, даже если - нет, особенно если ты никого не слушаешь и вот ты уже обязан и должен - ему, ей, кому-то. Когда в параграфе 34 Хайдеггер прослеживает зов сознания, он демонстрирует, что обмен словами предполагает слышание и/или понимание Другого, более точно, предполагает коммуникацию (Mitteilung) как разделение (с Ними) Бытия-в-совместности; воспринимаемый говор безостановочен и потому укладывается в до-говор и с-говор, в обязывание (мы даем слово или ловим(ся) на слове, ответствуем и несем эту ответственность) (E, 97).
Прежде чем говорить, прежде чем даже слышать что-либо и кого-либо, ты уже слышишь готовность к пониманию; ты ее разделяешь, находясь в совместности и разделяешь само это разделение с Другим. Дискурс Бытия-в-совместности тобою разделен (geteilt). Так, слушая (das Horen auf), ты открываешься (offen) и подставляешься Другому. Ты впускаешь его или это в свою самость (находишь Другого у себя дома , tu le recoit chez toi ) и разделяешь с ним себя прежде всякого обитания, обладания, собственности; ты обязан к этому гостеприимству, лучше сказать, странноприимству еще до какого-либо контракта, пакта, экономического обмена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Значит, зовущий - это не кто иной как Dasein в без-Домности. Хайдеггер добавляет: голое вот это , что мы переводим как простое вот это . Отметим существенный нюанс - решение перевести nacht не как голое , а как простое, bloss. Явная нагота непрошеного зова для das Man может ассоциироваться с непристойным звонком - мистификация удваивается. Кажется, что это замечание НЕ ПО ДЕЛУ. Но, впрочем, не будем спешить - быть может, стоит рассмотреть телефон как фантомную, воображаемую гениталию - в духе Фрейда; как передатчик запрещенного нецензурного слова, привязку нелокализуемого прегрешения. Вслушайтесь только в навязчивый гул такого предложения. Вслушайтесь, и дайте отбой ради возвращения к конкурирующему молчанию, оно столь же настойчиво овладевает вами. Да, Оно, Es, выходит на связь. Es зовет, это значит вызов либидо добирается по проводам до телефонной трубки. А в вызове id (тот самый случай) не содержится ничего для любопытствующего уха, ничего, о чем можно посудачить на публике (BT, 273). Уж никак не на публике. Id-зов раздается в модусе молчаливого ужаса. Ничего не выговаривая и не артикулируя. Мы как бы прочитываем nachte Dass в неприкрытой обнаженности; волей-неволей напрашивается непристойное прочтение молчаливого непрошенного зова. Но забудем это, отнесемся как к непристойному, хулиганскому звонку - повесим трубку, отключим чуждое молчание - не хайдеггеровское, но и не то, что слоится в болтовне das Man. От моего Dasein к вашему, равно бездомному. Зов не извещает о событиях (номер информатора о событиях отсутствует, так же, как отсутствует и абонентский номер для уведомления о новых откровениях Заратустры и его извивающихся бестий); зов не прослушивается в сфере досужей болтовни das Man. Что меня удивляет, так это уверенность Dasein в точности соединения: ...когда зовущий настигает через зов воспринимающего [mit der der Rufer den Angerufenen trifft] (BT, 277). Но зовущий погружен в холодное спокойствие , затрудняющее любую идентификацию, и хладнокровная уверенность в попадании по адресу не
слишком-то очевидна - doch nicht selbstverstandliche Kalte Sicherheit . Вопрос весьма существенный для Хайдеггера. Ситуация зовут , говорит Хайдеггер, образует определенный тип дискурса Dasein. Интонация зова изначально тревожна, именно это и позволяет Dasein проецировать себя в собственную сокровенную потенциальность [или максимальную аутентичность самого себя, sein eigenstes Seinkonnen] (BT, 277). Зов сознания впервые делает очевидным подозреваемое: жуткое преследует Dasein и несет в себе угрозу потерянности и забвения в потерянности (und bedroht seine selbstvergessene Verlorenheit [BT, 277]). Потерянность как состояние материализуется в реальную потерю, и Хайдеггер запускает следующий виток дискурса: Предположение о том, что Dasein есть одновременно и источник зова, и его адресат, утрачивает теперь свой формальный, бессодержательный характер. Сознание раскрывает себя как зов заботы: Dasein взывает из заброшенности уже-бытия, в тревоге взывает к своей открытой потенциальности (BT, 277, перевод изменен - A.R.).
Возвращаясь теперь к принципиальной неприкаянности и следуя прочтению Борх-Якобсена, мы догадываемся, что голос не призывает нас вернуться домой или вернуться к себе; напротив, он зовет туда, где ты никогда не был, зов чужого - далекого сотрясает родные стены (Heimlichkeit, Vertraufheit, Zuhause-sein) подставляя надежное жилище (Wohnen) в пределы досягаемости мира и других. В параграфе 40, говоря о страдании (английский подзаголовок Забота как Бытие Dasein ) Хайдеггер подчеркивает сингуляризующую роль страдания, благодаря чему Dasein раскрывается (erschliesst) как solus ipse , но это раскрытие, которое Борх-Якобсен называет прорывом или кровоизлиянием , не преодолевает солипсической изоляции субъекта. В том же параграфе сказано, что умиротворенное и знакомое Бытие-в-мире есть модус Unheimlichkeit, а не наоборот. Бытие-в-неприкаянности (das Nicht-zuhause-sein) с экзистенциально-онтологической точки зрения представляет собой первичный феномен. Это и есть, замечает Борх-Якобсен, твое обитание в мире, рутинное Unheimlich, предшествующее всякой оппозиции - субъекта и объекта, Я и другого, chez-soi и иного , привычного и тайного (здесь он вспоминает и Unheimliche Фрейда); мука странно-привычного проступает уже на стадии изначальной нарциссической неопределенности, до дистанцирования ego от внешнего мира или ego от другого (autrui). Самое мучительное связано не с другим, скорее с привычной узнаваемостью себя в другом - например, это может быть Двойник, в котором ты узнаешь себя за пределами собственной аутентичности (и который оповещает о твоей смерти развоплощением единственности Я). Такое положение дел вытекает из категории бытия-в-мире-с-другими, категории принципиально не рекурсивной, не имеющей своего вне (здесь ты не можешь противопоставить себя чему-либо в духе противопоставления субъекта объекту). Отсюда неизбежность странно-знакомого, неизбежность мучительного, Двойника... Ты можешь слышать себя? Это ты зовешь себя извне, во-вне и во внеполагании самого себя без надежды на внутреннее
голос твоего сознания зовет тебя... зовет, зовет и, наконец, на-зывает; он столь же привычный, сколь и чуждый, столь же собственный, сколь и экспроприирующий собственность, успокаивающий лишением покоя. Голос этот всегда глас свыше , запугивающий извне. Он отменяет и превосходит то, что мы называем oikonomia, будь то умение вести дом или закон собственности - мы говорим об экономии в современном смысле слова (E, 95) То есть, будем откровенны, голосу сознания по существу нечего сказать. Вердикт Виновен! не является содержанием, утверждает Борх-Якобсен, а равно он не является значением или означаемым. Виновен! - способ признания-ответствования молчаливому зову, эхо-эффект; - повинен постольку Horen: слушаю(сь) и (по)винуюсь (E, 97).
Твое виновное сознание спонтанно-рецептивно - говорит Хайдеггер, всячески подчеркивая кантовский аспект проблемы - аспект договора и обязывания. Другой просачивается сквозь слушание, даже если - нет, особенно если ты никого не слушаешь и вот ты уже обязан и должен - ему, ей, кому-то. Когда в параграфе 34 Хайдеггер прослеживает зов сознания, он демонстрирует, что обмен словами предполагает слышание и/или понимание Другого, более точно, предполагает коммуникацию (Mitteilung) как разделение (с Ними) Бытия-в-совместности; воспринимаемый говор безостановочен и потому укладывается в до-говор и с-говор, в обязывание (мы даем слово или ловим(ся) на слове, ответствуем и несем эту ответственность) (E, 97).
Прежде чем говорить, прежде чем даже слышать что-либо и кого-либо, ты уже слышишь готовность к пониманию; ты ее разделяешь, находясь в совместности и разделяешь само это разделение с Другим. Дискурс Бытия-в-совместности тобою разделен (geteilt). Так, слушая (das Horen auf), ты открываешься (offen) и подставляешься Другому. Ты впускаешь его или это в свою самость (находишь Другого у себя дома , tu le recoit chez toi ) и разделяешь с ним себя прежде всякого обитания, обладания, собственности; ты обязан к этому гостеприимству, лучше сказать, странноприимству еще до какого-либо контракта, пакта, экономического обмена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18