.. А где, интересно, райторг, и кто он, этот человек, который хотел затащить Мерджан к себе в комнату?.. И почему она каждый день посылает ему белый хлеб, по целых четыре кило?.. Интересно, черешня уже сошла или есть еще? Воронята, наверно, уже вылупились... А как там у нас в огороде? Сколько огурцов, помидоров, все уж давно созрело... Садаф скорей всего у отца, а может, и вернулась. Гоняют, гоняют ее взад-вперед: муж к отцу, отец к мужу...
Я сидел в садике и думал. За день я успевал передумать о стольких вещах, что скучать мне было некогда, и я не замечал, как проходил день. Гудел гудок, и на улицу выходили женщины; теперь на них уже не было халатов, и деревяшки с ремешками оставались лишь на тех, у кого не было другой обуви. Мы проходили мимо базара, потом мимо статуи Ленина, сворачивали в узкую улочку, потом еще в одну; по утрам мы проделывали этот путь в обратном направлении.
Как-то раз, проходя утром по базарной площади, я попросил тетю оставить меня здесь, возле базара. Она согласилась, только предупредила, что по гудку я должен быть на своем месте. И еще: если я вдруг повстречаюсь с Якубом, ни в коем случае не рассказывать, где мы живем.
Якуба я на базаре не встретил, и мне не пришлось утаивать от него наш адрес - Якуб явился к нам прямо домой.
Мы с тетей недавно пришли, Мерджан еще не возвращалась с работы. Сурат, вполголоса напевая песенку, варила, как всегда, что-то вкусное, и весь двор был наполнен ароматом, поднимавшимся из ее маленькой кастрюльки. Губат тоже готовил себе ужин. Доверху наложив картошки в тот самый котелок, в котором по утрам варился хашил, Губат поставил его на керосинку и, прихрамывая, расхаживал по айвану; впрочем, он ни на шаг не заходил дальше столба, который стал пограничным с тех пор, как он поссорился с Мерджан. Губат и тетя Медина толковали о войне, о том, как нам всем довелось голодать; Губат перечислял вещи, которые за войну продал, тетя рассказывала, как променяла на хлеб полдома... Пригнув голову, словно потолок был слишком низок для его роста, Якуб приближался к нам; тетя, не повернув головы, продолжала рассказывать Губату, как отдала хлеборезу Хамзе стропила: она, казалось, не замечала гостя. Губат не понял, почему она так поступает, постоял немножко над керосинкой и скрылся в своей каморке.
Якуб остановился против двери, поглядывая, куда бы присесть: на айване ничего такого не было, а табуретку тетя выносить не собиралась. В руках у Якуба был пакет с пряниками; пряники падали из прорвавшегося пакета, и он не знал, куда его деть. Тетя стояла, отвернувшись, я опустил голову, набычился и твердо решил ни слова не отвечать Якубу... Он осторожно положил пряники на под у столба, несколько раз кашлянул... Потом сердито посмотрел на меня, на тетю, на табуретки в комнате Мерджан и очень громко сказал:
- Я пришел за вами!
Тетя молча стояла у столба.
- Я пришел за вами, - повторил Якуб.
Тетя подняла голову и взглянула ему прямо в глаза; мне показалось, что сейчас она скажет: "Убирайся". Наверное, Якуб подумал то же.
Но тетя не сказала: "Убирайся!"
- За нами? - спросила она. - Стоило ли затруднять себя?..
- Что значит "затруднять"?! Наджаф для близкого человека никаких трудов не жалел, а если я об его сестре забочусь - затрудняю себя? Слава богу, не все еще родичи в могиле, чтоб сестра Наджафа по чужим дворам скиталась!..
Скривив толстую красную шею, Якуб поглядел на картошку, варившуюся в Губатовом котелке. Тетя тоже взглянула на картошку, потом на Якуба, и мне так захотелось, чтобы она сейчас же, немедленно выложила ему все.
- Уходи, Якуб, - сказала тетя Медина. - Уходи. А люди здесь нисколько не хуже тебя.
- Пускай не хуже! Пускай лучше! Но не могу я допустить, чтобы сестра моего друга, брата, жила бог знает где! Бросить дом - в саду чуть ветки не ломятся - и на заводе копейку добывать! Что, у нас есть нечего?! Ступай в амбар и бери что душе угодно! Слава богу, ключи в наших руках! И все спокойны бы были, знали бы, что честь Наджафову сберегли...
- А кто это тебя просил Наджафову честь сберегать? - с усмешкой спросила тетя. - Если уж такой заботливый, о жене своей позаботься - только и знаешь синяки подставлять! А насчет сада, огорода - они мне ни к чему. Сажай себе, продавай, ешь - слова не скажу. Можешь и дом взять - хоть на слом! А меня, Якуб, оставь в покое - ничего у нас с тобой не получится!
- Почему? Что я тебе сделал плохого?
- Плохого не делал. Только мне от тебя и хорошего не надо!
- Я тебя здесь не оставлю, поняла?!
- Ты?! Да я тебя знать не знаю!
- Зато я твою хозяюшку хорошо знаю!
- Знаешь? Что ж, с тобой сравнить - чистый ангел!
- Еще бы! На весь район чистотой прославилась!
- Сплетни собираешь? Или своими глазами видел?
- У меня уши есть!
Я поднял голову и взглянул на его уши: действительно есть, как это я их прежде не замечал. Тетя отошла от столба, взяла ведро, вылила из него воду в стоявший на керосинке чайник и с ведром в руке остановилась перед Якубом.
- Уши твои при тебе, - сказала тетя Медина, - скоро и обо мне такое услышишь. А теперь убирайся! Тебя сюда не звали!
Не доходя до ступенек, она тут же, возле Якуба, спрыгнула во двор и, громко позвякивая ведром, пошла к колодцу. Несколько секунд Якуб стоял, растерянно озираясь по сторонам, потом резко повернулся и быстро зашагал через двор. И когда тети уже не было видно, он приоткрыл дверь с улицы, сунул в нее голову и крикнул:
- А этого гада я все равно прикончу! В нашем роду никто не терпел бесчестья!
Дверь за Якубом захлопнулась. И сейчас же снова отворилась - во дворе показалась Мерджан. Когда тетя принесла воду, Сурат, свесившись через перила, спросила, что это за скотина здесь орала. Ответить тетя не успела, потому что Мерджан, снимая с головы платок, сказала, что из нашего двора только что вышел парень - сдохнуть можно! Стащить с него чарыки да нацепить галстук - почище министра будет! Сурат сказала, что загнать бы такого министра в угол да палкой по башке, чтоб знал, как с женщинами разговаривать. Они, как всегда, заспорили: Мерджан утверждала, что грубость в мужчине - не главный грех, а Сурат доказывала, что это вообще не мужчина, если не уважает женщину. Тетя в споре не участвовала, сказала только, что Якуб наш очень дальний родственник, что хуже не найдешь в деревне человека и что если бы Мерджан видела его жену, которую он вогнал в чахотку, она заговорила бы по-другому.
Спор о Якубе был недолгим, но пряники его долго еще лежали возле столба. Губат ничего не спросил о нем, и только дня через три, когда мы остались одни, он вдруг сказал, усмехнувшись:
- А этот твой земляк - порядочная скотина! Ты заметил - даже не поздоровался, как пришел!..
Через несколько дней Якуб появился возле базара, тенью надвинулся на меня и сунул мне в руку вырванный из тетрадки листок.
- Тете отдашь! - сказал он. И сердито добавил: - Бездельничаешь, лоботряс! Семечками бы лучше торговал!
Передавать тете письмо я не стал: там говорилось, что она променяла наш род на хромого калеку; хромым калекой был, конечно, Губат, а про Губата все знали, что он любит Мерджан и тетя Медина ему ни к чему. Якуб писал, что будет содержать тетю, как шахиню, что он целых пять жен может содержать, как шахинь. Выходит, Садаф, которую он вогнал в чахотку, тоже шахиня, ведь у нее в сундуке "два десятка ненадеванных платьев и платки стопами лежат".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53