Какое-то время сигналы приходили, а потом перестали.
Автоматический передатчик высылал их довольно редко - раз в час.
После Томаса осталось одиннадцать, после Уилмера - четырнадцать
таких сигналов. И это все.
После второго исчезновения начальство развило бурную
деятельность. Сперва проверили все ракеты - атомные реакторы,
газораспределение, каждый винтик; за поцарапанное стекло
корабельных часов можно было остаться без отпуска. Потом заменили
часовые механизмы всех передатчиков, словно это они были
виноваты! Теперь контрольные сигналы передавались каждые
восемнадцать минут. В этом не было еще ничего плохого, напротив;
плохо было то, что на взлетной площадке стояли теперь два офицера
самого высокого ранга и безжалостно отбирали все без изъятия -
клюющих и поющих птичек, бабочек, карманные игры, - целая груда
конфискованных мелочей вскоре выросла в кабинете Шефа. Злые языки
говорили даже, что дверь кабинета так часто заперта потому, что,
дескать, он сам во все это играет.
Только в свете этих событий можно по-настоящему оценить
незаурядное искусство пилота Пиркса, который несмотря ни на что
сумел пронести на борт своего АМУ домик с тремя поросятами.
Правда, радости от этого было мало - разве только моральное
удовлетворение.
Патрульный полет тянулся уже девятый час. Тянулся - это
самое подходящее слово. Пилот Пиркс сидел в своем кресле,
опутанный ремнями, как мумия, только руки и ноги оставались
свободны, - и с апатией поглядывал на экраны. Шесть недель они
летали парами, соблюдая дистанцию в триста километров, но потом
База вернулась к прежней тактике: сектор был пуст, абсолютно
пуст, и даже одной патрульной ракеты было для него чересчур
много; но нельзя же оставлять "дыру" на звездных картах, так что
полеты, теперь уже одиночные, продолжались. Пиркс стартовал
восемнадцатым, считая с отмены парных полетов.
За неимением лучших занятий он размышлял о том, что же
все-таки случилось с Томасом и Уилмером. На Базе о них теперь
почти и не вспоминали, но в патрульном рейсе человек достаточно
одинок, чтобы позволить себе даже самые бесплодные размышления.
Пиркс летал уже почти три года (два года четыре месяца, если быть
совершенно точным) и считал себя старым волком. Космическая скука
прямо-таки изводила его, хотя он вовсе не был склонен к позерству.
Патрульный полет сравнивали, не без оснований, с ожиданием в
приемной дантиста - с той только разницей, что дантист не
приходил. Звезды, понятно, не двигались, Земли не было видно
совсем, или, если уж очень повезет, она появлялась на экране в
виде крохотного обрезка посиневшего ногтя, да и то лишь в первые
два часа полета, а потом становилась звездой, похожей на
остальные, только постепенно перемещавшейся. На Солнце, как
известно, смотреть вообще нельзя. В этих условиях китайские
головоломки и карманные игры становились делом первостепенной
важности. Однако обязанностью пилота было висеть в коконе из
предохранительных ремней, следить за обычными экранами и экраном
радара, время от времени докладывать Базе, что ничего не
случилось, проверять индикаторы холостого хода реактора; иногда
- но это уж крайне редко - из патрулируемого сектора приходила
просьба о помощи или даже сигнал SOS, и тогда надо было гнать во
весь дух; но такая удача выпадала не чаще одного-двух раз в год.
Если во все это хорошенько вдуматься, станет ясно, что даже
самые невероятные мысли и фантазии пилотов, прямотаки преступные
с точки зрения Земли и обычных пассажиров ракет, были в высшей
степени человеческими. Когда вокруг тебя полтора триллиона
кубических километров пустоты, в которой не найдешь даже щепотки
папиросного пепла, желание, чтобы хоть что-нибудь произошло,
пусть даже это будет ужасная катастрофа, превращается в настоящую
манию. За свои сто семьдесят два патрульных рейса пилот Пиркс
прошел через разные стадии: делался сонным, мрачнел, чувствовал
себя стариком, впадал в чудачества, был близок к мысли о
каком-нибудь, отнюдь не тихом умопомешательстве и, наконец,
начал, почти как в курсантские годы, выдумывать всякие истории,
нередко настолько замысловатые, что для их завершения не хватало
и целого рейса. И все-таки продолжал скучать.
Забираясь в лабиринт своих одиноких раздумий, Пиркс хорошо
понимал, что ничего он, конечно, не выдумает и тайна исчезновения
двух его товарищей останется неразгаданной: разве не бились над
ней, который ух месяц, лучшие эксперты Базы и Института -
известно, с каким результатом! Конечно, лучше было бы пустить в
ход волка и трех поросят: занятие, быть может, столь же
бесплодное, но более невинное, это уж точно. Однако двигатели
молчали, и включать их не было ни малейшего повода, ракета
мчалась по отрезку невероятно вытянутого эллипса, так что
поросятам приходилось ждать лучшей поры.
Итак: что же случилось с Томасом и Уилмером?
Профан, мыслящий прозаически, начал бы с предположения, что
их ракеты с чем-то столкнулись, скажем, с метеоритом или
скоплением космической пыли, с остатками кометного ядра или хотя
бы с обломком старой ракеты. Однако вероятность такого события
просто ничтожна - куда легче наткнуться на крупный бриллиант,
лежащий посреди оживленной улицы.
Со скуки - только со скуки - Пиркс начал подбрасывать
Вычислителю цифры, составлять уравнения, подсчитывать вероятность
столкновений, - пока не получилась такая цифра, что Вычислителю
пришлось срезать восемнадцать последних знаков, чтобы она
поместилась в его окошках.
Впрочем, пустота была и вправду пуста. Ни остатков старых
комет, ни скоплений космической пыли - ничего. Корпус старой
ракеты, конечно, мог сюда залететь - чисто теоретически, как и в
любую другую точку Космоса, - через невообразимо большое
количество лет. Но Томас и Уилмер заметили бы его издалека, самое
малое за 250 километров, а если бы он выскочил прямо из-за
Солнца, метеоритный радар поднял бы тревогу не меньше чем за
тридцать секунд до столкновения; а если бы пилот прозевал сигнал
тревоги - скажем, задремав, - то маневр расхождения был бы
выполнен автоматически. Допустим даже, что автомат отказал; такое
чудо могло случиться раз - но не дважды на протяжении считанных
дней. Вот такие примерно гипотезы предложил бы профан, которому
невдомек, что пилота подстерегает уйма опасностей посерьезнее
встречи с метеоритом или трухлявым кометным ядром. Ракета, даже
такая маленькая, как АМУ, состоит почти из ста четырнадцати тысяч
жизненно важных деталей, - жизненно важных, то есть таких, выход
которых из строя ведет к катастрофе. Потому что менее важных
деталей в ней миллион с лишним. Но если такая беда и случится,
ракета после смерти пилота не разлетится бесследно и никуда не
исчезнет, - по старому присловью пилотов, в пустоте ничего не
пропадает, и, если ты оставил там портсигар, достаточно
рассчитать элементы его траектории, а потом явиться на то же
место в надлежащее время, и портсигар с астрономической
точностью, секунда в секунду, влетит тебе прямо в руки.
1 2 3 4 5 6 7
Автоматический передатчик высылал их довольно редко - раз в час.
После Томаса осталось одиннадцать, после Уилмера - четырнадцать
таких сигналов. И это все.
После второго исчезновения начальство развило бурную
деятельность. Сперва проверили все ракеты - атомные реакторы,
газораспределение, каждый винтик; за поцарапанное стекло
корабельных часов можно было остаться без отпуска. Потом заменили
часовые механизмы всех передатчиков, словно это они были
виноваты! Теперь контрольные сигналы передавались каждые
восемнадцать минут. В этом не было еще ничего плохого, напротив;
плохо было то, что на взлетной площадке стояли теперь два офицера
самого высокого ранга и безжалостно отбирали все без изъятия -
клюющих и поющих птичек, бабочек, карманные игры, - целая груда
конфискованных мелочей вскоре выросла в кабинете Шефа. Злые языки
говорили даже, что дверь кабинета так часто заперта потому, что,
дескать, он сам во все это играет.
Только в свете этих событий можно по-настоящему оценить
незаурядное искусство пилота Пиркса, который несмотря ни на что
сумел пронести на борт своего АМУ домик с тремя поросятами.
Правда, радости от этого было мало - разве только моральное
удовлетворение.
Патрульный полет тянулся уже девятый час. Тянулся - это
самое подходящее слово. Пилот Пиркс сидел в своем кресле,
опутанный ремнями, как мумия, только руки и ноги оставались
свободны, - и с апатией поглядывал на экраны. Шесть недель они
летали парами, соблюдая дистанцию в триста километров, но потом
База вернулась к прежней тактике: сектор был пуст, абсолютно
пуст, и даже одной патрульной ракеты было для него чересчур
много; но нельзя же оставлять "дыру" на звездных картах, так что
полеты, теперь уже одиночные, продолжались. Пиркс стартовал
восемнадцатым, считая с отмены парных полетов.
За неимением лучших занятий он размышлял о том, что же
все-таки случилось с Томасом и Уилмером. На Базе о них теперь
почти и не вспоминали, но в патрульном рейсе человек достаточно
одинок, чтобы позволить себе даже самые бесплодные размышления.
Пиркс летал уже почти три года (два года четыре месяца, если быть
совершенно точным) и считал себя старым волком. Космическая скука
прямо-таки изводила его, хотя он вовсе не был склонен к позерству.
Патрульный полет сравнивали, не без оснований, с ожиданием в
приемной дантиста - с той только разницей, что дантист не
приходил. Звезды, понятно, не двигались, Земли не было видно
совсем, или, если уж очень повезет, она появлялась на экране в
виде крохотного обрезка посиневшего ногтя, да и то лишь в первые
два часа полета, а потом становилась звездой, похожей на
остальные, только постепенно перемещавшейся. На Солнце, как
известно, смотреть вообще нельзя. В этих условиях китайские
головоломки и карманные игры становились делом первостепенной
важности. Однако обязанностью пилота было висеть в коконе из
предохранительных ремней, следить за обычными экранами и экраном
радара, время от времени докладывать Базе, что ничего не
случилось, проверять индикаторы холостого хода реактора; иногда
- но это уж крайне редко - из патрулируемого сектора приходила
просьба о помощи или даже сигнал SOS, и тогда надо было гнать во
весь дух; но такая удача выпадала не чаще одного-двух раз в год.
Если во все это хорошенько вдуматься, станет ясно, что даже
самые невероятные мысли и фантазии пилотов, прямотаки преступные
с точки зрения Земли и обычных пассажиров ракет, были в высшей
степени человеческими. Когда вокруг тебя полтора триллиона
кубических километров пустоты, в которой не найдешь даже щепотки
папиросного пепла, желание, чтобы хоть что-нибудь произошло,
пусть даже это будет ужасная катастрофа, превращается в настоящую
манию. За свои сто семьдесят два патрульных рейса пилот Пиркс
прошел через разные стадии: делался сонным, мрачнел, чувствовал
себя стариком, впадал в чудачества, был близок к мысли о
каком-нибудь, отнюдь не тихом умопомешательстве и, наконец,
начал, почти как в курсантские годы, выдумывать всякие истории,
нередко настолько замысловатые, что для их завершения не хватало
и целого рейса. И все-таки продолжал скучать.
Забираясь в лабиринт своих одиноких раздумий, Пиркс хорошо
понимал, что ничего он, конечно, не выдумает и тайна исчезновения
двух его товарищей останется неразгаданной: разве не бились над
ней, который ух месяц, лучшие эксперты Базы и Института -
известно, с каким результатом! Конечно, лучше было бы пустить в
ход волка и трех поросят: занятие, быть может, столь же
бесплодное, но более невинное, это уж точно. Однако двигатели
молчали, и включать их не было ни малейшего повода, ракета
мчалась по отрезку невероятно вытянутого эллипса, так что
поросятам приходилось ждать лучшей поры.
Итак: что же случилось с Томасом и Уилмером?
Профан, мыслящий прозаически, начал бы с предположения, что
их ракеты с чем-то столкнулись, скажем, с метеоритом или
скоплением космической пыли, с остатками кометного ядра или хотя
бы с обломком старой ракеты. Однако вероятность такого события
просто ничтожна - куда легче наткнуться на крупный бриллиант,
лежащий посреди оживленной улицы.
Со скуки - только со скуки - Пиркс начал подбрасывать
Вычислителю цифры, составлять уравнения, подсчитывать вероятность
столкновений, - пока не получилась такая цифра, что Вычислителю
пришлось срезать восемнадцать последних знаков, чтобы она
поместилась в его окошках.
Впрочем, пустота была и вправду пуста. Ни остатков старых
комет, ни скоплений космической пыли - ничего. Корпус старой
ракеты, конечно, мог сюда залететь - чисто теоретически, как и в
любую другую точку Космоса, - через невообразимо большое
количество лет. Но Томас и Уилмер заметили бы его издалека, самое
малое за 250 километров, а если бы он выскочил прямо из-за
Солнца, метеоритный радар поднял бы тревогу не меньше чем за
тридцать секунд до столкновения; а если бы пилот прозевал сигнал
тревоги - скажем, задремав, - то маневр расхождения был бы
выполнен автоматически. Допустим даже, что автомат отказал; такое
чудо могло случиться раз - но не дважды на протяжении считанных
дней. Вот такие примерно гипотезы предложил бы профан, которому
невдомек, что пилота подстерегает уйма опасностей посерьезнее
встречи с метеоритом или трухлявым кометным ядром. Ракета, даже
такая маленькая, как АМУ, состоит почти из ста четырнадцати тысяч
жизненно важных деталей, - жизненно важных, то есть таких, выход
которых из строя ведет к катастрофе. Потому что менее важных
деталей в ней миллион с лишним. Но если такая беда и случится,
ракета после смерти пилота не разлетится бесследно и никуда не
исчезнет, - по старому присловью пилотов, в пустоте ничего не
пропадает, и, если ты оставил там портсигар, достаточно
рассчитать элементы его траектории, а потом явиться на то же
место в надлежащее время, и портсигар с астрономической
точностью, секунда в секунду, влетит тебе прямо в руки.
1 2 3 4 5 6 7