Теперь уже никому в голову не приходило подшучивать над возрастом Лёвиньки. Какие там шутки, когда он решал контрольные чуть ли не всему классу!
Близких друзей у Левы в это время не было и не могло быть: его одноклассники были намного старше. Зато подобралась хорошая компания: Соня и Лёва Ландау, Ваня Моргунов, Боря Лейбзон, Тёма Левитина.
Мальчик работал очень много. От бесконечного сидения ныла спина, и он стал писать лежа. Так можно было заниматься хоть десять часов подряд. Любовь Вениаминовна пыталась возражать:
– Лёва, медицина утверждает, что лёжа не то что писать, даже читать вредно.
– Мамочка! Это моё личное дело, а в личные дела, как известно, вмешиваться не полагается.
– Как же мне не вмешиваться, ты совсем зачахнешь без воздуха. Нужно ходить, двигаться…
– Ну хорошо, пойду на лекцию профессора Дубровского.
– А о чём лекция?
– О французской революции. Соня и Тёма тоже идут. И кузина Соня со своим женихом Суреном. Ты знаешь, мама, какой замечательный человек Сурен Зарафьян! Он революционер. До установления в городе Советской власти скрывался в подполье. Маркса знает лучше меня, намного лучше. Куда мне до него!
После лекции вся компания решила идти пить чай к Ландау.
– Ну как, Лёвинька, понравилась тебе лекция? — спросила сына Любовь Вениаминовна.
– Да, — ответил он. И, помолчав, добавил: — Смерть на баррикадах — это благородно!
«Главное в жизни — дерзать»
Человек — не машина; если отнять у него возможность самостоятельного становления и свободу суждений, он погибает.
Альберт Эйнштейн
В 1922 году Лев поступил в Бакинский университет. Он был зачислен сразу на два факультета: физико-математический и химический. Вскоре он ушёл с химического, избрав своей специальностью физику.
Лев Ландау накануне поступления в Бакинский университет. Август 1922 г.
Ландау был моложе всех в университете и очень это переживал. Проходя по коридорам, он поднимал плечи и наклонял голову: ему казалось, что так он выглядит значительно старше. Вокруг столько весёлых, жизнерадостных юношей, так хочется подружиться с ними, но он не смеет даже мечтать об этом: для них он — странный ребёнок, непонятно как здесь очутившийся. В перерывах между лекциями они с азартом что-то друг другу рассказывают, а Лев старается забиться куда-нибудь в уголок, чтобы не попадаться никому на глаза. Но не так-то легко избежать насмешек. Вот Лев входит в аудиторию, скромно садится у прохода.
– Может быть, ты хочешь к окошечку, детка? — интересуется верзила-студент.
И так весь первый семестр, пока не узнали, какой он замечательный математик и как охотно помогает товарищам.
Однажды на лекции по математике Лев задал профессору вопрос. Профессор долго думал, прежде чем ответить. В аудитории стало очень тихо. Профессор попросил Льва подойти к доске. Вмиг доска покрылась математическими знаками. «Китайская грамота», — прошептал кто-то. Профессор и Ландау начали спорить. Студенты догадывались: прав Ландау! Лицо у Льва было серьёзное и сосредоточенное, у профессора — взволнованное и немного обескураженное. Потом профессор улыбнулся и, наклонив голову, сказал:
– Поздравляю, молодой человек. Вы нашли оригинальное решение.
Лев много читал. У него была любимая книга — «Красное и чёрное» Стендаля. Он жил жизнью Жюльена Сореля, любил и ненавидел, торжествовал и погибал. Но главное — благодаря этой книге он понял, что для человека нет ничего недостижимого!
Сонечка писала из Ленинграда, где она теперь училась, восторженные письма, и Лев время от времени заводил разговоры о переезде. Родители написали сестре Давида Львовича — Анне Львовне. Та ответила согласием: пусть Лёва приезжает, будет учиться вместе с Соней.
Как он был счастлив и доволен! Шуточное ли дело: ты взрослый, самостоятельный человек, никто не читает тебе нравоучений, не допекает разговорами о рациональном питании. А читать можно будет хоть всю ночь напролёт!
На перроне вокзала Льва встречала Сонечка, тетя Аня и обе её дочери. На извозчике добрались до Троицкой улицы. Анна Львовна Таубе была зубным врачом и занимала большую удобную квартиру. Лёве и Сонечке предоставили три комнаты и полный пансион.
Подняв худые плечи, по университетской набережной идёт высокий студент. Щеки у него втянуты, из-за короткой верхней губы, едва прикрывающей зубы, рот всё время полураскрыт. Большие глаза смотрят исподлобья, но взгляд внимательный и тёплый. В нём — и любопытство, и мучительная застенчивость. Это Ландау. Он страшно робок, неловок, одет в какой-то серый френч, каких в северной столице никто не носит, ему кажется, что он смешон. Нужно пересилить эту робость, пересилить любыми средствами, научиться сносить даже насмешки прохожих.
– Не будете ли вы добры ответить на один вопрос? — обращается Лев к самоуверенному бородачу, по виду нэпману.
Тот останавливается.
– Почему вы носите бороду? — всё тем же любезным тоном продолжает Лев.
Не помогло. И назавтра он прогуливается по проспекту Двадцать пятого октября (так в ту пору назывался Невский) с привязанным к шляпе воздушным шариком.
В те годы Ленинград был научной столицей Советской России. В Ленинградском университете работали видные физики: А. Ф. Иоффе, Д. С. Рождественский, Д. А. Рожанский, пять лет здесь преподавал талантливый голландский физик Пауль Эренфест, и для способного юноши нельзя было пожелать более подходящего учебного заведения.
Лев очень полюбил Ленинград, Невский проспект с грохочущими трамваями и с торцовой мостовой, могучую полноводную реку, гигантские тополя пушкинских времён на набережной Мойки, крошечный кусочек песчаного берега у Петропавловской крепости, бесчисленные залы Эрмитажа с несметными сокровищами, Исаакиевский собор, наполняющий душу спокойствием…
В Ленинграде Ландау занимался ещё больше, чем в Баку. Случалось, работал по пятнадцать–восемнадцать часов в сутки. Дозанимался до того, что в конце концов потерял сон.
С лёгкой руки однокурсника Дмитрия Иваненко Лев получил новое имя: Дау. Ему очень понравилось короткое красивое слово. Позже этим именем его стали называть физики всех стран.
Он мало заботится о своей внешности и костюме, до самых холодов ходит в сандалиях и белых парусиновых брюках. Заметно, что их хозяин любит сидеть на крылечках, на ограде или просто на траве.
Часто на лекции он думает о чём-то своём. Порой одна фраза преподавателя даёт ему повод для размышлений. Спросят у него что-нибудь, он не слышит. Нередко в аудитории он забывает снять кепку. С профессорами держится подчёркнуто независимо. На просьбу экзаменатора вывести какую-то формулу может ответить:
– Сейчас выведу, но это к делу не относится.
Он ещё больше вытянулся и при своей немыслимой худобе стал несколько сутуловат. Чуб он зачёсывал набок, всячески стараясь пригладить густые вьющиеся волосы. Впрочем, ему не нравились ни его кудри, ни его высокая тонкая фигура. Он считал себя «активно некрасивым». Болезненная застенчивость держала его на почтительном расстоянии от девушек. Один из друзей однажды заметил, что Дау идёт за какой-то девушкой по Невскому. Он не видел никого, кроме незнакомки, и если бы на пути попался открытый люк, он очнулся бы только на дне колодца. Когда на следующий день его спросили, как зовут девушку, Дау очень удивился:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Близких друзей у Левы в это время не было и не могло быть: его одноклассники были намного старше. Зато подобралась хорошая компания: Соня и Лёва Ландау, Ваня Моргунов, Боря Лейбзон, Тёма Левитина.
Мальчик работал очень много. От бесконечного сидения ныла спина, и он стал писать лежа. Так можно было заниматься хоть десять часов подряд. Любовь Вениаминовна пыталась возражать:
– Лёва, медицина утверждает, что лёжа не то что писать, даже читать вредно.
– Мамочка! Это моё личное дело, а в личные дела, как известно, вмешиваться не полагается.
– Как же мне не вмешиваться, ты совсем зачахнешь без воздуха. Нужно ходить, двигаться…
– Ну хорошо, пойду на лекцию профессора Дубровского.
– А о чём лекция?
– О французской революции. Соня и Тёма тоже идут. И кузина Соня со своим женихом Суреном. Ты знаешь, мама, какой замечательный человек Сурен Зарафьян! Он революционер. До установления в городе Советской власти скрывался в подполье. Маркса знает лучше меня, намного лучше. Куда мне до него!
После лекции вся компания решила идти пить чай к Ландау.
– Ну как, Лёвинька, понравилась тебе лекция? — спросила сына Любовь Вениаминовна.
– Да, — ответил он. И, помолчав, добавил: — Смерть на баррикадах — это благородно!
«Главное в жизни — дерзать»
Человек — не машина; если отнять у него возможность самостоятельного становления и свободу суждений, он погибает.
Альберт Эйнштейн
В 1922 году Лев поступил в Бакинский университет. Он был зачислен сразу на два факультета: физико-математический и химический. Вскоре он ушёл с химического, избрав своей специальностью физику.
Лев Ландау накануне поступления в Бакинский университет. Август 1922 г.
Ландау был моложе всех в университете и очень это переживал. Проходя по коридорам, он поднимал плечи и наклонял голову: ему казалось, что так он выглядит значительно старше. Вокруг столько весёлых, жизнерадостных юношей, так хочется подружиться с ними, но он не смеет даже мечтать об этом: для них он — странный ребёнок, непонятно как здесь очутившийся. В перерывах между лекциями они с азартом что-то друг другу рассказывают, а Лев старается забиться куда-нибудь в уголок, чтобы не попадаться никому на глаза. Но не так-то легко избежать насмешек. Вот Лев входит в аудиторию, скромно садится у прохода.
– Может быть, ты хочешь к окошечку, детка? — интересуется верзила-студент.
И так весь первый семестр, пока не узнали, какой он замечательный математик и как охотно помогает товарищам.
Однажды на лекции по математике Лев задал профессору вопрос. Профессор долго думал, прежде чем ответить. В аудитории стало очень тихо. Профессор попросил Льва подойти к доске. Вмиг доска покрылась математическими знаками. «Китайская грамота», — прошептал кто-то. Профессор и Ландау начали спорить. Студенты догадывались: прав Ландау! Лицо у Льва было серьёзное и сосредоточенное, у профессора — взволнованное и немного обескураженное. Потом профессор улыбнулся и, наклонив голову, сказал:
– Поздравляю, молодой человек. Вы нашли оригинальное решение.
Лев много читал. У него была любимая книга — «Красное и чёрное» Стендаля. Он жил жизнью Жюльена Сореля, любил и ненавидел, торжествовал и погибал. Но главное — благодаря этой книге он понял, что для человека нет ничего недостижимого!
Сонечка писала из Ленинграда, где она теперь училась, восторженные письма, и Лев время от времени заводил разговоры о переезде. Родители написали сестре Давида Львовича — Анне Львовне. Та ответила согласием: пусть Лёва приезжает, будет учиться вместе с Соней.
Как он был счастлив и доволен! Шуточное ли дело: ты взрослый, самостоятельный человек, никто не читает тебе нравоучений, не допекает разговорами о рациональном питании. А читать можно будет хоть всю ночь напролёт!
На перроне вокзала Льва встречала Сонечка, тетя Аня и обе её дочери. На извозчике добрались до Троицкой улицы. Анна Львовна Таубе была зубным врачом и занимала большую удобную квартиру. Лёве и Сонечке предоставили три комнаты и полный пансион.
Подняв худые плечи, по университетской набережной идёт высокий студент. Щеки у него втянуты, из-за короткой верхней губы, едва прикрывающей зубы, рот всё время полураскрыт. Большие глаза смотрят исподлобья, но взгляд внимательный и тёплый. В нём — и любопытство, и мучительная застенчивость. Это Ландау. Он страшно робок, неловок, одет в какой-то серый френч, каких в северной столице никто не носит, ему кажется, что он смешон. Нужно пересилить эту робость, пересилить любыми средствами, научиться сносить даже насмешки прохожих.
– Не будете ли вы добры ответить на один вопрос? — обращается Лев к самоуверенному бородачу, по виду нэпману.
Тот останавливается.
– Почему вы носите бороду? — всё тем же любезным тоном продолжает Лев.
Не помогло. И назавтра он прогуливается по проспекту Двадцать пятого октября (так в ту пору назывался Невский) с привязанным к шляпе воздушным шариком.
В те годы Ленинград был научной столицей Советской России. В Ленинградском университете работали видные физики: А. Ф. Иоффе, Д. С. Рождественский, Д. А. Рожанский, пять лет здесь преподавал талантливый голландский физик Пауль Эренфест, и для способного юноши нельзя было пожелать более подходящего учебного заведения.
Лев очень полюбил Ленинград, Невский проспект с грохочущими трамваями и с торцовой мостовой, могучую полноводную реку, гигантские тополя пушкинских времён на набережной Мойки, крошечный кусочек песчаного берега у Петропавловской крепости, бесчисленные залы Эрмитажа с несметными сокровищами, Исаакиевский собор, наполняющий душу спокойствием…
В Ленинграде Ландау занимался ещё больше, чем в Баку. Случалось, работал по пятнадцать–восемнадцать часов в сутки. Дозанимался до того, что в конце концов потерял сон.
С лёгкой руки однокурсника Дмитрия Иваненко Лев получил новое имя: Дау. Ему очень понравилось короткое красивое слово. Позже этим именем его стали называть физики всех стран.
Он мало заботится о своей внешности и костюме, до самых холодов ходит в сандалиях и белых парусиновых брюках. Заметно, что их хозяин любит сидеть на крылечках, на ограде или просто на траве.
Часто на лекции он думает о чём-то своём. Порой одна фраза преподавателя даёт ему повод для размышлений. Спросят у него что-нибудь, он не слышит. Нередко в аудитории он забывает снять кепку. С профессорами держится подчёркнуто независимо. На просьбу экзаменатора вывести какую-то формулу может ответить:
– Сейчас выведу, но это к делу не относится.
Он ещё больше вытянулся и при своей немыслимой худобе стал несколько сутуловат. Чуб он зачёсывал набок, всячески стараясь пригладить густые вьющиеся волосы. Впрочем, ему не нравились ни его кудри, ни его высокая тонкая фигура. Он считал себя «активно некрасивым». Болезненная застенчивость держала его на почтительном расстоянии от девушек. Один из друзей однажды заметил, что Дау идёт за какой-то девушкой по Невскому. Он не видел никого, кроме незнакомки, и если бы на пути попался открытый люк, он очнулся бы только на дне колодца. Когда на следующий день его спросили, как зовут девушку, Дау очень удивился:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33