Был серый, какой-то задумчивый и печальный день. Бледным кругом в затуманившемся небе стояло негреющее солнце. Лизавете Максимовне снова полегчало. Привалясь к подушкам, она сидела на кровати и слушала. Валиади читал ей «Житие протопопа Аввакума» – книгу, которую она очень любила за ее грубоватую простоту, могучий русский язык и несокрушимую силу разъяренного духа.
Вдруг Валиади прервал чтение.
– Ты что? – спросила жена.
– Пойду посмотрю, – сказал Валиади, вставая, – мне показалось, калитка хлопнула.
Нет, ему не показалось. Во дворе ходили немцы – Эльяс и двое кухонных солдат. Один держал топор, другой баловался с пилой: сгибал и разгибал ее полотно, и она жалобно звенела. Эльяс помахивал мотком веревки. Гримасничая, он что-то отрывисто говорил солдатам, и те посмеивались. Увидев Валиади, Эльяс нахмурился и кивнул солдатам. Они подошли к старой березе. Розовощекий постучал обухом топора по корявому, пестрому стволу. Наверху – в пожелтевшей листве – всполошились потревоженные птицы.
– Что вы хотите делать? – срывающимся голосом крикнул Валиади. «Вот оно! – вспыхнуло в сознании. – Начинается!»
На него не обращали внимания. Поплевав на ладони, солдат взялся за топор. Эльяс, задрав голову, мрачно глядел на верхушку березы. Потом сделал шаг назад, размахнулся и, крякнув «гоп!», накинул веревку на один из верхних сучьев.
– Зачем?! Варум зи дас бирке? Березу? – крикнул Валиади.
Эльяс глянул на него совиным глазом.
– Гольц, – сказал он сквозь зубы. – Трофа?…
– Я дам вам сколько угодно дров! Филь гольц! Много дрова…
От волнения Валиади коверкал русскую речь.
– Нихт ферштейн, – равнодушно отвернулся Эльяс.
Валиади подбежал к сараю, распахнул дверь и спеша, сдирая на пальцах кожу, принялся выбрасывать во двор сухие дубовые поленья.
– Вот! Вот! – хрипло выкрикивал. – Вот!
Солдаты вопросительно поглядывали на Эльяса.
– Нихт ферштейн, – буркнул Эльяс и сердито заорал на солдата с топором. Тот размахнулся и глубоко вогнал топор в дерево. Береза мелко-мелко задрожала.
Валиади закрыл руками лицо.
Глава десятая
На одиннадцатый день по городу был расклеен приказ коменданта, в котором предписывалось всем жителям города Энска на следующее утро, к девяти часам, захватив с собой самое необходимое, собраться на площади возле маслозавода. В конце приказа, разумеется, доводилось до сведения, что нарушители будут расстреляны.
«Зачем?» – спрашивали люди друг у друга, как будто не зная и все еще надеясь на что-то, на какое-то чудо. «Зачем?» – тревожно спрашивали люди и, обманывая самих себя, боялись глянуть в лицо правде, строили робкие предположения: может быть, копать окопы, чинить дорогу или, как это было на днях в Железнодорожном районе, грузить платформы? Но ведь тогда не было никакого приказа, просто солдаты согнали несколько сот человек из прилегающих к товарной станции улиц, а тут…
И так, продолжая как бы недоумевать и теряться в догадках, люди все-таки собирали узелки и корзины, укладывали: чемоданы: они знали, что их ожидает. Зловещее слово «отправка» все чаще срывалось с языка.
Валиади не стал обманывать себя. Он очень хорошо понял значение приказа и не отправки испугался. Наоборот, этот предстоящий путь даже обрадовал его: в последний раз (он не сомневался в этом) хотелось ему поглядеть на город, на желтые осенние поля, на серебряные лучи извилистой Юлдузки… Пугало его другое: позволят ли немцы взять больную Лизушку?
И он решил идти к коменданту и просить его разрешения. Однако, когда он начал сбивчиво говорить об этом жене, та сразу перебила его.
– Очень прошу тебя, – сказала тихо, – не ходи. Не унижайся.
– Но как же, Лизушка? – вскочил Валиади.
– Да вот так, – кротко усмехнулась Лизавета Максимовна.
Заложив руки за спину, Валиади шагал из угла в угол.
– Знаешь, – сказала Лизавета Максимовна, – комендант, просьбы – все это, извини меня, чепуха, пустые разговоры.
Он остановился и вопросительно поглядел на жену.
– Мы сделаем так, – опустив глаза, продолжала Лизавета Максимовна, – ты сейчас собери в мешок все, что тебе понадобится в дороге. Понимаешь? Что-нибудь из теплого, потом сухари… вон в шкафу, помню, тушенка была, две банки… ну, и еще там что-нибудь… Зимнюю шапку обязательно.
– Так, так, – покивал Валиади, – а дальше?
– Ну что – дальше! – Лизавета Максимовна с ясной улыбкой глянула на мужа. – Дальше, Коля, мы простимся, и ты пойдешь к девяти часам куда там приказывали… к маслозаводу, что ли…
– Ничего себе задумано! – фыркнул Валиади. – Особенно тушенка! Черт знает что! – взорвался. – Нет, подумай, какую ты ересь развела! Мало того, что здоровенный мужик бросает на произвол судьбы больную жену… он еще и последний харч с собой прихватывает! А? Вот уж рассудила так рассудила!
– Ах, не кипятись, пожалуйста! – устало промолвила Лизавета Максимовна. – Надо, милый, трезво смотреть на вещи…
– Ко всем чертям такую трезвость! – буркнул Валиади и снова зашагал по комнате. «Ну вот, – думал он, – нашумел, стал в позу, и что толку? «Трезво смотреть»! – Валиади хмыкнул. – Какая уж тут трезвость, когда все кругом словно сон кошмарный…»
Он искоса глянул на жену: откинувшись на торчмя поставленные подушки, Лизавета Максимовна спала. Измученная болезнью, она часто вот так, среди разговора, вдруг засыпала, или, лучше сказать, впадала в забытье. Валиади на цыпочках вышел из комнаты.
Солнце за полдень перевалило. Далеко, в заречной стороне, приглушенным басом рычали пушки. Над городом висели клочья черного дыма; какой-то смрад реял в чистом осеннем воздухе, словно огромная, с дом, керосиновая лампа коптила. На Дрознессовом дворе рыжий немец старательно высвистывал на губной гармошке глупенькую прыгающую мелодию. «Трезво смотреть!» – сердито проворчал Валиади. Эти два пустых слова разъярили его, как красная тряпка – быка.
Упав вершиной на ворота, лежала срубленная береза. Эльяс и не подумал распиливать ее на дрова. Он свалил ее просто так, для своего удовольствия, а солдатам велел перетаскать к кухне дубовые поленья из сарая. Старое, прекрасное дерево было убито так же бессмысленно и нелепо, как Дрознесс или тот повешенный в соседнем саду.
И стоило Валиади увидеть мертвую березу, как вспышка раздражения погасла, вернулось спокойствие, и голова стала свежа.
– Ладно, – сказал он, – нечего, брат, петушиться… Трезво так трезво.
Затем пошел в дальний угол двора, где, заросший пыльными сизыми лопухами и крапивой, валялся всякий хлам – рассыпавшаяся кадушка, худые ржавые ведра, поломанный венский стул и остов старой двухколесной тележки. Вытащив тележку, Валиади внимательно оглядел ось, колеса. Все было ветхо, но ничего еще, держалось.
Тогда, довольный, ухмыляясь в растрепанную бороду, даже насвистывая что-то, принес он из сарая молоток, гвозди, клещи, моток проволоки, пару тесин и яростно принялся за работу. С увлечением пилил, приколачивал, затягивал клещами проволоку. Наконец тележка была готова – маленький помост на колесах с дощатым изголовьем, нечто вроде топчана. Валиади уселся, попробовал – выдержит ли? Тележка заскрипела, прогнулась, но выдержала. «Отлично! – пробормотал Валиади. – Коли меня держит, так ее-то и подавно… Жалко колеса смазать нечем, визжат, как поросята!»
Вспотевший, разгоряченный работой, он вернулся в дом, заглянул к жене.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15