Он создал себя и мильоны, но это все суета,
И вот он идет к любимой, и совесть его чиста!
У самого Патерностера — ошибиться нельзя никак…
Пузыри не успеют лопнуть, как тебе заплатит Мак.
За рейс в шесть недель пять тысяч, по совести — куш хорош.
И, отца предав океану, ты к Маку за ним придешь.
Тебя высадит он в Макассаре, и ты возвратишься один,
Мак знает, чего хочу я… И над «Мэри» я — господин!
Твоя мать назвала б меня мотом — их еще тридцать шесть — ничего!
Я приеду в своем экипаже и оставлю у двери его;
Всю жизнь я не верил сыну — он искусство и книги любил,
Он жил за счет сэра Антони и сердце сэра разбил.
Ты даже мне не дал внука, тобою кончен наш род…
Единственный наш, о матерь, единственный сын наш — вот!
Харроу и Тринити-колледж — а я сна не знал за барыш!
И он думает — я сумасшедший, а ты в Макассаре спишь!
Плоть моей плоти, родная, аминь во веки веков!
Первый удар был предвестник, и к тебе я идти был готов
Но — дешевый ремонт дешевки — сказали врачи: баловство!
Мэри, что ж ты молчала? Я тебе не жалел ничего!
Да, вот женщины… Знаю… Но ты ведь бесплотна теперь!
Они были женщины только, а я — мужчина. Поверь!
Мужчине нужна подруга, ты понять никак не могла,
Я платил им всегда чистоганом, но не говорил про дела.
Я могу заплатить за прихоть! Что мне тысяч пять
За место у Патерностера, где я хочу почивать?
Я верую в Воскресенье и Писанье читал не раз,
Но Уокингу я не доверюсь: море надежней для нас.
Пусть сердце, полно сокровищ, идет с кораблем ко дну…
Довольно продажных женщин, я хочу обнимать одну!
Буду пить из родного колодца, целовать любимый рот,
Подруга юности рядом, а других пусть черт поберет!
Я лягу в вечной постели (Дикки сделает, не предаст!),
Чтобы был дифферент на нос, пусть Мак разместит балласт.
Вперед, погружаясь носом, котлы погасив, холодна…
В обшивку пустого трюма глухо плещет волна,
Журча, клокоча, качая, спокойна, темна и зла,
Врывается в люки… Все выше… Переборка сдала!
Слышишь? Все затопило, от носа и до кормы.
Ты не видывал смерти, Дикки? Учись, как уходим мы!

ТОМПЛИНСОН
Перевод: А.Эппель
И стало так! — усоп Томплинсон в постели на Беркли-сквер,
И за волосы схватил его посланник надмирных сфер.
Схватил его за волосы Дух черт-те куда повлек, —
И Млечный Путь гудел по пути, как вздутый дождем поток.
И Млечный Путь отгудел вдали — умолкла звездная марь,
И вот у Врат очутились они, где сторожем Петр-ключарь.
«Предстань, предстань и нам, Томплинсон, четко и ясно ответь,
Какое добро успел совершить, пока не пришлось помереть;
Какое добро успел совершить в юдоли скорби и зла!»
И встала вмиг Томплинсона душа, что кость под дождем, бела.
«Оставлен мною друг на земле — наставник и духовник,
Сюда явись он, — сказал Томплинсон, — изложит все напрямик».
«Отметим: ближний тебя возлюбил, — но это мелкий пример!
Ведь ты же брат у Небесных Врат, а это не Беркли-сквер;
Хоть будет поднят с постели твой друг, хоть скажет он за тебя, —
У нас — не двое за одного, а каждый сам за себя».
Горе и долу зрел Томплинсон и не узрел не черта —
Нагие звезды глумились над ним, а в нем была пустота.
А ветер, дующий меж миров, взвизгнул, как нож в ребре,
И стал отчет давать Томплинсон в содеянном им добре:
«Про это — я читал, — он сказал, — это — слыхал стороной,
Про это думал, что думал другой о русской персоне одной».
Безгрешные души толклись позади, как голуби у летка,
А Петр-ключарь ключами бренчал, и злость брала старика.
«Думал ,читал, слыхал, — он сказал, — это все про других!
Во имя бывшей плоти своей реки о путях своих!»
Вспять и встречь взглянул Томплинсон и не узрел ни черта;
Был мрак сплошной за его спиной, а впереди — Врата.
«Это я знал, это — считал, про это где-то слыхал,
Что кто-то читал, что кто-то писал про шведа, который пахал».
«Знал, считал, слыхал, — ну и ну! — сразу лезть во Врата!
К чему небесам внимать словесам — меж звезд и так теснота!
За добродетели духовника, ближнего или родни
Не обретет господних щедрот пленник земной суетни.
Отыди, отыди ко Князю Лжи, твой жребий не завершен!
И… да будет вера твоей Беркли-сквер с тобой там, Томплинсон!»
Волок его за волосы Дух, стремительно падая вниз,
И возле Пекла поверглись они, Созвездья Строптивости близ,
Где звезды красны от гордыни и зла, или белы от невзгод,
Или черным черны от греха, какой и пламя неймет.
И длят они путь свой или не длят — на них проклятье пустынь;
Их не одна не помянет душа — гори они или стынь.
А ветер, дующий меж миров, так выстудил душу его,
Что адских племен искал Томплинсон, как очага своего.
Но у решетки Адовых Врат, где гиблых душ не сочтешь,
Дьявол пресек Томплинсону прыть, мол не ломись — не пройдешь!
«Низко ж ты ценишь мой уголек, — сказал Поверженный Князь, —
Ежели в ад вознамерились влезть, меня о том не спросясь!
Я слишком с Адовой плотью в родстве, мной небрегать не резон,
Я с Богом скандалю из-за него со дня, как создан был он.
Садись, садись на изгарь и мне четко и ясно ответь,
Какое зло успел совершить, пока не пришлось помереть.»
И Томплинсон поглядел горе и увидел в Адской Дыре
Чрево красновато красной звезды, казнимой в жутком пылу.
«В былые дни на земле, — он сказал, — меня обольстила одна,
И, если ты ее призовешь, на все ответит она.»
«Учтем: не глуп по части прелюб, — но это мелкий пример!
Ведь ты же, брат, у адовых Врат, а это не Беркли-сквер;
Хоть свистнем с постели твою любовь — она не придет небось!
За грех, совершенный двоими вдвоем, каждый ответит поврозь!»
А ветер, дующий меж миров, как нож его потрошил,
И Томплинсон рассказывать стал о том, как в жизни грешил:
«Однажды! Я взял и смерть осмеял, дважды — любовный искус,
Трижды я Господа Бога хулил, чтоб знали, каков я не трус.»
Дьявол печеную душу извлек, поплевал и оставил стыть:
«Пустая тщета на блаженного шута топливо переводить!
Ни в пошлых шутках не вижу цены, ни в глупом фиглярстве твоем,
И не зачем мне джентльменов будить, спящих у топки втроем!»
Участия Томплинсон не нашел, встречь воззрившись и вспять.
От Адовых Врат ползла пустота опять в него и опять.
«Я же слыхал, — сказал Томплинсон. — Про это ж была молва!
Я же в бельгийской книжке читал французского лорда слова!»
«Слыхал, читал, узнавал, — ну и ну! — мастер ты бредни молоть!
Сам ты гордыне своей угождал? Тешил греховную плоть?»
И Томплинсон решетку затряс, вопя:
«Пусти меня в Ад! С женою ближнего своего я был плотски был близковат!»
Дьявол слегка улыбнулся и сгреб угли на новый фасон:
«И это ты вычитал, а, Томплинсон?» — «И это!» — сказал Томплинсон.
Нечистый дунул на ногти, и вмиг отряд бесенят возник,
И он им сказал: «К нам тут нахал мужеска пола проник!
Просеять его меж звездных сит! Просеять малейший порок!
Адамов род к упадку идет, коль вверил такому порок!»
Эмпузина рать, не смея взирать в огонь из-за голизны
И плачась, что грех им не дал утех, по младости, мол не грешны! —
По углям помчалась за сирой душой, копаясь в ней без конца;
Так дети шарят в вороньем гнезде или в ларце отца.
И вот, ключки назад протащив, как дети, натешившись впрок,
Они доложили: «В нем нету Души, какою снабдил его Бог!
Мы выбили бред брошюр и газет, и книг, и вздорный сквозняк,
И уйму краденых душ, но его души не найдем никак!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21