Я знал
его довольно близко на протяжении тридцати лет и могу сказать, что из всех
встречавшихся мне людей он обладает наибольшим самообладанием. Если с ним
все в порядке, то кое-какую информацию о себе он выдает в час по чайной
ложке. Но если с ним что-то не так, вам этого никогда не узнать. Если Энди
когда-то и пережил "темную ночь души", как выражался какой-то писатель, он
никогда никому этого не расскажет. Он относится к тому типу людей, которые,
задумав самоубийство, не устраивают прощальных истерик и не оставляют
трогательных записок, но аккуратно приводят в порядок свои бумаги,
оплачивают счета, а затем спокойно и твердо осуществляют задуманное. Это
хладнокровие и подвело его на процессе. Лучше бы он проявил хоть какие-либо
признаки эмоций. Если бы голос его сорвался, если бы он вдруг разрыдался или
даже начал бы орать на окружного прокурора - все одно было бы ему на пользу,
и я не сомневаюсь, что он был бы амнистирован, например, в 1954. Но он
рассказал свою историю как машина, как бесчувственный автомат, как бы говоря
присяжным: "Вот моя правда. Принимать ее или нет - ваше дело". Они не
приняли. Энди сказал, что он был пьян той ночью, что он был в той или иной
степени пьян с 24 августа, и что он был человеком, который терял над собой
контроль и уже не мог удержаться от рюмки. Уже в это присяжные могли
поверить с большим трудом. Перед ними стоял молодой человек в превосходном
шерстяном костюме-тройке, при галстуке, превосходно владеющий собой, с
холодным спокойным взглядом. И очень сложно было представить себе, что он
напивается в стельку из-за мелкой интрижки его жены с провинциальным
тренером. Я поверил в это только потому, что у меня был шанс узнать Энди
так, как эти шесть мужчин и шесть женщин знать его не могли. Энди Дюфресн
заказывал спиртное всего лишь четыре раза в год за все время нашего
знакомства. Он встречал меня на прогулочном дворе за неделю до своего дня
рождения, а потом перед Рождеством. Всякий раз он заказывал бутылку "Джек
Даниэль". Он покупал это так же, как и большинство заключенных, получающих
гроши за свой рабский труд здесь. С 1965 года расценки нашего труда подняли
на двадцать пять процентов, но они остались смехотворно низкими. Плата за
мой труд составляла десять процентов от стоимости товара. Прибавьте это к
цене высококлассного виски типа "Блэк Джек", и вы получите представление о
том, сколько часов тяжкого труда в тюремной прачечной могут обеспечить
четыре бутылки в год. Утром 20 сентября, в свой день рождения, Энди слегка
выпил, а вечерам после отбоя продолжил это занятие. На следующее утро он
отдал мне остаток бутылки и сказал, чтобы я распределил спиртное между
своими. И другую бутылку, которую он пил на Рождество, и еще одну,
заказанную на Новый год, он вернул мне недопитыми с теми же инструкциями.
Четыре раза в год - и это человек, который прежде напивался безудержно,
которого алкоголь втянул в эту скверную историю. Достаточно скверную, скажу
я вам. Энди сообщил присяжным, что в ночь с Юна 11 сентября был настолько
пьян, что помнит происходившее с ним только какими-то отрывками. Он начал
пить днем еще до того, как поссорился с Линдой. После того, как она пошла на
встречу с Квентином, он решил помешать ей. По дороге заскочил в клуб, чтобы
опрокинуть стопочку-другую. Он не помнит, что говорил владельцу бара, чтобы
читал утренние газеты, да и вообще разговаривал ли с ним. Он помнит, как
покупал пиво в магазине, но не салфетки. "И зачем бы мне нужны были
салфетки?" - спросил Энди, и в одной из газет было отмечено, что три леди из
присяжных содрогнулись. Позже, гораздо позже, он излагал мне свои
предположения о клерке, который упоминал эти чертовы салфетки, и мне
кажется, так оно и было. "Предположим, в соответствии с концепцией
обвинителя, - говорил Энди на прогулочном дворе, - они пристали к этому
парню, что продавал пиво мне ночью со своими вопросами. С тех пор, как тот
тип меня видел, прошло три дня. Мое дело занимало II первую полосу любой
газеты, было у всех на слуху. Они насели на беднягу, пять-шесть копов, плюс
следователь, плюс помощник прокурора. Память на редкость коварная штука,
Рэд. Они могли начать с вопроса: "А не покупал ли обвиняемый у вас
салфеток?", и затем гнуть свою линию, не сворачивая. Если достаточное
количество людей хочет, чтобы ты что-то вспомнил, то вспомнишь, что очень
вероятно. И есть еще одна вещь, которая сильно давит на сознание. И поэтому
я думаю, что клерк легко убедил себя сам в истинности" своих слов. Это
слова, Рэд. Представь, репортеры задают ему вопросы, фото во всех газетах...
и, в довершение всего, его выступление в суде. Сдается мне, что он прошел бы
- если действительно не прошел - детектор лжи, или поклялся бы - если
действительно не поклялся - именем своей матери, что я покупал эти салфетки.
И все же... память настолько коварна. Я знаю одно: хотя мой адвокат и
считал, что я выдумал половину своей истории, эпизод с салфетками он
опровергал, не задумываясь. Действительно, здесь у них неувязка, согласись.
Я был пьян в стельку. Слишком пьян, чтобы думать о том, как приглушить звук
выстрела. "Если бы я стрелял, я бы ни о чем уже не задумывался". Так говорил
Энди. Он припарковался на повороте, пил пиво, курил сигареты, ждал. Он
наблюдал зажженный свет в окнах бунгало Квентина. Видел, как какой-то огонек
поднялся вверх по ступеням, затем проследовал вниз, и наступила темнота.
Энди говорил, что последующее он может только предполагать. - Мистер
Дюфресн, не поднялись ли Вы потом по ступеням дома мистера Квентина, чтобы
убить его и Вашу жену? - спросил защитник. - Нет, этого не было, - ответил
Энди. Он рассказал, что начал трезветь где-то около полуночи. Затем
почувствовал адскую головную боль и все прочие неприятные симптомы похмелья.
Он решил поехать домой, хорошо выспаться и обдумать все свои дела утром на
свежую голову. - В то время, как я ехал домой, мне пришло в голову, что
лучше всего было бы не мучиться и спокойно дать жене развод, - заключил
Энди. Прокурор подскочил на месте. - Ну что, Вы выбрали неплохой путь
развестись с женой, не так ли? Вы развелись с ней при помощи револьвера 38
калибра, прикрытого салфетками, да? - Нет, сэр, этого не было, - спокойно
ответил Энди. - А затем пристрелили ее любовника. - Нет, сэр. - Вы хотите
сказать, что Квентин получил свою пулю первым? - Я хочу сказать, что я вовсе
не стрелял ни в кого из них. Я выпил две бутылки пива и выкурил все те
сигареты, что подобрала на повороте полиция. Затем поехал домой и лег спать.
- Вы рассказывали присяжным, что с 24 августа по 10 сентября Вы хотели
покончить жизнь самоубийством? - Да, сэр. - И продвинулись так далеко, что
купили револьвер. - Да. - Как Вы посмотрите, мистер Дюфресн, на то, что Вы
не кажетесь мне сколько-нибудь суицидальным типом? - Ну что ж, - ответил
Энди, - а Вы не кажетесь мне человеком достаточно разумным и проницательным.
Я действительно был на грани самоубийства, а Ваше мнение на этот счет - дело
Ваше. Легкий шум в зале.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
его довольно близко на протяжении тридцати лет и могу сказать, что из всех
встречавшихся мне людей он обладает наибольшим самообладанием. Если с ним
все в порядке, то кое-какую информацию о себе он выдает в час по чайной
ложке. Но если с ним что-то не так, вам этого никогда не узнать. Если Энди
когда-то и пережил "темную ночь души", как выражался какой-то писатель, он
никогда никому этого не расскажет. Он относится к тому типу людей, которые,
задумав самоубийство, не устраивают прощальных истерик и не оставляют
трогательных записок, но аккуратно приводят в порядок свои бумаги,
оплачивают счета, а затем спокойно и твердо осуществляют задуманное. Это
хладнокровие и подвело его на процессе. Лучше бы он проявил хоть какие-либо
признаки эмоций. Если бы голос его сорвался, если бы он вдруг разрыдался или
даже начал бы орать на окружного прокурора - все одно было бы ему на пользу,
и я не сомневаюсь, что он был бы амнистирован, например, в 1954. Но он
рассказал свою историю как машина, как бесчувственный автомат, как бы говоря
присяжным: "Вот моя правда. Принимать ее или нет - ваше дело". Они не
приняли. Энди сказал, что он был пьян той ночью, что он был в той или иной
степени пьян с 24 августа, и что он был человеком, который терял над собой
контроль и уже не мог удержаться от рюмки. Уже в это присяжные могли
поверить с большим трудом. Перед ними стоял молодой человек в превосходном
шерстяном костюме-тройке, при галстуке, превосходно владеющий собой, с
холодным спокойным взглядом. И очень сложно было представить себе, что он
напивается в стельку из-за мелкой интрижки его жены с провинциальным
тренером. Я поверил в это только потому, что у меня был шанс узнать Энди
так, как эти шесть мужчин и шесть женщин знать его не могли. Энди Дюфресн
заказывал спиртное всего лишь четыре раза в год за все время нашего
знакомства. Он встречал меня на прогулочном дворе за неделю до своего дня
рождения, а потом перед Рождеством. Всякий раз он заказывал бутылку "Джек
Даниэль". Он покупал это так же, как и большинство заключенных, получающих
гроши за свой рабский труд здесь. С 1965 года расценки нашего труда подняли
на двадцать пять процентов, но они остались смехотворно низкими. Плата за
мой труд составляла десять процентов от стоимости товара. Прибавьте это к
цене высококлассного виски типа "Блэк Джек", и вы получите представление о
том, сколько часов тяжкого труда в тюремной прачечной могут обеспечить
четыре бутылки в год. Утром 20 сентября, в свой день рождения, Энди слегка
выпил, а вечерам после отбоя продолжил это занятие. На следующее утро он
отдал мне остаток бутылки и сказал, чтобы я распределил спиртное между
своими. И другую бутылку, которую он пил на Рождество, и еще одну,
заказанную на Новый год, он вернул мне недопитыми с теми же инструкциями.
Четыре раза в год - и это человек, который прежде напивался безудержно,
которого алкоголь втянул в эту скверную историю. Достаточно скверную, скажу
я вам. Энди сообщил присяжным, что в ночь с Юна 11 сентября был настолько
пьян, что помнит происходившее с ним только какими-то отрывками. Он начал
пить днем еще до того, как поссорился с Линдой. После того, как она пошла на
встречу с Квентином, он решил помешать ей. По дороге заскочил в клуб, чтобы
опрокинуть стопочку-другую. Он не помнит, что говорил владельцу бара, чтобы
читал утренние газеты, да и вообще разговаривал ли с ним. Он помнит, как
покупал пиво в магазине, но не салфетки. "И зачем бы мне нужны были
салфетки?" - спросил Энди, и в одной из газет было отмечено, что три леди из
присяжных содрогнулись. Позже, гораздо позже, он излагал мне свои
предположения о клерке, который упоминал эти чертовы салфетки, и мне
кажется, так оно и было. "Предположим, в соответствии с концепцией
обвинителя, - говорил Энди на прогулочном дворе, - они пристали к этому
парню, что продавал пиво мне ночью со своими вопросами. С тех пор, как тот
тип меня видел, прошло три дня. Мое дело занимало II первую полосу любой
газеты, было у всех на слуху. Они насели на беднягу, пять-шесть копов, плюс
следователь, плюс помощник прокурора. Память на редкость коварная штука,
Рэд. Они могли начать с вопроса: "А не покупал ли обвиняемый у вас
салфеток?", и затем гнуть свою линию, не сворачивая. Если достаточное
количество людей хочет, чтобы ты что-то вспомнил, то вспомнишь, что очень
вероятно. И есть еще одна вещь, которая сильно давит на сознание. И поэтому
я думаю, что клерк легко убедил себя сам в истинности" своих слов. Это
слова, Рэд. Представь, репортеры задают ему вопросы, фото во всех газетах...
и, в довершение всего, его выступление в суде. Сдается мне, что он прошел бы
- если действительно не прошел - детектор лжи, или поклялся бы - если
действительно не поклялся - именем своей матери, что я покупал эти салфетки.
И все же... память настолько коварна. Я знаю одно: хотя мой адвокат и
считал, что я выдумал половину своей истории, эпизод с салфетками он
опровергал, не задумываясь. Действительно, здесь у них неувязка, согласись.
Я был пьян в стельку. Слишком пьян, чтобы думать о том, как приглушить звук
выстрела. "Если бы я стрелял, я бы ни о чем уже не задумывался". Так говорил
Энди. Он припарковался на повороте, пил пиво, курил сигареты, ждал. Он
наблюдал зажженный свет в окнах бунгало Квентина. Видел, как какой-то огонек
поднялся вверх по ступеням, затем проследовал вниз, и наступила темнота.
Энди говорил, что последующее он может только предполагать. - Мистер
Дюфресн, не поднялись ли Вы потом по ступеням дома мистера Квентина, чтобы
убить его и Вашу жену? - спросил защитник. - Нет, этого не было, - ответил
Энди. Он рассказал, что начал трезветь где-то около полуночи. Затем
почувствовал адскую головную боль и все прочие неприятные симптомы похмелья.
Он решил поехать домой, хорошо выспаться и обдумать все свои дела утром на
свежую голову. - В то время, как я ехал домой, мне пришло в голову, что
лучше всего было бы не мучиться и спокойно дать жене развод, - заключил
Энди. Прокурор подскочил на месте. - Ну что, Вы выбрали неплохой путь
развестись с женой, не так ли? Вы развелись с ней при помощи револьвера 38
калибра, прикрытого салфетками, да? - Нет, сэр, этого не было, - спокойно
ответил Энди. - А затем пристрелили ее любовника. - Нет, сэр. - Вы хотите
сказать, что Квентин получил свою пулю первым? - Я хочу сказать, что я вовсе
не стрелял ни в кого из них. Я выпил две бутылки пива и выкурил все те
сигареты, что подобрала на повороте полиция. Затем поехал домой и лег спать.
- Вы рассказывали присяжным, что с 24 августа по 10 сентября Вы хотели
покончить жизнь самоубийством? - Да, сэр. - И продвинулись так далеко, что
купили револьвер. - Да. - Как Вы посмотрите, мистер Дюфресн, на то, что Вы
не кажетесь мне сколько-нибудь суицидальным типом? - Ну что ж, - ответил
Энди, - а Вы не кажетесь мне человеком достаточно разумным и проницательным.
Я действительно был на грани самоубийства, а Ваше мнение на этот счет - дело
Ваше. Легкий шум в зале.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30