— Мне кажется, я тебя понимаю, — говорит Гамильтон. — Если брать мир в целом, то нельзя не признать, что жить сейчас, в наше время, неплохо. Но стоит присмотреться к «темной стороне», как становится очевидно, что выбора-то никакого у нас нет. Раньше всегда была какая-то богема, творческий андерграунд, куда можно было уйти, если выяснялось, что мэйнстрим — не для тебя. Ну, или там преступный мир, или религия, наконец. А сейчас — ничего, одна система , все остальное куда-то подевалось. И людям остается выбирать между системой и… и смертью, получается. И ничего не поделать, из этого круга не вырвешься.
Трубы целлюлозного комбината «Хоу Саунд» лакируют часть небосвода пепельно-белым дымом. Гамильтон спрашивает:
— А что ты можешь сказать о тех, кого ты давно знаешь? Ну, о нас — Ричарде, Венди, Пэм, обо мне? Что в нас изменилось, что ты сразу заметила?
— Ты имеешь в виду только друзей и родных?
— Да.
Карен предпочитает не договаривать всей правды:
— Знаешь, получается ведь как никто на самом-то деле не изменился за эти семнадцать лет. Все стали только более полными, усовершенствованными версиями самих себя. Мама, например, — она… это… властная, как и раньше. Отец — он хороший, но себе на уме. Ричард все так же серьезен и мил, и очень старателен. Ты, как и раньше, — дубина неотесанная. Пэм — так же по-тихому обворожительна. Лайнус все летит на свой Марс. Венди, может, конечно, и уважаемый врач, и еще кто угодно, но в глубине души она по-прежнему отличница, вовремя сдающая домашние задания. Все стали… да, стали больше похожими на самих себя.
Под гул мотора они смотрят на горы и город.
— Помните, как мы покупали фотоаппарат в «Future Shop»?— спрашивает Карен; ее спутники кивают. — Видели, по каким категориям там делятся вещи? «Имитаторы», «Производство», «Игры». Да что же это за мир получается? И еще — скажите мне, что случилось со временем? Ни у кого больше нет времени. Что за хреновина такая? Черт знает что! Все, настроение испортилось.
Карен приоткрывает окно машины, в салон проникает слабый сероводородный запах, который ветерок несет от целлюлозного комбината. Карен прячется за темными стеклами очков. Она не говорит Гамильтону, что, по ее мнению, в тридцать четыре года можно быть и повзрослее. А они — в лучшем случае — просто замкнуты, разобщены и лишены внутреннего стержня, чего-то, что могло бы придать их жизни смысл.
Гамильтон снова заводит разговор:
— А что ты скажешь о дочери, о Меган?
Карен улыбается:
— Согласись: правда, клевая девчонка? С характером. Уверенная в себе какая. Я и представить себе не в состоянии, чтобы в ее годы быть такой цельной. -Пауза. — Хотя смешно, мне самой-то, считай, семнадцать. Может быть, и я смогу стать такой же крутой, как она.
— Скорее тебе повзрослеть придется. И очень быстро, — зевая, говорит с заднего сиденья Пэм. — Люди от тебя знаешь чего ждут? Особой мудрости. Для них тебе не семнадцать, а тысяча лет.
И это правда. Люди полагают, что Карен дано воспринимать не только цвета, запахи и звуки, но и что-то еще, что-то величественное и совершенное, куда как более значимое, чем те же цвета. Что саму ее разочаровывает, так это то, что она ведь действительно что-то видела, но это что-то глубоко от нее спрятано и недостижимо.
По утрам Меган теперь тошнит. Остается лишь гадать, сколько времени ей еще удастся держать в тайне свою беременность. Она практически перестала встречаться со старыми друзьями и живет у Ричарда, на самом деле одна, потому что сам Ричард все время либо на работе, либо у Карен. Меган нравится быть одной; она еще слишком молода, чтобы на нее давил пульсирующий груз одиночества. Она выбросила все свои «готические» наряды и теперь предпочитает одеваться просто, чуть по-спортивному. Еще она бросила школу и пошла работать на полставки к Лайнусу. Она мечтает устроиться к нему же на постоянную работу, как только ребенка можно будет отдать в ясли.
За отсутствием сверстников Меган все больше вынуждена общаться со старшими. Она ловит себя на том, что не против поговорить даже с Лоис. В конце концов, хорошая взбучка по-своему даже подстегивает, поднимает настроение. Карен — «био-мама» — просто замечательная, но какая-то не такая, странная, что ли? («Чего ты хочешь, она же пропустила чуть ли не двадцать лет!») Все бы ничего, но между ними осталась какая-то напряженность. Ревность, может? Ведь в эмоциональном плане они — ровесницы, и обе претендуют на внимание Ричарда, Лоис, да и всех остальных. Но, на самом деле, в глубине души они так и не «контачат». Слишком уж они похожи, и каждая подсознательно стремится обогнать другую. Обе настороженны и подозрительны.
Как грецкие орехи, смущения румянец; улыбка — до того, как она захлопнет дверь.
Дождь, Карен сидит на кухне у Венди, они обсуждают предстоящую вечеринку — после Рождества предполагается отметить помолвку Карен и Ричарда. «Церемония» намечается очень скромная: приглашены только близкие друзья и родственники. Никаких посторонних, никакой лишней шумихи. В общем, организовывать особо-то нечего, скорее это своего рода забава для Карен и Венди — игра в составление плана. Жизнь у Венди настолько нервная и напряженная, что она только рада устроить себе перерыв на «девичьи заботы». Платье? Это по части Пэм. Торжественный ужин? Салат из цикория со сливочным мягким сыром, итальянская ветчина, дыня. «Что случилось с едой за это время? — удивляется Карен. — Раньше еда была порциями, в баночках да в коробочках. А теперь всего полно, и все такое свежее».
Кофе допит. «Храни Боже „Нутросвит“!» В разговоре повисает пауза — та пауза, что предлагает возможность сменить тему.
— Венди… — говорит Карен, глядя из окна на старых лайнусовских монстров, расставленных у гаража, — скажи, ты никогда не замечала… хотя нет… — Опять пауза. — Тебе не кажется, что наша жизнь в некотором роде…
— В некотором роде — что? — В голосе Венди ясно слышится: не надо, пожалуйста, давай не будем об этом!
— Ну, понимаешь, я ведь знаю, что мое пробуждение — это случай. Один на миллион. Объяснить его я не могу, но все-таки…
— Все-таки — что?
— Мне кажется, что в наших судьбах чуть больше… даже не совпадений, а каких-то странных явлений — больше, чем у остальных. Или я ошибаюсь?
Венди отвечает сухо и по-медицински:
— И давно у тебя такое ощущение?
— С того дня, как я проснулась. Даже для начала — уже неплохо: в тот день мы все оказались там, в больнице. Какова, по-твоему, вероятность этого? А еще, я смотрю, мы все снова вернулись в наш район — как почта, не доставленная адресату. У меня такое ощущение, что даже захоти мы уехать с Рэббит-лейн, у нас это вряд ли получилось бы.
Венди не знает, как реагировать на эти слова.
— Значит, ты полагаешь, что все это неспроста? Что за всем этим кроется что-то еще, что-то важное?
— Да.
Карен подливает себе кофе, радуясь тому, что может сама справиться с таким ерундовым делом. Кофе в ее чашке дрожит.
— А еще — эти мои видения…
— Ну-ну.
— Венди, ты же врач! Выслушай меня. Мне не до шуток.
Карен рассказывает Венди о видениях, что посетили ее тогда, давно; она говорит, что не случайно впала в кому именно в семьдесят девятом году; затем она спрашивает:
— Ты когда-нибудь встречалась с такой ситуацией: не явь, но никак и не сон?
Венди словно впадает в транс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77