– ну, муха, которая кусается, еще у вас печатается?
Я ответил, что «Овод» издается в нашей стране сотнями тысяч экземпляров, а недавно по роману сделана цветная кинокартина.
Г-жа Кропоткина замолчала. Видно, ответ очень удивил ее. После длинной паузы она продолжала:
– Это… невероятно: сотни тысяч книг! Фильм!.. Это невероятно! Но ведь книгу эту давно забыли?! – И в голосе Кропоткиной послышалось сомнение.
Я не согласился с г-жой Кропоткиной и ответил, что роман Войнич не забыт. Распрощались. Мне подумалось, что не потому ли год за годом прятали в иных странах «Овода» на дальние полки библиотек, вычеркивали имя его автора из энциклопедий и литературных справочников, что были люди, которые боялись силы духа этой книги и не могли вступить с нею в открытый спор? Ведь именно к таким жалким людям относятся полные горькой иронии и гнева слова Артура: «Правда – собака, которую надо держать на цепи…»
Ранним утром 17 ноября мы отправляемся к г-же Войнич. В этот день в Нью-Йорке было очень холодно, и прохожие, видимо не привыкшие к такому резкому понижению температуры, кутались в плащи, заматывали шею толстыми цветными шарфами. Мы взяли такси и поехали вглубь Манхеттена. В этой его части нет высоких и красивых зданий, нет небоскребов, которые производят такое величественное впечатление. Двадцать четвертая улица не так богата, как другие: прокопченные и невзрачные дома стоят плотно друг к другу, будто не хотят уступить улице ни метра свободной площади. Черные проржавленные решетки запасных пожарных лестниц корявыми линиями карабкаются прямо по фасадам с этажа на этаж. Резкий осенний ветер подхватывает клочки бумаги, мусор, и тогда прохожие отворачиваются, чтобы спасти свои глаза. Мы сошли с машины и отправились искать нужный дом. Наконец нашли его. Огромный, красный, одной своей стороной выпирающий на небольшую площадь, он производил странное впечатление: вначале мы подумали даже, что это не жилой дом. Но в парадном было уютно. Поднялись на семнадцатый этаж. Позвонили. Дверь открыла пожилая женщина с зачесанными назад темными, чуть тронутыми сединой волосами. Это была г-жа Нил, компаньонка, вместе с которой и живет Этель Лилиан Войнич. Прошли в маленькую переднюю без света. Г-жа Мил предупредила, что Войнич еще отдыхает и она просит нас несколько минут подождать ее.
Осторожно, чтобы не шуметь, мы сняли свои пальто и прошли в небольшую, но светлую комнату. В комнате стояли квадратный стол, диван и буфет. В углу, у окна, мягкое старое кресло, которое говорило, что в нем много лет в привычной и удобной позе сидит один и тот же человек. Несколько литографий на стенах – вот почти и все убранство комнаты. Мы присели. Каждый из нас волновался в эти минуты, как волнуешься, когда неожиданно встречаешься с человеком, которого никогда не видел, но о котором у тебя существует именно тобой созданное определенное мнение.
В минуты, пока мы ждали появления Войнич, мелькали в голове сцены из романа. Но теперь, в этой комнате, казалось, что ты увидишь не писательницу, а товарища и друга Артура, Джеммы – человека, который разговаривал с ними, знал их дела, смеялся и страдал с ними…
Помните, как умирает Овод – смеющийся и дерзкий, окруженный врагами, но сам отдающий им команду на свой расстрел? Помните, как после первого, потом второго залпа он упал, обливаясь кровью, и враги с ужасом и облегчением сказали: «Слава богу, он умер…»? И мы сидели и ждали друга Овода, человека, который силой таланта, страстью борца подарил его мысли и сердце миллионам людей.
Не знаю, как другим, но мне всегда казалось, что Войнич жила именно в то время, о котором писала в «Оводе», хотя известно, что роман ее вышел в 1897 году, а события, в нем переданные, отстоят от этой даты более чем на шестьдесят лет. И, конечно, в этих обстоятельствах вполне справедлив поиск тех более близких писательнице картин жизни, которые помогли ей так живо нарисовать бурные дни деятельности тайного общества «Молодая Италия».
Этель Лилиан Войнич сейчас девяносто один год. Какая огромная жизнь позади у нее!..
Англичанка по происхождению, Этель Буль была дочерью профессора математики в Лондоне. В конце прошлого столетия Лондон стал местом пристанища многих политических эмигрантов. Спасаясь от преследований царского правительства, сюда бежал польский революционер-литератор Войнич. Этель Буль стала его женой. Она посвятила и свою жизнь революционному делу. В молодости, когда крепли ее убеждения, Войнич была в России, хорошо знала передовых русских людей того времени, знала многих народовольцев, работала с ними, была в дружеских отношениях со Степняком-Кравчинским – одним из видных деятелей «Земли и воли».
Г-жа Нил рассказала о том, как они живут с Войнич, и о непередаваемом волнении, с каким ее хорошая и добрая приятельница отнеслась к приезду советских журналистов в Нью-Йорк.
– Вы знаете, когда господин Борисов сказал госпоже Войнич, что ее до сих пор хорошо знают и любят в вашей стране, она в тот день долго не могла заснуть и все повторяла мне: «Я же тебе говорила о России. Они не могли перестать читать мою книгу!»
Наконец в комнату вошла Войнич. Повинуясь какому-то внутреннему толчку, все мы встали и молча смотрели на небольшую сухонькую женщину, которая стояла перед нами. Серебристые, блестящие, как примороженный после таяния снег, волосы четко обрамляли ее голову. Лицо было спокойным, а серые светлые глаза внимательно оглядывали нас. Она была в простой юбке из очень недорогой ткани, в голубой кофточке. На плечах ее был черный вязаный платочек. Двигалась она по комнате с помощью желтой деревянной тросточки. Но тросточка казалась ненужной: Войнич держалась бодро.
Она присела к столу. Мы передали ей самые нежные и самые большие приветы от всех, кто любит и ценит ее замечательную книгу. Постепенно мы разговорились. Да, да, именно все мы разговорились! И те, кто знал английский язык, и те, кто не знал его совершенно, свободно могли говорить с ней, потому что в комнате звучала тихая, спокойная русская речь. Войнич говорила по-русски, хотя уехала она из России более шестидесяти лет назад! Иногда, правда, г-жа Войнич забывала какое-нибудь русское слово, но через несколько секунд обязательно вспоминала его.
Войнич показала нам свои снимки. Они были сделаны в восьмидесятых годах, когда она жила в России. Совсем не напрягая памяти – чувствовалось, что это было ей легко, – она рассказывала о своей любви к тем замечательным людям, с которыми была знакома в России. Мы спросили, кто явился прообразом Артура?
Войнич задумалась.
– Сейчас, во время такой короткой беседы, мне бы не хотелось говорить все сразу и определенно. Очень трудно писателю сказать кому-нибудь, как приходит к нему образ и как рождается у него книга. И если бы я старалась объяснить все в нескольких словах, я бы сказала неправду.
Войнич помолчала.
– В молодости я была в Париже и увидела в Лувре портрет итальянского юноши шестнадцатого века. Я стояла перед ним очень долго, уходила от этого портрета и вновь возвращалась. И в тот день дома я начала писать. Но ведь, конечно, дело не только в портрете…
Г-жа Войнич развела руки и стала теребить тонкими высохшими пальцами узелки платка. А мы невольно взглянули на стену и увидели там копию портрета этого юноши.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Я ответил, что «Овод» издается в нашей стране сотнями тысяч экземпляров, а недавно по роману сделана цветная кинокартина.
Г-жа Кропоткина замолчала. Видно, ответ очень удивил ее. После длинной паузы она продолжала:
– Это… невероятно: сотни тысяч книг! Фильм!.. Это невероятно! Но ведь книгу эту давно забыли?! – И в голосе Кропоткиной послышалось сомнение.
Я не согласился с г-жой Кропоткиной и ответил, что роман Войнич не забыт. Распрощались. Мне подумалось, что не потому ли год за годом прятали в иных странах «Овода» на дальние полки библиотек, вычеркивали имя его автора из энциклопедий и литературных справочников, что были люди, которые боялись силы духа этой книги и не могли вступить с нею в открытый спор? Ведь именно к таким жалким людям относятся полные горькой иронии и гнева слова Артура: «Правда – собака, которую надо держать на цепи…»
Ранним утром 17 ноября мы отправляемся к г-же Войнич. В этот день в Нью-Йорке было очень холодно, и прохожие, видимо не привыкшие к такому резкому понижению температуры, кутались в плащи, заматывали шею толстыми цветными шарфами. Мы взяли такси и поехали вглубь Манхеттена. В этой его части нет высоких и красивых зданий, нет небоскребов, которые производят такое величественное впечатление. Двадцать четвертая улица не так богата, как другие: прокопченные и невзрачные дома стоят плотно друг к другу, будто не хотят уступить улице ни метра свободной площади. Черные проржавленные решетки запасных пожарных лестниц корявыми линиями карабкаются прямо по фасадам с этажа на этаж. Резкий осенний ветер подхватывает клочки бумаги, мусор, и тогда прохожие отворачиваются, чтобы спасти свои глаза. Мы сошли с машины и отправились искать нужный дом. Наконец нашли его. Огромный, красный, одной своей стороной выпирающий на небольшую площадь, он производил странное впечатление: вначале мы подумали даже, что это не жилой дом. Но в парадном было уютно. Поднялись на семнадцатый этаж. Позвонили. Дверь открыла пожилая женщина с зачесанными назад темными, чуть тронутыми сединой волосами. Это была г-жа Нил, компаньонка, вместе с которой и живет Этель Лилиан Войнич. Прошли в маленькую переднюю без света. Г-жа Мил предупредила, что Войнич еще отдыхает и она просит нас несколько минут подождать ее.
Осторожно, чтобы не шуметь, мы сняли свои пальто и прошли в небольшую, но светлую комнату. В комнате стояли квадратный стол, диван и буфет. В углу, у окна, мягкое старое кресло, которое говорило, что в нем много лет в привычной и удобной позе сидит один и тот же человек. Несколько литографий на стенах – вот почти и все убранство комнаты. Мы присели. Каждый из нас волновался в эти минуты, как волнуешься, когда неожиданно встречаешься с человеком, которого никогда не видел, но о котором у тебя существует именно тобой созданное определенное мнение.
В минуты, пока мы ждали появления Войнич, мелькали в голове сцены из романа. Но теперь, в этой комнате, казалось, что ты увидишь не писательницу, а товарища и друга Артура, Джеммы – человека, который разговаривал с ними, знал их дела, смеялся и страдал с ними…
Помните, как умирает Овод – смеющийся и дерзкий, окруженный врагами, но сам отдающий им команду на свой расстрел? Помните, как после первого, потом второго залпа он упал, обливаясь кровью, и враги с ужасом и облегчением сказали: «Слава богу, он умер…»? И мы сидели и ждали друга Овода, человека, который силой таланта, страстью борца подарил его мысли и сердце миллионам людей.
Не знаю, как другим, но мне всегда казалось, что Войнич жила именно в то время, о котором писала в «Оводе», хотя известно, что роман ее вышел в 1897 году, а события, в нем переданные, отстоят от этой даты более чем на шестьдесят лет. И, конечно, в этих обстоятельствах вполне справедлив поиск тех более близких писательнице картин жизни, которые помогли ей так живо нарисовать бурные дни деятельности тайного общества «Молодая Италия».
Этель Лилиан Войнич сейчас девяносто один год. Какая огромная жизнь позади у нее!..
Англичанка по происхождению, Этель Буль была дочерью профессора математики в Лондоне. В конце прошлого столетия Лондон стал местом пристанища многих политических эмигрантов. Спасаясь от преследований царского правительства, сюда бежал польский революционер-литератор Войнич. Этель Буль стала его женой. Она посвятила и свою жизнь революционному делу. В молодости, когда крепли ее убеждения, Войнич была в России, хорошо знала передовых русских людей того времени, знала многих народовольцев, работала с ними, была в дружеских отношениях со Степняком-Кравчинским – одним из видных деятелей «Земли и воли».
Г-жа Нил рассказала о том, как они живут с Войнич, и о непередаваемом волнении, с каким ее хорошая и добрая приятельница отнеслась к приезду советских журналистов в Нью-Йорк.
– Вы знаете, когда господин Борисов сказал госпоже Войнич, что ее до сих пор хорошо знают и любят в вашей стране, она в тот день долго не могла заснуть и все повторяла мне: «Я же тебе говорила о России. Они не могли перестать читать мою книгу!»
Наконец в комнату вошла Войнич. Повинуясь какому-то внутреннему толчку, все мы встали и молча смотрели на небольшую сухонькую женщину, которая стояла перед нами. Серебристые, блестящие, как примороженный после таяния снег, волосы четко обрамляли ее голову. Лицо было спокойным, а серые светлые глаза внимательно оглядывали нас. Она была в простой юбке из очень недорогой ткани, в голубой кофточке. На плечах ее был черный вязаный платочек. Двигалась она по комнате с помощью желтой деревянной тросточки. Но тросточка казалась ненужной: Войнич держалась бодро.
Она присела к столу. Мы передали ей самые нежные и самые большие приветы от всех, кто любит и ценит ее замечательную книгу. Постепенно мы разговорились. Да, да, именно все мы разговорились! И те, кто знал английский язык, и те, кто не знал его совершенно, свободно могли говорить с ней, потому что в комнате звучала тихая, спокойная русская речь. Войнич говорила по-русски, хотя уехала она из России более шестидесяти лет назад! Иногда, правда, г-жа Войнич забывала какое-нибудь русское слово, но через несколько секунд обязательно вспоминала его.
Войнич показала нам свои снимки. Они были сделаны в восьмидесятых годах, когда она жила в России. Совсем не напрягая памяти – чувствовалось, что это было ей легко, – она рассказывала о своей любви к тем замечательным людям, с которыми была знакома в России. Мы спросили, кто явился прообразом Артура?
Войнич задумалась.
– Сейчас, во время такой короткой беседы, мне бы не хотелось говорить все сразу и определенно. Очень трудно писателю сказать кому-нибудь, как приходит к нему образ и как рождается у него книга. И если бы я старалась объяснить все в нескольких словах, я бы сказала неправду.
Войнич помолчала.
– В молодости я была в Париже и увидела в Лувре портрет итальянского юноши шестнадцатого века. Я стояла перед ним очень долго, уходила от этого портрета и вновь возвращалась. И в тот день дома я начала писать. Но ведь, конечно, дело не только в портрете…
Г-жа Войнич развела руки и стала теребить тонкими высохшими пальцами узелки платка. А мы невольно взглянули на стену и увидели там копию портрета этого юноши.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32