Пусть с ним будет то, что есть,
Любовь, ее гнев и милость. Ему стал судьбой огонь.
* * *
Что о муках знают шахи, чей парчой горит наряд?
Что им огненные вздохи, те, что сердце пепелят?
Тот, чей меч обрызган кровью, мук влюбленных не поймет.
Кровь владыки проливают и виновных не щадят.
Лишь смиренным боль понятна, а не тем, кто вознесен,
Непонятно для Парвиза то, что вытерпел Фархад.
В край тоски душа и сердце удалились от меня,
Но за спутниками следом всё шаги мои спешат.
И когда узнают люди, что разлукой я убит,
Пожалеют о несчастном, не вернувшемся назад.
Грусть мою в цепях разлуки в состояньи ли понять,
Все, вкушающие радость, кубки сдвинувшие в ряд?
Разве шахи станут думать о несчастных бедняках?
Навои, к престолу неба обращай свой чаще взгляд.
* * *
Сгорать от меня учился, в огонь летя, мотылек,
Любимая научила свечу, чтобы пламень жег.
Когда, разлученный с пери, в безумье вздыхаю я,
В огне моих вздохов крылья и ангел спалить бы мог.
Могли б отсыреть и звезды от вздохов моей тоски,
А пар моего дыханья завесой бы в небе лег.
Лежащий на царском ложе от ревности бы не спал,
Увидев, что головою я к милой лег на порог.
Но счастью уж не проснуться, и горьким рыданьем я
От сна беспробудных пьяниц всегда разбудить бы мог.
Волнуюсь я, вспоминая твой стан и волну кудрей,
По тонкому кипарису вползающий ввысь вьюнок.
Бежав от страшилищ-дивов, взял кубок свой Навои,
А вкруг него бродят звери из диких своих берлог.
* * *
В ту ночь моей печали вздох весь мир бы мог свести на нет,
Сорвать в небесном цветнике узор созвездий и планет.
Пришла любимая ко мне, меня отдайте в жертву ей,
А то уйдет, и для меня померкнет тотчас белый свет.
Твердишь ты, сердце, что любовь не должно юности таить.
Но прячу ль тело я в земле, я ль тленья саваном одет?
Для наслажденья мы живем, дыши, пока еще ты жив,
Всё может время поглотить, и сущего исчезнет след.
А разобьется сердце — знай: разлуки каменной обвал
Разбил дом тела моего, стоявший прочно столько лет.
Я б вытерпел разлуки гнет, когда бы знал, что не умру,
Что опечалит смерть моя ее и мир, обитель бед.
Но если сердце ты свое отдашь и в пытках, Навои,
Он не таков, чтоб для других нарушить данный им обет.
* * *
О жестокая, до пепла тело ты мое сожгла,
Строя храм любви, на пепле ты все зданье возвела.
Если ты среди развалин не услышала совы,
Посмотри, как птица сердца душу криком извела!
Шел ко мне Меджнун от вздоха моего занять огня —
Вспыхнул сам и, словно волос, догорел в огне дотла.
Так я слаб в ночи печали, что дохнувшая заря
С улицы любимой тело, словно искру, унесла.
Сердце, жизни не должно ты столь беспечно доверять —
Ты все время пьян, когда же голова твоя светла?
Столько лет уже ресницы ранят сердце Навои,
Стрел своих мишенью дева это сердце избрала.
* * *
Цветком, что счастье нам несет, ты гонишь красоты коня,
Сто македонцев ты томишь жестокой жаждой в зное дня.
Ты каждый вечер пьешь с другим и, чтобы пир свой освещать,
Вновь, как послушную свечу, все время будешь жечь меня.
Ты, небо, ей позволишь меч поднять над шеею моей,
Но я хочу своей рукой ее сразить, свой рок кляня.
Увидеть много может взор, но лучше пери не найдет,
И он опять стремится к ней, воспоминания храня.
Перед цветущей красотой что можешь сделать сердце, ты,
Вот разве чарами спустить к нам с высоты светило дня.
Слезой не гасят сердца жар; дай, виночерпий, чашу мне,
Быть может, погашу вином я силу этого огня.
Пусть обезумел Навои, весть о безумии его
Ты, ветер, к пери донеси, за шутку друга не виня.
* * *
Нет, не от слез кровавых одежда моя красней,
Сгораю с огне разлуки от жарких ее лучей.
Глаза ее, как кяфиры, но — чудо для мусульман —
Лицо они озаряют из-под михраба бровей.
И рот ее орошает источник воды живой,
С бесчисленных роз стекая, он утром росы свежей.
Ты сокола для охоты напрасно бы приучал,
Запуталась птица сердца у милой в волне кудрей.
Когда красавицы просят влюбленных в них о любви,
Все, что бы ты ни сказала, все будет лишь ложь о ней.
Внимательный собеседник за чистой чашей вина —
Вот то, что для наслажденья нам нужно в мире скорбей.
Ты спишь, очей не смыкая, как счастье души моей,
Ты сон Навои украла с бессонных его очей.
* * *
Словно зеркало, сияет лик твой людям разных стран,
В красоте его — вселенной совершенства образ дан.
Если нет нам упоенья от шербета уст твоих,
То и сам источник жизни для души один обман.
Почему весь мир пылает от огня твоих очей,
А Иосиф красотою не смущает Ханаан?
Если б ты не озарила Моисея, как могли б
Белоснежными стать ризы мудреца в семье Имран?
Не подуй над этим миром ветер милости твоей —
Соловей в саду не пел бы розы той, чей цвет багрян.
И когда б благоуханий нежный сад твой не дарил,
Весь ковер существованья был бы лишь из грусти ткан.
В море милости, всевышний, брось безумца Навои,
Потому что в море винном он грехом и хмелем пьян.
* * *
Эти губы — точно розы, на которых нежный мед.
Ими сказанное слово радость слышащим несет.
Милой острые ресницы душу ранили мою, —
И об этом, улыбаясь, мне поведал тонкий рот.
Сердце силой привязал я к сердцу нитями души, —
Уходи скорее, разум, мне не страшен твой уход.
В доме милой не известно, как в разлуке я томлюсь, —
Что о мрачном знает аде тот, кто там, в раю, живет!
Ведь верблюдицу Меджнуна вверг в безумье плач Лейли,
И араба крепкий повод вряд ли бег такой прервет.
Каждый миг не спотыкайся в кабачке, о пьяный шейх, —
Ведь тебя его хозяин мудрецом не назовет.
Не печалься, если в сердце только горечь от людей, —
Своего удела смертный никогда не обойдет.
Навои, перед любимой ты лица не подымай:
Ведь любовь и в униженьи честь и доблесть обретет.
* * *
Птицу-сердце полонила нежных локонов силком,
Стали волосы сетями, стала родинка зерном.
В сердце мне огонь метнула, а сама ушла с другим
И зажгла отныне сердце мне отчаянья огнем.
Веру взяв мою, без веры во дворец вошла сама
И в Хайбар, ислам разрушив, как гроза вошла потом.
На пиру меня отыщет, яд разлуки мне нальет,
А свою наполнит чашу сладким радости вином.
Голубь мой, мое дыханье крылья ангелов сожжет,
Как же весть о страсти другу отнесешь ты под крылом?
Виночерпий! Я в разлуке с солнцем, алым, как вино;
Чашей мне да будет небо — до краев его нальем!
Брось на улицу с позором имя чести, Навои,
С честным именем ты все же сам позорным шел путем.
* * *
Из глаз улетела дева, — когда б душа догнала!
Когда б из моих предплечий вдруг выросли два крыла!
Стрела попала мне в сердце, — ты хочешь ее найти?
Пусть тем же путем мне в сердце вторая войдет стрела.
Когда умру без тебя я, не надо меня судить, —
Меджнун я, и стыд мне в тягость — уж лучше бы смерть пришла.
Ты хочешь, о виночерпий, к сознанью меня вернуть?
Налей до краев мне чашу забвенья добра и зла.
Глава кабачка! Мне чашу отшельник сейчас разбил;
Разбей меня, чтобы счастья судьба ему не дала.
О сердце! Ты стало прахом, — не все ли тебе равно,
Поднимется пыль с дороги иль ляжет там, где легла.
Фальшивого ты дирхема не стоишь, сердце мое,
Но все ж на базаре чувства душа тебя продала.
Душа Навои — цыганка, чья жизнь несчастий полна.
При виде людей Конграта ей душу печаль зажгла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
Любовь, ее гнев и милость. Ему стал судьбой огонь.
* * *
Что о муках знают шахи, чей парчой горит наряд?
Что им огненные вздохи, те, что сердце пепелят?
Тот, чей меч обрызган кровью, мук влюбленных не поймет.
Кровь владыки проливают и виновных не щадят.
Лишь смиренным боль понятна, а не тем, кто вознесен,
Непонятно для Парвиза то, что вытерпел Фархад.
В край тоски душа и сердце удалились от меня,
Но за спутниками следом всё шаги мои спешат.
И когда узнают люди, что разлукой я убит,
Пожалеют о несчастном, не вернувшемся назад.
Грусть мою в цепях разлуки в состояньи ли понять,
Все, вкушающие радость, кубки сдвинувшие в ряд?
Разве шахи станут думать о несчастных бедняках?
Навои, к престолу неба обращай свой чаще взгляд.
* * *
Сгорать от меня учился, в огонь летя, мотылек,
Любимая научила свечу, чтобы пламень жег.
Когда, разлученный с пери, в безумье вздыхаю я,
В огне моих вздохов крылья и ангел спалить бы мог.
Могли б отсыреть и звезды от вздохов моей тоски,
А пар моего дыханья завесой бы в небе лег.
Лежащий на царском ложе от ревности бы не спал,
Увидев, что головою я к милой лег на порог.
Но счастью уж не проснуться, и горьким рыданьем я
От сна беспробудных пьяниц всегда разбудить бы мог.
Волнуюсь я, вспоминая твой стан и волну кудрей,
По тонкому кипарису вползающий ввысь вьюнок.
Бежав от страшилищ-дивов, взял кубок свой Навои,
А вкруг него бродят звери из диких своих берлог.
* * *
В ту ночь моей печали вздох весь мир бы мог свести на нет,
Сорвать в небесном цветнике узор созвездий и планет.
Пришла любимая ко мне, меня отдайте в жертву ей,
А то уйдет, и для меня померкнет тотчас белый свет.
Твердишь ты, сердце, что любовь не должно юности таить.
Но прячу ль тело я в земле, я ль тленья саваном одет?
Для наслажденья мы живем, дыши, пока еще ты жив,
Всё может время поглотить, и сущего исчезнет след.
А разобьется сердце — знай: разлуки каменной обвал
Разбил дом тела моего, стоявший прочно столько лет.
Я б вытерпел разлуки гнет, когда бы знал, что не умру,
Что опечалит смерть моя ее и мир, обитель бед.
Но если сердце ты свое отдашь и в пытках, Навои,
Он не таков, чтоб для других нарушить данный им обет.
* * *
О жестокая, до пепла тело ты мое сожгла,
Строя храм любви, на пепле ты все зданье возвела.
Если ты среди развалин не услышала совы,
Посмотри, как птица сердца душу криком извела!
Шел ко мне Меджнун от вздоха моего занять огня —
Вспыхнул сам и, словно волос, догорел в огне дотла.
Так я слаб в ночи печали, что дохнувшая заря
С улицы любимой тело, словно искру, унесла.
Сердце, жизни не должно ты столь беспечно доверять —
Ты все время пьян, когда же голова твоя светла?
Столько лет уже ресницы ранят сердце Навои,
Стрел своих мишенью дева это сердце избрала.
* * *
Цветком, что счастье нам несет, ты гонишь красоты коня,
Сто македонцев ты томишь жестокой жаждой в зное дня.
Ты каждый вечер пьешь с другим и, чтобы пир свой освещать,
Вновь, как послушную свечу, все время будешь жечь меня.
Ты, небо, ей позволишь меч поднять над шеею моей,
Но я хочу своей рукой ее сразить, свой рок кляня.
Увидеть много может взор, но лучше пери не найдет,
И он опять стремится к ней, воспоминания храня.
Перед цветущей красотой что можешь сделать сердце, ты,
Вот разве чарами спустить к нам с высоты светило дня.
Слезой не гасят сердца жар; дай, виночерпий, чашу мне,
Быть может, погашу вином я силу этого огня.
Пусть обезумел Навои, весть о безумии его
Ты, ветер, к пери донеси, за шутку друга не виня.
* * *
Нет, не от слез кровавых одежда моя красней,
Сгораю с огне разлуки от жарких ее лучей.
Глаза ее, как кяфиры, но — чудо для мусульман —
Лицо они озаряют из-под михраба бровей.
И рот ее орошает источник воды живой,
С бесчисленных роз стекая, он утром росы свежей.
Ты сокола для охоты напрасно бы приучал,
Запуталась птица сердца у милой в волне кудрей.
Когда красавицы просят влюбленных в них о любви,
Все, что бы ты ни сказала, все будет лишь ложь о ней.
Внимательный собеседник за чистой чашей вина —
Вот то, что для наслажденья нам нужно в мире скорбей.
Ты спишь, очей не смыкая, как счастье души моей,
Ты сон Навои украла с бессонных его очей.
* * *
Словно зеркало, сияет лик твой людям разных стран,
В красоте его — вселенной совершенства образ дан.
Если нет нам упоенья от шербета уст твоих,
То и сам источник жизни для души один обман.
Почему весь мир пылает от огня твоих очей,
А Иосиф красотою не смущает Ханаан?
Если б ты не озарила Моисея, как могли б
Белоснежными стать ризы мудреца в семье Имран?
Не подуй над этим миром ветер милости твоей —
Соловей в саду не пел бы розы той, чей цвет багрян.
И когда б благоуханий нежный сад твой не дарил,
Весь ковер существованья был бы лишь из грусти ткан.
В море милости, всевышний, брось безумца Навои,
Потому что в море винном он грехом и хмелем пьян.
* * *
Эти губы — точно розы, на которых нежный мед.
Ими сказанное слово радость слышащим несет.
Милой острые ресницы душу ранили мою, —
И об этом, улыбаясь, мне поведал тонкий рот.
Сердце силой привязал я к сердцу нитями души, —
Уходи скорее, разум, мне не страшен твой уход.
В доме милой не известно, как в разлуке я томлюсь, —
Что о мрачном знает аде тот, кто там, в раю, живет!
Ведь верблюдицу Меджнуна вверг в безумье плач Лейли,
И араба крепкий повод вряд ли бег такой прервет.
Каждый миг не спотыкайся в кабачке, о пьяный шейх, —
Ведь тебя его хозяин мудрецом не назовет.
Не печалься, если в сердце только горечь от людей, —
Своего удела смертный никогда не обойдет.
Навои, перед любимой ты лица не подымай:
Ведь любовь и в униженьи честь и доблесть обретет.
* * *
Птицу-сердце полонила нежных локонов силком,
Стали волосы сетями, стала родинка зерном.
В сердце мне огонь метнула, а сама ушла с другим
И зажгла отныне сердце мне отчаянья огнем.
Веру взяв мою, без веры во дворец вошла сама
И в Хайбар, ислам разрушив, как гроза вошла потом.
На пиру меня отыщет, яд разлуки мне нальет,
А свою наполнит чашу сладким радости вином.
Голубь мой, мое дыханье крылья ангелов сожжет,
Как же весть о страсти другу отнесешь ты под крылом?
Виночерпий! Я в разлуке с солнцем, алым, как вино;
Чашей мне да будет небо — до краев его нальем!
Брось на улицу с позором имя чести, Навои,
С честным именем ты все же сам позорным шел путем.
* * *
Из глаз улетела дева, — когда б душа догнала!
Когда б из моих предплечий вдруг выросли два крыла!
Стрела попала мне в сердце, — ты хочешь ее найти?
Пусть тем же путем мне в сердце вторая войдет стрела.
Когда умру без тебя я, не надо меня судить, —
Меджнун я, и стыд мне в тягость — уж лучше бы смерть пришла.
Ты хочешь, о виночерпий, к сознанью меня вернуть?
Налей до краев мне чашу забвенья добра и зла.
Глава кабачка! Мне чашу отшельник сейчас разбил;
Разбей меня, чтобы счастья судьба ему не дала.
О сердце! Ты стало прахом, — не все ли тебе равно,
Поднимется пыль с дороги иль ляжет там, где легла.
Фальшивого ты дирхема не стоишь, сердце мое,
Но все ж на базаре чувства душа тебя продала.
Душа Навои — цыганка, чья жизнь несчастий полна.
При виде людей Конграта ей душу печаль зажгла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13