– Папа, он так любит сахар и конфеты, – как-то объявила мне Ира. – Он даже говорит, когда ему хочется сахара.
– Говорит? Как же он может говорить?
– А так: «И-кррр, и-крр». Я его все учу, учу, а он еще не может сказать правильно «сахар».
Я рассмеялся.
Очередные дела в клинике захлестнули меня, и я долго не обращал внимания на уродливую ворону. Тем более что мне никто об этом не напоминал. Даже бабушка как-то свыклась с тем, что у нас поселились птицы – две взрослые, черные, и одна молодая уродливая, белая как снег. Я только замечал, что на черных ворон теперь ни Ира, ни бабушка не обращали никакого внимания. Зато они усердно ухаживали за белой птицей.
III
Белая ворона напомнила мне о своем существовании самым неожиданным образом.
Дело было вечером, когда вся наша семья собралась за столом пить чай. Я рассеянно крутил в стакане ложечку, вспоминая результаты сложного рентгеновского просвечивания одного больного.
Внезапно мой взгляд упал на пальцы Ирочки. Она бесцеремонно запускала их в банку с вареньем и затем отправляла прямо в рот.
– Перестань, что ты делаешь? – рассердился я.
– А я так хочу, – сказала она и снова полезла руками в банку.
Я взял ее маленькую ручонку и, хлопая по ней, стал приговаривать:
– Вот тебе, вот тебе за это.
Дочка захныкала, и в это самое время на мою руку вначале упал, а затем вцепился в нее острыми когтями огромный белый ком. От неожиданности я не мог даже пошевелиться.
– Не трронь! – услышал я хриплый, гортанный голос. – Не трронь ее! – зловеще прокаркала ворона.
Я в ужасе уставился на птицу. Собственно, теперь это уже была не птица, а какой-то огромный пуховой шар, с большими, как у человека, глазами, и широким ртом, кончавшимся вместо губ разросшимися вправо и влево костяными пластинками. Чудовище таращило на меня глаза, из которых искрилась хищная злоба. По обе стороны глаз под зарослями мягкого пуха двигались какие-то желваки, как двигаются скулы у взволнованного человека.
– Не трронь, – повторило чудовище.
На мгновение мне показалось, что я сошел с ума.
Затем, оправившись, я тронул птицу второй рукой, пытаясь ее согнать. При этом она так больно вцепилась в мою кисть, что я заныл.
– Будешь? – спросила она.
Я отрицательно покачал головой.
– Ага, ага, моя Светка за меня заступается! Светочка, пусти папу, он больше не будет, – радостно хлопая в ладоши, залепетала дочка.
Я почувствовал, как когти уродливой птицы разжались, и она, все еще не сводя с меня злых глаз, неуклюже прыгнула на стол и застыла перед моим лицом.
Заметив, что я не на шутку взволновался, Ира подошла ко мне.
– Папочка, не сердись, – заговорила она, гладя меня по голове, – она хорошая и умная-преумная.
– Это ты ее научила говорить? – спросил я, не сводя глаз с белой вороны.
– Это она научила меня говорить, – произнес урод, и его глаза изобразили что-то вроде человеческой улыбки.
Мне стало не по себе.
– Да, это я научила ее говорить все-все! – повторила Ира.
– А что она еще может делать? – спросил я механически.
– Она умеет читать книжки и декламировать стихи. Она только летать не умеет. Она прыгает. Правда, Светка?
– Правда, – ответила ворона.
– Умная птица, белая, – пропела бабушка. – Не то что те два идола.
Я рассеянно посмотрел на двух идолов, сидевших на печной задвижке. Нахохлившись, они с любопытством рассматривали все происходящее внизу. Затем я перевел взгляд на белую ворону. Она была круглой как шар. Туловище как-то слилось с головой, из-под него торчали толстые желтоватые лапы.
Разглядывая диковинную птицу, я медленно растирал расцарапанную до крови руку. Ворона вдруг раскрыла рот и спросила:
– Больно?
– Да, больно, а что?
– Нужно помазать йодом. Нужно позвать доктора.
– Видишь, какая она умная. Она все знает, – выкликнула Ира, с восхищением любуясь своей воспитанницей.
– Совсем как живой человек, – промурлыкала бабушка.
– Черт возьми, она у меня умнее, чем попугай! – воскликнул я.
– При чем тут попугай? – вдруг возразила ворона. – Попугай только повторяет, но ничего не соображает.
Как ошпаренный кипятком, я вскочил со стула. В этот момент моя последняя надежда рухнула.
– А ты разве соображаешь?
– Конечно, я все соображаю. Я даже знаю, как тебя звать.
– Вот видишь, какая она, моя Светка. Совсем как взрослая, закричала дочка.
– Как же меня звать? – нерешительно спросил я.
– Папа, – ответила ворона очень отчетливо.
Я остолбенел. Не потому, что она произнесла это слово, а потому, что в нем я усмотрел тревожный и роковой смысл. Ведь это я и никто иной виноват в том, что на свет появилось это уродливое существо.
Пока я молча смотрел на уродливую птицу, Ирочка достала из своего шкафчика большую книжку с картинками и стала спрашивать:
– Светка, кто это?
– Корова.
– А это?
– Лошадь.
– А это?
– Курица.
Ворона назвала все, что было изображено на картинках, без ошибки.
Во второй книжке она прочитала какие-то стихи. Да, именно прочитала по слогам, как читает их моя Ира. К концу вечера между ней и Иркой завязалась оживленная беседа, а я смотрел на них и думал, думал до боли в голове, стараясь себя убедить, что эта белая ворона – не мыслящее существо, а что-нибудь вроде талантливого, пусть даже феноменального, но все же попугая.
В этот вечер произошло еще одно событие, о котором следует сказать.
Когда Ирчонок зачем-то выбежала в соседнюю комнату, а я встал из-за стола, чтобы немного успокоиться и привести свои мысли в порядок, в это самое время с печной задвижки сорвались обе старые вороны, набросились на белого урода и стали его клевать.
Он, совершенно беззащитный, запрыгал по столу и закричал:
– Спаси меня, спаси, Ирочка! Они меня бьют!
Я подскочил к столу и изо всех сил ударил одну из черных ворон кулаком.
Они мгновенно взвились вверх и, шумно покружив по комнате, водворились на свое гнездо.
– Спасибо, – произнесла белая ворона.
– Не стоит… – ответил я и почувствовал себя очень глупо.
Я снова уселся против нее, а она, неуклюже подойдя к краю стола, вдруг скатилась мне прямо на колени.
– Ты хороший, – произнесла птица.
Сдерживая дыхание, я слегка ее погладил. Урод потоптался у меня на коленях и плотно прижался к моей груди. Я почувствовал, как быстро и сильно стучит его маленькое сердце. Почему-то у меня в горле появился комок, который я никак не мог проглотить.
IV
– Я совершил ужасное преступление, – взволнованно говорил я своему товарищу по работе, психиатру Андрею Николаевичу Антонову.
– Ну-ка, ну-ка. Не волнуйтесь. У вас ужасный вид.
– Не успокаивайте меня, то, что произошло, кошмарно. Я теперь навсегда потерял покой. Я виноват в появлении на свет мыслящего существа.
– Ого! – произнес Андрей Николаевич и широко улыбнулся. – Поздравляю. Вам действительно пора жениться. Вот и повод хорош…
– Да нет же, нет! – воскликнул я. – Это не человеческое существо.
Психиатр нахмурился и посмотрел на меня исподлобья.
В течение получаса я сбивчиво рассказывал ему о том, как нашел замерзших ворон, как проделал над ними эксперимент по рентгеновскому облучению и как на свет появилась белая ворона.
– Понимаете, я не могу себе представить, что это только попугай. Ведь она же рассуждает, рассуждает, как человек, во всяком случае, не хуже моей Ирки. Она знает буквально все, что знает моя дочка.
1 2 3