Вот об этом и пишите. Если у вас получится.
Забегая вперед и угадывая вопрос читателя, скажу сразу: в повести не слепок, не маска, которые делают скульпторы, лепя живую натуру. В процессе бесед я сделал самое существенное для литератора открытие: мой герой никогда и никому не говорил и не скажет правды о своей профессии, о себе и о своем прошлом. Он - терра инкогнита, творческий человек, живописно рисующий собственную судьбу. Отсюда я принял ответственное решение: если он видит себя таким, я либо волен изобразить героя, как он мне представляется, независимо от истины, то есть сыграть в его игру, либо оставить себе право и свободу отказаться. Простор для фантазии и действий, приближенных к реальности, пока мне пришелся по душе и по силам. Разве не так писали классики (которым я в подметки не гожусь!) свои замечательные повести, "переворачивая" прототипы по собственному представлению.
Таков должен быть по моему мнению "детектор правды", то есть закон повествования. Позже я еще расскажу читателю, какие эпизоды придумал и домыслил к рассказанному моим героем, буквально влезая в его психологию и в состояние, как если бы сам был Кононом Молодым. Самое поразительное заключается в том, что много времени спустя, когда уже была опубликована повесть, на читателя хлынул поток воспоминаний о Молодом: бывшие его коллеги или едва с ним знакомые люди стали лихо цитировать придуманные мною эпизоды и истории, как рассказанные им самим Кононом Трофимовичем. Это были публикации под видом откровений Молодого в минуты расслабленности, да еще снабженные пошлыми "дамскими" подробностми о победах разведчика вовсе не на том фронте. Обижаться? Качать права? Пустое это дело. Правда, одному из "очевидцев", не удержавшись, позвонил домой: вы можете показать мне, если не возражаете, записи рассказов Молодого, сделанные вами лично? Конечно, было в ответ, я сейчас поищу в архивах (!) и тут же отзвоню вам. До сих пор жду звонка, десять лет миновали. Бог им судья. И они лгали читателю, но и я не безгрешен перед вами, домысливая и "обогащая" своего героя по моему подобию и по здравому смыслу; разница была лишь в том, что я цитировал себя, а они - пользовались вторичным сочинительством (как жевать уже пережеванное). Ложь, сопутствующая жизни и судьбе профессионального разведчика. Суета сует.
* * *
Многие разведчики, будучи людьми достойными и честными, чаще не реальную жизнь проживали, а легенду, кем-то сочиненную или собственного производства. Именно это важное отрытие я сделал для себя, садясь писать документальную повесть о великом и несчастном своем герое. И это произошло, - когда, как вы думаете, - через год после ухода Молодого из жизни? Нет: через пятнадцать. Именно пятнадцать лет написанная повесть "Профессия: иностранец" терпеливо выжидала своего часа, спрятанная не только от постороннего глаза, но даже от самого своего автора, то есть - от меня.
Но обо всем этом чуть позже, а пока о криминальной истории, лично со мной происшедшей. Долго раздумывал, стоит ли ворошить прошлое, если семнадцать лет я молчал, полагая самооправдательное повествование делом, лежащем на уровне, которое ниже собственного достоинства. И решил - пора: детектор правды! Тем более что моя личная история сыграла важную роль в рождении повести. На всю эту ситуацию я дал предвиденную реакцию, заработав инфаркт, называемый трансмуральным. В реанимацию мой старшенький передал записку: "Валюшка! Держись, пожалуйста, Бога ради. Вспоминай одно хорошее, только хорошее, как я сейчас вспоминаю. Все минует. Главное - держись, братишка. Целую тебя, Толя".
Удержусь в рамках приличия и без сведения счетов, весьма кратко: образовалось окно из двухлетней невозможности публиковаться. Многие литераторы переживали вынужденное молчание по разнообразным причинам: личным (болезнь, интриги, семейные невзгоды), политическим, творческим и даже криминальным. Выбираю последнее вкупе с интригой. Подробностей не ждите по банальной причине: противно прежде всего мне, да и читателю тоже. Дотошному из таковых не сложно докапаться до истоков, а уж затем разочароваться: не будет там ни попытки "уйти" за кордон, ни убийства, ни конфликта с главным редактором, ни цензурного прокола в газетном материале, ни уголовного суда. Сплошная и "нормальная" для тех времен муть и глупость. А всем шептунам, сплетникам, торжествующим (и логику утратившим) напомню Сенеку: "Смерть иногда бывает карой, чаще - даром, а для многих - милостью".
Таким способом я сохраняю ситуацию туманной в типичном варианте, связанном с тематикой: какая ж может быть повесть о разведчике без тайны, даже на ровном месте? Итак, образовалось творческое окно, которое я обязан был заполнить работой в стол. Так часто случалось с российскими литераторами: ситуация, бывавшая и до революции, и много позже, и сегодня не в диковинку. Можешь не писать - не пиши, а если не можешь не писать? - регулярно "царапай" для тренировки пера и мозгов. Усохнешь на корню.
Год тогда стоял 1982-й. В тот год умер Брежнев, пришел стоящий первым у его гроба, а после него второй, тоже первым стоящий у гроба второго, за ним третий, первым стоящий у гроба третьего. Алгебры не было, жили арифметикой: раз, два, три, четыре. Для развития моего сюжета важно то, что исчез с политического поля Семичастный, много лет назад тормознувший материал о Кононе Молодом. Я тут же понял: можно рискнуть и написать повесть! Но: материал был у нашего бывшего главного "Комсомолки", который давно перебрался замом главного "Литгазеты". Тогда я собрал Багряков, во всем им признался, и Ярослав взял на себя обязанность заполучить заветную папочку. Задача осложнялась тем, что Лева Корнешов неожиданно стал писать в соавторстве с кем-то шпионские рассказы (ничего себе - совпадение!), а - вдруг?! Представьте себе, Слава Голованов без усилия добыл папку с бантиком, девственно сохранившуюся в новом ящике другого кабинета и другого здания: наш Лев спокойно вручил Ярославу клад, даже не развязав бантика: не в том дело, что он не воспользовался чужим материалом, такого мы даже предположить не могли, он уберегся от соблазна, что очень важно знать про себя творческому и честному человеку. Кстати, много времени спустя, когда Лев уже работал главным еженедельника "Неделя" (7 ноября 1988 г.), с его подачи спецкор газеты взял у меня интервью, в котором удалось впервые и всего однажды публично рассказать о моих тайных встречах с Молодым.
Не придумаешь!
Вскоре я уехал в Дом творчества писателей "Внуково", где в ту пору жил и работал. Это место стало для меня убежищем, разумеется, не от правоохранительных органов, а от безделия и во имя душевного самоохранения. Там я и начал писать Багрякскую "Фирму приключений", за месяц ее "прикончив". Без перерыва перешел на "Профессию: иностранец". Дело пошло резво и ладно: через два с половиной месяца явилось на свет нечто, пока еще не имеющее названия; имя повести родилось позже, когда рукопись была отправлена редактором "Знамени" Григорием Баклановым в набор. Думаете, это случилось сразу и просто? Не тут-то было! Так начинается новая эпопея, связанная с публикацией вышеупомянутой работы.
Первое и печальное, о чем я должен вам сказать: Конона Трофимовича уже не было на свете. Я оказался единственным обладателем бесценных рассказов легендарного человека, о чем забывать мы с вами не можем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Забегая вперед и угадывая вопрос читателя, скажу сразу: в повести не слепок, не маска, которые делают скульпторы, лепя живую натуру. В процессе бесед я сделал самое существенное для литератора открытие: мой герой никогда и никому не говорил и не скажет правды о своей профессии, о себе и о своем прошлом. Он - терра инкогнита, творческий человек, живописно рисующий собственную судьбу. Отсюда я принял ответственное решение: если он видит себя таким, я либо волен изобразить героя, как он мне представляется, независимо от истины, то есть сыграть в его игру, либо оставить себе право и свободу отказаться. Простор для фантазии и действий, приближенных к реальности, пока мне пришелся по душе и по силам. Разве не так писали классики (которым я в подметки не гожусь!) свои замечательные повести, "переворачивая" прототипы по собственному представлению.
Таков должен быть по моему мнению "детектор правды", то есть закон повествования. Позже я еще расскажу читателю, какие эпизоды придумал и домыслил к рассказанному моим героем, буквально влезая в его психологию и в состояние, как если бы сам был Кононом Молодым. Самое поразительное заключается в том, что много времени спустя, когда уже была опубликована повесть, на читателя хлынул поток воспоминаний о Молодом: бывшие его коллеги или едва с ним знакомые люди стали лихо цитировать придуманные мною эпизоды и истории, как рассказанные им самим Кононом Трофимовичем. Это были публикации под видом откровений Молодого в минуты расслабленности, да еще снабженные пошлыми "дамскими" подробностми о победах разведчика вовсе не на том фронте. Обижаться? Качать права? Пустое это дело. Правда, одному из "очевидцев", не удержавшись, позвонил домой: вы можете показать мне, если не возражаете, записи рассказов Молодого, сделанные вами лично? Конечно, было в ответ, я сейчас поищу в архивах (!) и тут же отзвоню вам. До сих пор жду звонка, десять лет миновали. Бог им судья. И они лгали читателю, но и я не безгрешен перед вами, домысливая и "обогащая" своего героя по моему подобию и по здравому смыслу; разница была лишь в том, что я цитировал себя, а они - пользовались вторичным сочинительством (как жевать уже пережеванное). Ложь, сопутствующая жизни и судьбе профессионального разведчика. Суета сует.
* * *
Многие разведчики, будучи людьми достойными и честными, чаще не реальную жизнь проживали, а легенду, кем-то сочиненную или собственного производства. Именно это важное отрытие я сделал для себя, садясь писать документальную повесть о великом и несчастном своем герое. И это произошло, - когда, как вы думаете, - через год после ухода Молодого из жизни? Нет: через пятнадцать. Именно пятнадцать лет написанная повесть "Профессия: иностранец" терпеливо выжидала своего часа, спрятанная не только от постороннего глаза, но даже от самого своего автора, то есть - от меня.
Но обо всем этом чуть позже, а пока о криминальной истории, лично со мной происшедшей. Долго раздумывал, стоит ли ворошить прошлое, если семнадцать лет я молчал, полагая самооправдательное повествование делом, лежащем на уровне, которое ниже собственного достоинства. И решил - пора: детектор правды! Тем более что моя личная история сыграла важную роль в рождении повести. На всю эту ситуацию я дал предвиденную реакцию, заработав инфаркт, называемый трансмуральным. В реанимацию мой старшенький передал записку: "Валюшка! Держись, пожалуйста, Бога ради. Вспоминай одно хорошее, только хорошее, как я сейчас вспоминаю. Все минует. Главное - держись, братишка. Целую тебя, Толя".
Удержусь в рамках приличия и без сведения счетов, весьма кратко: образовалось окно из двухлетней невозможности публиковаться. Многие литераторы переживали вынужденное молчание по разнообразным причинам: личным (болезнь, интриги, семейные невзгоды), политическим, творческим и даже криминальным. Выбираю последнее вкупе с интригой. Подробностей не ждите по банальной причине: противно прежде всего мне, да и читателю тоже. Дотошному из таковых не сложно докапаться до истоков, а уж затем разочароваться: не будет там ни попытки "уйти" за кордон, ни убийства, ни конфликта с главным редактором, ни цензурного прокола в газетном материале, ни уголовного суда. Сплошная и "нормальная" для тех времен муть и глупость. А всем шептунам, сплетникам, торжествующим (и логику утратившим) напомню Сенеку: "Смерть иногда бывает карой, чаще - даром, а для многих - милостью".
Таким способом я сохраняю ситуацию туманной в типичном варианте, связанном с тематикой: какая ж может быть повесть о разведчике без тайны, даже на ровном месте? Итак, образовалось творческое окно, которое я обязан был заполнить работой в стол. Так часто случалось с российскими литераторами: ситуация, бывавшая и до революции, и много позже, и сегодня не в диковинку. Можешь не писать - не пиши, а если не можешь не писать? - регулярно "царапай" для тренировки пера и мозгов. Усохнешь на корню.
Год тогда стоял 1982-й. В тот год умер Брежнев, пришел стоящий первым у его гроба, а после него второй, тоже первым стоящий у гроба второго, за ним третий, первым стоящий у гроба третьего. Алгебры не было, жили арифметикой: раз, два, три, четыре. Для развития моего сюжета важно то, что исчез с политического поля Семичастный, много лет назад тормознувший материал о Кононе Молодом. Я тут же понял: можно рискнуть и написать повесть! Но: материал был у нашего бывшего главного "Комсомолки", который давно перебрался замом главного "Литгазеты". Тогда я собрал Багряков, во всем им признался, и Ярослав взял на себя обязанность заполучить заветную папочку. Задача осложнялась тем, что Лева Корнешов неожиданно стал писать в соавторстве с кем-то шпионские рассказы (ничего себе - совпадение!), а - вдруг?! Представьте себе, Слава Голованов без усилия добыл папку с бантиком, девственно сохранившуюся в новом ящике другого кабинета и другого здания: наш Лев спокойно вручил Ярославу клад, даже не развязав бантика: не в том дело, что он не воспользовался чужим материалом, такого мы даже предположить не могли, он уберегся от соблазна, что очень важно знать про себя творческому и честному человеку. Кстати, много времени спустя, когда Лев уже работал главным еженедельника "Неделя" (7 ноября 1988 г.), с его подачи спецкор газеты взял у меня интервью, в котором удалось впервые и всего однажды публично рассказать о моих тайных встречах с Молодым.
Не придумаешь!
Вскоре я уехал в Дом творчества писателей "Внуково", где в ту пору жил и работал. Это место стало для меня убежищем, разумеется, не от правоохранительных органов, а от безделия и во имя душевного самоохранения. Там я и начал писать Багрякскую "Фирму приключений", за месяц ее "прикончив". Без перерыва перешел на "Профессию: иностранец". Дело пошло резво и ладно: через два с половиной месяца явилось на свет нечто, пока еще не имеющее названия; имя повести родилось позже, когда рукопись была отправлена редактором "Знамени" Григорием Баклановым в набор. Думаете, это случилось сразу и просто? Не тут-то было! Так начинается новая эпопея, связанная с публикацией вышеупомянутой работы.
Первое и печальное, о чем я должен вам сказать: Конона Трофимовича уже не было на свете. Я оказался единственным обладателем бесценных рассказов легендарного человека, о чем забывать мы с вами не можем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47